Актуальность темы
диссертации обусловлена как ее широким общекультурным интересом в современной России, так и крайне малой изученностью в отечественном и зарубежном литературоведении.
Формулировка темы заключает в себе теоретическую категорию художественного образа, понимаемую нами в соответствии с его трактовкой В. Е. Хализевым: в отличие от понятия как логической «формы освоения мира» образ есть «чувственная <.> воплощенность представлений» о нем1. «Художественный образ, — дополняют Хализева В. А. Скриба и Л. В. Чернец, -феномен сложный. В нем как в целостности интегрированы индивидуальное и общее, существенное (характерное, типическое), равно как и средства их воплощения. Образ существует объективно, как воплощенная в соответствующем материале авторская конструкция, как «вещь в себе». Однако становясь элементом сознания «других», образ обретает субъективное существование, порождает эстетическое поле, выходящее за рамки авторского замысла"2.
Ответ на вопрос о художественном уровне образов северокавказских женщин в тех или иных произведениях русской классической литературы в известной мере будет дан и в настоящей работе.
Главная ее задача, тем не менее, историко-литературная: выявление по возможности всех российских художественных произведений 1820−1830-х годов XIX века на указанную тему в любом ее объеме и анализ их женских персонажей в свете творческих приемов и средств их создания.
Исторически сложилось так, что Кавказ сыграл заметную роль в росте свободолюбивых идей и настроений, свойственных передовой русской интеллигенции, в особенности литературной. Знакомство ее представителей с самобытной культурой Северного Кавказа обогатило многих российских художников слова, порождая и стимулируя замечательные творческие замыслы. В свою очередь гуманистическая русская культура и художественная литература.
1 Хализев В. Е. Теория литературы. М., 2000. С. 90.
2 Введение в литературоведение. Под редакцией Л. В. Чернец. М., 2004. С. 32. оказала огромное плодотворное воздействие на развитие литературы и искусства северокавказских народов.
Поэтическое изображение окружающей их природы находим уже в «превосходной» (А. Пушкин) оде Г. Р. Державина «На возвращение графа Зубова из Персии» (1797) — природа, а также традиционный менталитет и нравственный уклад горцев запечатлены в замечательных стихах В. А. Жуковского из его послания 1814 года «К Воейкову» («Добро пожаловать, певец.»).
На исходе первой четверти XIX в. Северный Кавказ для целого ряда русских поэтов становится и символами личностнойсвободы и своеобразной героики: С начала 1820-х по 1854 годы на Кавказе побывали А. Пушкин, М. Лермонтов (несколько раз), А. Грибоедов, А. Одоевский, А. Бестужев-Марлинский, А. Полежаев, Л. Толстой. Почти все они, живя среди горцев, фиксировали их обычаи, нравы и записывали песни, сказания, легенды, часть которых так или иначе отзывалась. и в их произведениях.
Физический и еще более нравственный облики северокавказской горянки, в глазах русского наблюдателя необычные, даже таинственные и вместе с тем глубоко привлекательные и обаятельные, оказались по этой причине созвучными прежде всего для российских поэтов-романтиков. В произведениях русской реалистической прозы они, не утрачивая своего неповторимого очарования, открывались и с той бытовой, племенной и психологической мотивированностью, которая преодолевала известную условность их романтического видения.
В целом северокавказские женщины явились вдохновительницами Пушкина (в поэмах «Кавказский пленник», «Тазит»), Лермонтова (в поэмах «Кавказский пленник», «Последний сын вольности», «Каллы», «Аул Бастунджи», «Измаил-Бей», «Хаджи-Абрек», «Беглец», «Азраил», «Ангел смерти" — в романе «Герой нашего времени»), Полежаева (в поэмах «Эрпели», «Чир-Юрт» и большом стихотворении «Кладбище Герменчугское" — в лирических стихотворениях «Пышно льется светлый Терек.», «Черкесский романс», «Ахалук»), А.
Бестужева-Марлинского (в повестях «Аммалат-Бек», «Мулла-Нур), Л. Толстого (в рассказе «Кавказский пленник» и в повести «Хаджи-Мурат»).
Научная новизна работыопределена? по возможностиисчерпывающим охватомпроизведений русской поэзии 1820−1830-х годов, относящихся? к ее теме, включая небольшие стихотворения-, а также поэтические1 тексты, где женские: персонажи выступают в служебной' ролик лицам* главным или" представлены лишь в собирательном образе.
Цель исследования-состоит в анализе образов северокавказскихгженщин? в русскойшоэзии указанного периода;
Для ее достижения необходимо решение следующих задач:
1. Выявить литературные истоки темы кавказской («восточной») женщины в творчестве русских-поэтов-романтиков 1820 — 1830-х годов;
2. Раскрыть характер Черкешенки и причины ее трагической? судьбыв «Кавказском пленнике» А. Пушкина.
3. Показать своеобразие трактовки женских образов-героинь в «кавказских» поэмах М! Лермонтова:
4. Зафиксировать обобщенные образы и художественные функции женщин-горянок в: поэмах А. Полежаева «Эрпели» и «Чир-Юрт», в большом стихотворении «Кладбище Герменчугское», а также их лирические модификации в отдельных стихотворениях поэта.
Методология диссертации основана на принципе конкретного историзма и сочетаниишндуктивных наблюдений с итоговыми обобщениями.
Практическая значимость работы заключается в использовании ее результатов при подготовке тематически как историко-литературных, так и компаративистскихлекционных курсов по русскойклассической литературе.
Структура исследования. Диссертация состоит из введения, четырех главзаключения и библиографии.
Заключение
.
Проанализировав в русле диссертационной проблемы произведения А. Пушкина, М. Лермонтова, А. Полежаева 1820 — 1830-х годов на «кавказскую» тему, мы пришли к следующим итогам.
В своих произведениях указанной поры крупнейшие русские поэты разделяли свойственное романтизму в целом неприятие современной европейской цивилизации с условностью ее морали, отрывом человека от природы, его специализацией и приверженностью кумирам «денег да цепей» (А. Пушкин). И вслед за английскими, французскими и немецкими романтиками искали идеал человека и человеческих отношений в иных временных эпохах или культурах.
Дж. Г. Байрон в 1809 — 1811 годах посетил страны Ближнего Востока, особый жизненный уклад и человеческие коллизии которых определенным образом отразились в цикле созданных им позднее «восточных повестей». Для Пушкина, Лермонтова, Полежаева своего рода Ближним Востоком стал мусульманский Северный Кавказ, величественная природа, свободолюбие жителей, их фольклор, а также ряд обычаев и нравов которого произвели на них неизгладимое впечатление.
Рожденный ими творческий интерес русских поэтов-романтиков к людям Северного Кавказа нашел, быть может, наиболее яркое воплощение в образах кавказских женщин-горянок с их не только своеобычной на фоне европейских женщин, но и выдающейся внешней красотой, дополняемой редкой глубиной и цельностью их сердечных чувств.
Романтическая поэзия Пушкина, Лермонтова, Полежаева на «кавказскую» тему формируется не без воздействия на нее поэтики (жанров, персонажей, конфликтов, стилистики, а также ценностных, эстетических и нравственных, начал) английского романтизма, как она отразилась в поэме Томаса Мура «Лалла-Рук» (1812 — 1817), но прежде всего в «восточных повестях» Дж. Г. Байрона.
Нередко прямо указывая на типологическую связь своих «кавказских» поэм с какой-либо из «байронических» поэм эпиграфами из них или намеренными сюжетными параллелями и перекличками, русские авторы вместе с тем остаются не столько учениками великого английского поэта, сколько его самобытными продолжателями и оппонентами.
Это хорошо заметно уже в «Кавказском пленнике», поэме, созданной, по более позднему признанию Пушкина, в пору, когда ему были «.Нужны / Пустыни, волн края жемчужны, / И моря шум, и груды скал, / И гордой девы идеал.». Современников она восхитила в особенности образом женскиммолодой Черкешенки. Силой и цельностью характера превосходя молодого русского Пленника настолько, что именно ее, Черкешенку, следует, на наш взгляд, считать главным лицом произведения, она вместе с тем весьма мало похожа на таких героинь Байрона, как Лейла («Гяур»), Медора и Гульнара («Корсар»), Франческа («Осада Коринфа») или безымянная (она в мужском костюме скрывается под именем пажа Каледа) возлюбленная феодала-бунтаря Лары в одноименной поэме.
В сравнении с ними, фигурами, как правило, нарочито загадочными, пушкинская Черкешенка — лицо для читателя в значительной мере конкретное. Если о роде и племени Гульнары и любовницы Лары мы не узнаем ничего, а причислить Лейлу и Франческу к венецианкам, Медору — к испанкам или итальянкам можно только по косвенным данным, то национальность полюбившей Пленника кавказской горянки определена совершенно четко и совпадает с ее художественным антропонимом.
Сверх того, пушкинская Черкешенка — натура не жертвенная, как конфессионально родственная ей байроновская Гульнара, освобождающая из плена возлюбленного ею пирата Конрада ценою отказа не только от собственного благополучия, но и от своего счастья. Напротив, героиня «Кавказского пленника» «знала счастье» и до самого конца второй части произведения, где она разбивает оковы русского узника, надеялась на него.
Не самоотречением мотивирована Пушкиным и ее любовь к иноземцу.
Главное здесь — близость их положений среди окружающих людей и определенное сходство характеров. Если русский — невольник среди черкесов, то Черкешенка — невольница своей женской судьбы, олицетворяемой для нее жестокой волей отца и братьев. И первый, и вторая равно свободолюбивы, в своем неприятии несвободы (у него — положенияу нее — навязываемой ей любви) одинаково смелы: он ради «гордого идола» свободы и одушевленных ею песен покинул условный мир европейской цивилизацииона, готовая скрыться от семейного рабства «в пустыне», бросает вызов традиционной для Востока женской покорности.
И герой, и героиня «Кавказского пленника» испытали «муки сердца», не узнав «любви взаимной" — оба в конечном счете «гонимы судьбою». Все это, вопреки различию культур, воспитания, обычаев и нравов, душевно сблизило их, предопределив и возможность взаимной сердечной приязни. Иное дело, что Пленник, рано охладевший к жизни и «ее наслаждениям» (Пушкин), не смог ответить на всепоглощающее и пламенное чувство Черкешенки чувством равным. Но тут опять автор «Кавказского пленника» глубоко оригинален на фоне Байрона с его «могущественными» и «таинственно пленительными» Гяуром, Конрадом, Ларой или Селимом. Ведь пушкинский Пленник — «первый опыт характера» (Пушкин) в духе будущего Евгения Онегина, т. е. героя не романтической поэмы, а реалистического романа.
Женские лица, в данном случае контрастные друг другу по душевному складу, культурам и религиям, оказываются на первом плане и в пушкинском.
Бахчисарайском фонтане", поэме, по свидетельству поэта, в особенности отзывающейся «чтением Байрона». Это юная польская аристократка Мария и христианка по рождению, но давно уже поклонница Корана Зарема, символизирующие в поэме прежде всего разные типы романтической любви, лишь в свете которых они и рассмотрены в диссертации. По верному наблюдению А. Слонимского, Пушкин отдает предпочтение не чувствительной любви Заремы или платоническому ее пониманию Марией,.
143 а тому синтезу двух ее противоположных видов, который устраняет «противоречия между идеалом Мадонны, что „выше мира и страстей“, и вакхическим идеалом чисто „земной“, не знающей компромиссов языческой страсти».
Итак, первые в русской литературе XIX века образы женщин Северного Кавказа, отмеченные художественной оригинальностью и привлекательностью для читателя, были созданы Пушкиным в двух из четырех его южных романтических поэм.
В своем обаянии не уступают пушкинским северокавказские женщины-горянки и в романтических поэмах Лермонтова «Кавказский пленник», «Каллы», «Аул Бастунджи», «Измаил-Бей», «Хаджи Абрек», «Беглец».
Написанный в четырнадцатилетнем возрасте лермонтовский «Кавказский пленник» обычно рассматривался как подражание одноименной поэме Пушкина. В действительности даже с учетом реминисценций и прямых заимствований из последней он простым «упражнением в поэзии» (Б. Эйхенбаум) отнюдь не был. На самом деле данная лермонтовская поэма настолько же своим возникновением обязана поэме пушкинской, насколько ведет и творческий спор с нею, важнейшим результатом которого стало выдвижение на главное место в произведении персонажа не женского, а мужского.
Таков лермонтовский Пленник, сам по себе лицо не могучее и пленительное, а пассивное и страдательное. Но если Пушкин уже в период своего «Кавказского пленника» считал, что он не годится в «герои романтической поэмы», то юный романтик Лермонтов, наоборот, наделил своего Пленника именно автобиографическим положением и чертами. Говорим об одиночестве и гонимости судьбою, мотивы которых были главными в исповедальной лирике Лермонтова этих лет.
Это же самочувствие отличает и героя лермонтовской поэмы, в конце произведения к тому же трагически гибнущего в минуту, когда от.
144 освобождения из плена его отделяла только река. И все же ни сам герой, ни уделяемое ему авторское внимание не заслонили для читателей этой поэмы фигуру молодой кавказской горянки.
В отличие от предшествующей ей героини Пушкина она почти лишена зафиксированных внешних и внутренних причин, объясняющих возникновение ее страстного чувства к ранее неведомому ей и далеко не героическому иноверцу. Однако этот недочет поэмы едва ли не искупается тем важнейшим душевным качеством этой девушки, которое в произведении указано уже с полной определенностью. Это присущая ей гуманность горянки, сначала увидевшей в том, кого ее соплеменники считают только презренным гяуром и врагом, человека, а затем и глубоко тронутой его страданиями. С сострадания, по всей вероятности, началась и ее сердечная симпатия, уже по собственной логике этого чувства переросшая в фазу полноценной и самозабвенной любви.
Способность лермонтовской Черкешенки к высокогуманным поступкам в отношениях с русским контрастно оттеняется в поэме жестокостью ее отца, «с улыбкой злобной» хладнокровно убившего Пленника без видимой личной неприязни к нему. И тем же выстрелом поразившего собственную дочь, не вынесшей смерти любимого и бросившейся в неудержимый горный поток.
Пушкин в своей поэме создает драматическую ситуацию, в ее итоговом читательском впечатлении благоприятную для Черкешенки и невыгодную для Пленника. Лермонтов поначалу как бы берет душевно родственного себе Пленника под защиту, но завершает произведение трагедией, равно гибельной для Пленника и Черкешенки, погубленных бездумной внешней силой.
Трагическое начало, в целом отличающее Лермонтова, поэта, драматурга и романиста, возрастая в его последующих «кавказских» поэмах, соответственным колоритом наделит и созданные в них образы горских мусульманок.
Такова героиня поэмы «Каллы», сюжетно образованной актом «кровной мести», на которую провоцирует черкеса Аджи мулла — фанатик и, как выяснится к концу произведения, клеветник. Поверивший ему Аджи убивает кинжалом сначала старика — главу якобы враждебной ему семьи, а затем, вопреки подспудному сопротивления своего сердца, и его спокойно спящую, совсем юную дочь. А узнав, что был обманут муллой, жестоко казнит и его.
В поэме, таким образом, погибают все ее персонажи: трое — физически, четвертый же — сам Аджи — духовно и нравственно, ибо, отверженный Богом и людьми, он превратился в вечного изгоя по прозвищу каллы, что значит убийца. Из всех его жертв внимание читателя больше всего задерживается на чистом, невинном и физически прекрасном облике безымянной спящей девушки, с явной симпатией, хотя пока в самых общих чертах изображенной Лермонтовым в третьей строфе поэмы из общих шести, т. е. в центре произведения. Уже это обстоятельство придает образу невинной юной горянки смыл больший, чем просто дополнительный способ резче показать безобразие и ужас инспирированного муллой злодеяния.
Созданная в одном году с «Каллы» поэма «Аул Бастунджи» стала очередным шагом Лермонтова к творческой самобытности, а в трактовке образа горской женщины и первым на пути к «поэзии жизни действительной» (В. Белинский). Подобно пушкинскому «Домику в Коломне» (опубл. в 1833), она написана пятистопным ямбом с несколькими перекрестными и одной смежной рифмой и разбита на октавы, что придает ее стиху повествовательный склад и скорее изобразительность, чем лирическую выразительность. Показателен и факт деления произведения не на песни, как «Паломничество Чайльд Гарольда» Байрона или на отдельные лиро-эпические отрезки, как это сделано в его же «восточных повестях», а, вслед за пушкинским «романом в стихах», на главы.
В целом перед нами сложная и острая эротико-психологическая драма любовный треугольник между братьями Селимом и Акбулатом и его женой.
Зарой), в перипетиях которой сказался и ранний сердечный опыт самого Лермонтова, уже девяти лет от роду, по его признанию, узнавшего (кстати сказать, в кавказском Горячеводске) первую любовь.
Завязывает ее младший из братьев-сирот, ранее очень дружных, — Селим, вернее сказать, присущая ему острая ранимость женской красотой и страстная жажда женской любви. Обратив ее на молодую жену старшего брата, прекрасную и добродетельную Зару, он сперва просит Акбулата отдать ему жену, а потом ищет возможность овладеть ею силой. Неадекватно в возникшей ситуации ведет себя и Акбулат, не понимающий всей опасности, нависшей над его женой и их семейным счастьем.
На фоне мужчин-родственников, а также муллы, двусмысленное поведение которого в возникшем конфликте не отвечает долгу честного священника, в поэме еще ярче засияла уже не одна внешняя, а нравственная красота ее героини. В полной мере она выявляется в неожиданной для Зары встрече ее с Селимом, подстерегшим ее в момент речного купания.
Диалог между Селимом и Зарой в этой сцене преображается в настоящий нравственно-психологический поединок с очевидной для читателя моральной победой женщины. Отвергнув кощунственные в ее глазах притязания Селима, Зара, тем не менее, не оскорбляет его презрением, а по-своему ему сочувствует: «Ей стало жаль- <.> она сказала вдруг: / Не плачь!., ужасен вид твоей печали!». Селим не внял ее великодушию и, пообещав при следующей встрече Зару, в случае ее отказа принадлежать ему, убить, этот страшный обет исполнил, одновременно зарезав, мстя старшему брату, и его любимого коня.
Так мужские персонажи поэмы, поначалу вызывающие у читателей бесспорную симпатию, с развитием произведения утрачивают ее. Но глубочайшим восхищением провожаем мы созданную в нем фигуру горянки-супруги, совсем молодой годами, но достойной удивления ясностью, чистотой и стойкостью своего духовно-нравственного существа. Каким с замечательной этнографической и психологической точностью воссоздал его Лермонтов, в ту пору всего лишь девятнадцатилетний человек. Замечательным художественным достижением в рамках нашей темы представляется нам лермонтовская поэма «Измаил-Бей». Справедливо названная Е. Пульхритудовой даже не поэмой, а целым романом, и рассмотренная лермонтоведами, казалось бы, во всех ее творческих особенностях, она тем не менее осталась почти незатронутой в аспекте гендерном, в ней, на наш взгляд, важнейшем. Непосредственно он связан с образами юной лезгинки Зары, с первого взгляда полюбившей заглавного героя произведения, и его бывшей русской возлюбленной, которую он узнал в бытность свою в Петербурге и глубокое взаимное чувство к которой, он, как выясняется в конце поэмы, далеко не изжил.
Названные героини произведения как бы вступают в нем в’заочный поединок, при этом полем битвы становится душа и сердце Измаил-бея, а ее смыслом несходство двух культур: европейско-русской (христианской), с одной стороны, и кавказско-«азиатской» (исламской), с другой. Дело в том, что Измаил-бей, с четырнадцати лет в качестве аманата воспитывавшийся в северной столице России и в офицерском чине воевавший под ее знаменами с турками, но нимало не забывший и родной край, невольно несет в себе оба культурные начала.
На новый художественный уровень даже в сравнении с героиней «Аула Бастунджи» подняты в «Измаил-Бее» и образы «соперничающих» женщин: простой горянки Зары и, по всей очевидности, образованной русской дворянки из интеллигентного столичного круга.
Первая уже не просто красива, как героини предыдущих «кавказских» поэм Лермонтова. В ней подчеркнута высокая одухотворенность ее красоты и всего психофизического облика. И совершенная цельность ее личности. В итоге перед нами одновременно и лучшая представительница молодых мусульманок, символ северокавказской «девы гор», и воплощение женского идеала самого поэта.
Вторая (она остается безымянной) очаровала Измал-бея, вероятнее всего, не столько выдающейся внешней красотой, сколько женственностью и душевным участием, а также способностью прощать. И герой поэмы, вернувшись на Кавказ, чтобы сражаться там с русскими войсками, не был в силах забыть очарование этих женских начал, символ которых он тайно от соплеменников хранит на своем теле. И мучается угрызениями совести за вину как перед лезгинкой Зарой, любви которой он столь упорно избегал, так и перед своей русской возлюбленной, им оставленной и от разлуки с ним сошедшей с ума.
Поэма «Хаджи Абрек», основанная, как и «Каллы», на сюжете жестокого кровного мщения, полна глубокого авторского сочувствия к ее героине, пусть по молодости лет и не сознавшей в пылу своего личного счастья, какое горе она некогда причинила своему старику-отцу непонятным ему уходом от него. Ибо, чистая душой и помыслами горянка Лейла, непременно исправила бы свою вину, став матерью собственных детей. Скорее всего, она завещала бы им не повторять ее ошибки. Но сбыться этому не пришлось: жизнь Лейлы прекратила шашка Хаджи, бессердечного мстителя мужу героини.
По трагическому накалу исходной ситуации и драматизму выбора, который предстояло сделать северокавказской женщине, здесь — «старухе матери» черкеса Гаруна, в поэмах Лермонтов особое место занимает «Беглец». Молодой Гарун трусливо бежал, спасая себя, с поля битвы, где за правое дело «кровь черкесская текла» и сложили свои головы его отец и старший брат. Придя в родной аул, он тщетно ищет пристанища у друга и любившей его девушки, после чего идет к матери, у которой остался один и которой обещает постоянную заботу о ней. Но старая горянка с проклятием закрывает перед ним дверь отчего дома.
Основой образа Гаруновой матери является ее нравственная позиция, объединившая в себе некий надличностный закон-обычай с индивидуальным убеждением в его абсолютной непреложности. Суть его в долге каждого.
149 горца сражаться, не щадя себя, до самой смерти, когда решается судьба его народа. Гарун нарушил этот закон, но он свят для его матери. Отсюда и ее выбор, казалось бы, невыносимый для материнского сердца и, вне всякого сомнения ставший для него мучительным, но все-таки неколебимый. В изображении Лермонтова фигура старой горской матери вырастает в подобие легендарных героинь древности.
В отличие от Пушкина и Лермонтова, Полежаев, сосланный на Кавказ Николаем I и служивший там солдатом, в своих поэмах «Эрпели» и «Чир-Юрт» сколько-нибудь индивидуализированных образов северокавказских женщин не создал. Вместо них предстали лишь фигуры собирательные и, кроме того, данные в контексте ожесточенных сражений русских войск с.
5 восставшими против них крупными горскими селениями. Однако чуждым очарованию горских красавиц и этот русский поэт не оказался.
Их образы на лирической авторской волне вырастают в «кавказских» стихотворениях Полежаева «Черная коса», «Пышно льется светлый Терек».", «Утро жизни благодатной.», а также «Черкесский романс» и «Ахалук». В них мы услышим «тайный голос» разрубленной снарядом женской косы как метонимии прекрасной дагестанки, жертвы войнывстретим блестящие имитации эротики классических поэм Востока (например, «Лейлы и Меджнуна» Алишера Навои) или грациозный портрет «азиатки», «благосклонной» к автору, ее постояльцу.
То на редкость красивая и пленительная, стремящаяся к большой чистой и верной любви, то в своей непреклонной нравственной стойкости безмерно мужественная и сильная, но всегда исполненная чувства своего человеческого достоинства и уважения к людской правде и справедливости — таков образ северокавказской женщины, совокупно созданный русскими поэтами 1820 — 1830-х годов. Позднее к нему присоединятся героини русских прозаических сочинений: Сельтанет и Кичкине из «Аммалат-бека» и «Мулла-нура» А. Бестужева-Марлинского, лермонтовская Бэла из «Героя нашего времени», Дина из «Кавказского пленника» и женщины из «Хаджи Мурата» Л. Н. Толстого.