Обычное право удмуртов, XIX — начало ХХ вв

Проблемы институтов этносоционормативной культуры традиционно являются одной из важных предметных сфер этнографической науки. Особую актуальность и научно-практическую значимость исследование историко-этнографических аспектов правовой культуры приобретает в последнее время, когда наше общество переживает, быть может, один из самых сложных и противоречивых периодов своего развития. В сложившейся кризисно-хаотической ситуации, охватившей практически все сферы общественного бытия и сознания, многие в поисках путей обустройства устойчивого микрои макропорядка, создания оптимальной, гармоничной, «нормальной» человеческой жизни все чаще обращаются к богатому опыту правовой культуры своих народов, на протяжений ряда столетий гарантировавшей нормативно-стабильное функционирование как отдельных социальных групп, так и этноса в целом.

В структурообразующей системе соционормативной культуры народа одну из ключевых позиций занимает обычное право — совокупность стихийно возникающих неписаных норм и правил поведения, действующих в конкретной географической местности и определенной общественной среде (этнической или социальной группе). «Обычное право» — известный и наиболее общепринятый термин в историко-правовой историографии. Однако, часто как в отечественной, так и в западной литературе при обозначении норм, регулирующих жизнь тех или иных обществ и общин, встречаются и другие формулировки, как то: примитивное право, раннее право, до-право, народное право, естественное право и т. д. (См., напр.: А11ой 1965: 4). При этом содержание, которое вносится в понятие «обычное право», как и трактовка правовой теории в целом, в трудах зарубежных юристов зависит, как правило, от того, к какой Правовой школе принадлежат их авторы (историческая школа, выводившая право из т.н. «народного духа» — школа естественного права (из природы человека) — неокантианская, неогегельянская, феноменологическая или других идеальных начал (из «идеи права») — психологическаяшкола «конкретной ситуации» экзистенциализмаюридический позитивизм, нормативист< кая школа, вообще отрицающие необходимость выявления экономических и политических предпосылок права и др.). Большое влияние на выявление природы обычного права также оказал т.н. «юридический плюрализм», согласно которому не существует принципиальных отличий права, установленного государством от социальных норм, создаваемых иными организациями, функционирующими в обществе. Во многом благодаря этому течению в дореволюционном отечественном и западном правоведении понятия «обычай» и «обычное право» часто вообще не разграничиваются (См.: Хвостов 1908: 71- Пэнто, Гравитц 1970). Очевидно, это связано и с тем, что «. возникновение обычного права — та стадия в развитии общества, когда право как таковое уже начинает отделяться и выделяться из обычая, продолжающего существовать и выполнять свою регулирующую функцию» и что нормативная сторона жизни догосударственных обществ и народов «. еще не определяется правом как таковым, а зиждется на обычаях-мононормах, когда нет четких различий между такими понятиями, как обычай, право, мораль, религиозные предписания и установления» (Карлов 1989: 146).

В советской исторической и историко-правовой науке теоретической основой понимания права является известная формулировка К. Маркса, данная им в предисловии к «Критике политической экономии», что «.правовые отношения, так же точно как и формы государства, не могут быть поняты ни из самих себя, ни из так называемого общего развития человеческого духа, что, наоборот., они коренятся в материальных жизненных отношениях» (Маркс К., Энгельс Ф., Соч. 2-е изд., т. 13, с.6). Подчеркивая большую и активную роль права, марксизм вместе с тем критически относится к «юридическому мировоззрению» (Ф. Энгельс называл его «классическим мировоззрением буржуазии»), согласно которому право является первоосновой и главной движущей силой общественного развития.

Ф. Энгельс,¿определяя обусловленность права экономическим строем общества, характером существующих производственных и классовых отношений писал: «На известной, весьма ранней ступени развития общества возникает потребность охватить общим правилом повторяющиеся изо дня в день акты производства, распределения и обмена. Это правило, вначале выражающееся в обычае, становится затем законом. Вместе с законом необходимо возникают и органы, которым поручается его соблюдение.» (Маркс К., Энгельс Ф., Соч., 2-е изд. т.18, с. 272). Рассматривая процесс общественного упрочения определенного способа производства, К. Маркс отмечал, что «.если форма просуществовала в течение известного времени, она упрочивается как обычай и традиция и, наконец, санкционируется как положительный закон» (Маркс К., Энгельс Ф., Соч., 2-е изд. т.25, ч II, с.357).

Классовость государства и права, их соответствие социально-экономическому базису, их порождающему, — основа анализа истории юридических явлений в марксистской теории права. Соответственно за понятиями «обычай» и «обычное право» советские историки-правоведы видели разные этапы в развитии общества. Если обычай — это «прочно установившееся в той или иной среде правило, регулирующее поведение людей в определенной области общественной жизни» (Голунский 1939), «правило поведения, сложившееся вследствие фактического его применения в течение длительного времени: основная форма регулирования поведения в догосударственном обществе в условиях родового строя» (Юридический энциклопедический словарь 1987), то обычное право — «.совокупность норм, которые не устанавливаются органами государственной власти, а вырабатываются в течение длительного времени в какой-либо общественной среде. и становятся юридическими, получив закрепление тем или иным способом со стороны органов государственной власти, обеспечивающей своей принудительной силой их соблюдение» (Голунский 1939), «синтез древних обычаев с нормами, установленными и признанными властью в процессе вызревания государственных институтов» (Бромлей 1972:62).

В процессе своего развития законодательно установленное право становится системой общеобязательных норм, охраняемых государством, выражающих волю господствующего класса, являющихся государственным регулятором общественных отношений и обеспечиваемых в случае их нарушения государственным принуждением (Марксистско-ленинская общая теория государства и права: Основные институты и понятия 1970: 375- Явич 1976: 58, 87).

Из вышеизложенного следует, что обычное право как первая форма права вообще сыграло значительную и даже исключительную роль в становлении правовых систем современности (романской (континентальной европейской), основой для которой послужило римское правоанглосаксонской (т.н. системы прецедентного права), характерной для Великобритании и частично воспринятой в США и ряде других стран, прежде всего в бывших английских колонияхмусульманского права, основой которого являются адат и шариат и т. д.

Советская юридическая мысль в теоретическом обобщении сущности права отводит обычному праву ведущую роль в становлении писаного права на ранних этапах классового общества. Данная направленность в принципе не противоречит тому положению, которое констатировали французские правоведы Р. Пэнто и М. Гравитц об общей тенденции в западной правовой науке «рассматривать обычное право как первоначальный способ создания правовых норм, возникший еще до того, как общество конституировалось в политическом отношении» (Пэнто, Гравитц 1970: 50−51). Однако история функционирования обычного права на Руси в дальнейшем, на разных этапах развития феодального общества исследовалась слабо и даже подвергалась сомнению. Отводя существенную роль обычаю только на раннефеодальной стадии развития права, многие историки-правоведы безоговорочно признавали обычай по природе своей явлением консервативным, отражающим лишь в известной степени общие моральные и духовные ценности народа и в значительной мере — обывательские предрассудки, расовую и религиозную нетерпимость, неравноправие полов и т. п. (См.: Марксистско-ленинская теория. Основные институты.: 587).

В целом же в теории советского государства и права обычное право рассматривается лишь как источник писаного права, а правоотношения, определявшиеся нормами обычного права и бытовавшие в социально разных слоях общества или игнорируются, или рассматриваются как явление статичное, не подверженное в классовом обществе влиянию экономики, политической ситуации и даже объективного права (Александров 1984: 33).

Между тем, еще в первой половине XIX века по мере развития начал буржуазного права наряду с тенденцией сближения русского гражданского права с римским (См.: Мейер 1861: 20) российские историки-правоведы обратили также внимание на нормы гражданских взаимоотношений, бытовавших в среде крестьянства и не совпадавшие с действовавшим законодательством. В дальнейшем, в общих курсах истории права и отдельных исследованиях учеными второй половины XIX — начала XX века помимо рассмотрения обычая в ракурсе становления и развития законодательного отечественного права постоянно подчеркивается существенность обычно-правовых норм в повседневной жизни народа. Так, Д. Я. Самоквасов писал: «Каждому, кто сколько-нибудь знаком с сельским бытом русского народа, хорошо известно, что крестьянин в большинстве его семейных и общественных отношений не знает постановлений нашего законодательства, а определяет свои отношения к семье и общине понятиями о праве, может быть, регулировавшими семейные и общественные отношения русского народа за тысячу лет назад» (Самоквасов: 1878: 245). Не менее определенно писал и Н. П. Загоскин: «Обычное право не утрачивало жизненного значения и в последующие эпохи русской жизниизвестно, что почти исключительно обычным правом и до наших дней регулирует свою правовую жизнь наше крестьянство, т. е. огромное большинство русского народа» (Загоскин 1889: 186). Наконец, как свидетельствовал М. Ф. Владимирский-Буданов: «Несравненно большая масса жителей России и теперь подчиняется не началам свода, а тем нормам, которые мы иногда отказываемся допустить в седой старине. Эти „древности права“ суть весьма живая новость» (Владимирский-Буданов 1907: 684).

С другой стороны, историки права, исследовавшие значение византийских памятников светского и духовного происхождения в истории становления законодательства на Руси, стали признавать большую роль обычно-правовых норм в процессе переработки византийского права на русской почве. Если В. И. Сергеевич отводил византийскому заимствованию, особенно в плане семейно-имущественных правовых отношений значительную роль со времени принятия христианства и вплоть до XVII века, что по его мнению, обусловливалось подсудностью духовным судам вопросов брачного права и права наследственного, при решении которых духовенство обращалось не к народным обычаям, а к византийским нормам (Сергеевич 1910: 563−569, 575−578), то П. Н. Мрочек-Дроздовский, исследуя Русскую Правду, писал, что «византийские законы, будучи неприложимы к русской жизни, вызвали потребность в однопредметных постановлениях, основанных на обычном праве», если же эти заимствования были прямые, то они так или иначе видоизменялись под местным влиянием (Мрочек-Дроздовский 1892: 260).

Наиболее широко в российской историко-правовой науке XIX века проблема обычного права была поставлена в 1840—1860-х гг. К. Д. Кавелиным, схема исторического развития России которого сыграла существенную роль в разработке «государственной школой» концепции о ведущей роли государства в историческом процессе (См.: Кавелин 1847). Противопоставляя самостоятельный путь развития России историческому развитию Запада, К. Д.

Кавелин доказывал принципиальное отличие русского права от права западноевропейских государств, и, в частности, от права римского (Кавелин 1860). Историю права он связывал с процессом развития государства и объяснял особенности правовых норм на разных этапах истории разнообразными причинами политического, семейного и бытового характера. В том же историческом аспекте К. Д. Кавелин ставил не менее существенный для истории права вопрос о причинах отличия юридических бытовых норм, сохранявшихся в народной среде, от существовавшего законодательства, которые он объяснял разной степенью воздействия государственной власти на общественный и семейный быт разных слоев общества. Однако эта мысль ученого о социальном характере законодательства и его своеобразии по сравнению со старыми правовыми нормами, сохранявшимися на основе обычая среди народных масс, об обусловленности таких норм общественными и семейными условиями в дальнейшем почти не получила развития в историко-правовой науке. В равной степени не получило широкого развития в этнографической науке XIX — н. XX вв. предложение ученого о необходимости изучать обычаи прежде всего на основе конкретного народа, а не объяснять их результатами заимствования (Токарев 1966: 273).

Между тем очевидность того, что обычное право представляет собой весьма сложное и многофункциональное явление, исследование которого далеко выходит за пределы историко-правовой науки и не может быть сведено только к формально-юридическому анализу, доказанное еще в дореволюционной историко-правовой и этнографической литературе, не оставляет сомнения в необходимости творческого осмысления обычно-правовых норм и их роли в обществе на всех этапах его существования.

В качестве основного юридического источника обычное право имело наибольшее значение и сохраняло особо длительное бытование в среде крестьянства, где, как писал в конце XIX века И. Тютрюмов «.мы не можем не заметить той непрерывной связи, которая существует между современными обычаями и обычаями древнего быта» (Тютрюмов 1881: 56). Неписаные нормы не только представляли «жизненную часть» функционирования крестьянства, но и определяли повседневную внутреннюю жизнь российской деревни вплоть до разложения их основного носителя — сельской общины, что вполне логично объяснялось тем, что «.коллизии общинной хозяйственной жизни, а таюке многие стороны гражданских отношений в крестьянской среде или вовсе не предусматривались действовавшим сводом законов, или не могли быть разрешены в силу своего своеобразия» (Илларионов 1899:78, 85).

Среди различных категорий крестьянства обычное право как институт играло значительную роль особенно в среде крестьян государственных, которые «.в известных границах являлись свободными распорядителями своих участков и не ощущали над собой такого экономического давления феодала-землевладельца, какое испытывали частновладельческие крестьяне, их зависимость никогда не достигала формы вещного права над личностью» (Александров 1977; 1984: 103, 104).

Удмуртские крестьяне, как и северорусское, уральское, сибирское и довольно многочисленная часть южнорусского (т.н. «однодворцы») крестьянства, жившие в условиях системы «государственного феодализма» в XVIII веке официально вошли в состав крестьянства государственного (Дружинин 1946: 38) и при стремлении государства расширить и усилить феодальную эксплуатацию этой категории земледельцев, тем не менее, признавались государством субъектами гражданского и публичного права. Царское правительство довольно скоро убедилось в том, что распространение своего влияния невозможно без воздействия на обычно-правовую жизнь окраин. Политика приспособления и использования в интересах империи внутренних сил и институтов местного населения российских окраин была сопряжена с преодолением барьеров правовых обычаев. Все это вынудило правительственные органы считаться с нормами обычного права. Именно в силу этих причин обстоятельное знакомство с обычно-правовыми установками российских этносов с середины XIX века являлось неотъемлемым элементом политики царизма в ряде регионов Российской империи (См.: Бабич 1995).

Обычно-правовые нормы в жизни народов российских окраин не утратили своего влияния и в первые десятилетия советской власти, о чем, в частности, наглядно свидетельствует высказывание участников знаменитой сибиряковской экспедиции: «Поток событий, захлестывая все более и более самые дальние окраины. быстро смывает старину и делает ее подчас уже непонятной для наших современников, тогда как многое из этой цепкой старины, исчезая с поверхности, в действительности лишь уходит вглубь и продолжает оказывать на весь строй жизненных отношений то или иное влияние. Всего сильнее проявляет свою жизненность в этом отношении обычно-правовой уклад» (Павлинов, Виташевский, Левенталь 1929: 5).

На удмуртском материале данное положение убедительно показывает т.н. «Лудорвайское дело», когда традиционным общинным формам судопроизводства удмуртов и институту деревенского самоуправления «кенеш» в контексте происходивших тогда в советско-тоталитарной системе процессов коллективизации были присвоены политико-спекулятивный смысл и содержание (См.: Куликов 1991). Обычное право удмуртского крестьянства, как и правовые нормы большинства народов российских «окраин» имело неписаную форму и как господствующий, а часто и как единственный вид права играл значительную, порой исключительную роль в функционировании удмуртской деревни вплоть до 30-х гг. XX столетия. Как свод неписаных правил поведения нормы и положения обычно-правовых установок удмуртов в известной степени сохраняются и передаются от поколения к поколению по законам фольклорной трансляции по сей день.

Дореволюционное удмуртское общество в сословно-социальном отношении представляло собой довольно однородное образование и на 97% состояло из крестьянского населения (Гришкина 1977: 3). Соответственно, практически вся совокупность юридических обычаев традиционного удмуртского социума представляла собой систему правовых представлений крестьян, которая, в первую очередь, была направлена на регулирование повседневного функционирования основных институтов деревни — сельской общины и семьи. Учитывая это положение, можно констатировать, что изучение обычно-правовых норм удмуртского крестьянства даст представление о правовой системе дореволюционного удмуртского этноса в целом.

Исследование обычного права удмуртов, в свою очередь, несомненно является частью изучения правовой истории народов мира, их морально-правовой культуры: еще М. О. Косвен, выдающийся советский этнограф и юрист (кстати, работавший среди удмуртов в «поле» и сделавший здесь ряд открытий (в частности, именно у удмуртов обнаружил впервые феномен патронимии, закрепив в дальнейшем свои открытия кавказским материаломСм.: Косвен 1963)) в одной из своих ранних работ справедливо заметил, что наука сравнительного правоведения основывается на обработке материала «.двоякого рода: законодательного, даваемого писаным правом современных культурных народов или правовыми памятниками угасших в прошлом цивилизаций, и обычно-правового, заимствованного из этнографии» (Косвен 1925: 12). И дело здесь не только в неповторимости правового опыта народов, но гораздо в большей степени — в потребности расширения диапазона нравственных оценок, в углублении взаимоотношений и морального взаимообогащения народов.

Между тем, еще в середине 80-х гг. ХХ-го столетия рядом исследователей отмечалось, что «.хотя разработка проблематики, пограничной между этнографией и государственно-правовыми дисциплинами, не принадлежит к числу новых промежуточных областей знания, но до сих пор у нас не используются практические возможности юридической этнографии.» (Венгеров, Першиц, Куббель 1984: 88−89). Соответственно, «дефицит» учета историко-этнографических аспектов правовой культуры этносов наряду с другими негативными факторами породил целый узел проблем в межи внутриэтнических отношениях в республиках постсоветского периода.

Изучение обычно-правовых норм также способствует более детальному восстановлению реальной практики общественных отношений, раскрытию механизмов функционирования общества, исходя из представлений прав и обязанностей живущего в нем человека. На самом деле, чтобы понять то или иное общество, важно и необходимо иметь представление о внутреннем «правовом кодексе» отдельной личности и о нормах, которым подчинялись те или иные общины в целом. В силу консерватизма, свойственного праву вообще, в общинах иногда действуют нормы, уже не соответствующие изменившимся социальным отношениям. Выяснение причин их возникновения позволяет реконструировать и создавшие их обстоятельства, дает возможность обнаружить, какого рода явления в прошлом имели постоянный и важный для общества характер и потому нуждались в правовом регулировании.

В общинах, представляющих собой своеобразный «локализованный микрокосм», где человек с детства усваивал свод предписанных норм поведения, объем своих прав и обязанностей, положение личности в коллективе (собственное место в социальной иерархии), юридический обычай и традиция часто совпадали с правосознанием. Следовательно, в обычном праве содержатся элементы общественной идеологии — «модели мира» определенной общины (Гуревич 1970) и социальной психологии (см.: Валеев 1974: 77). В этом аспекте исследование обычного права тесно соприкасается с выявлением ментальности общества.

Обычное право — богатый источник по социальной истории народов. Юридические обычаи содержат опыт в «сжатом» виде, дают представления о характере политических и социальных образований, которыми они были порождены. Еще К. Д. Кавелин в народных обычаях «увидел» ценный (хотя и весьма сложный) источник, скрупулезное изучение которого может объяснить важные исторические явления «в прошедшей жизни народа»: «.в основании обрядов, поверий, обычаев, былей, когда-то живых фактовежедневных, нормальных, естественных условий быта. вы откроете целый исторический мир, который тщетно будем искать в летописях, даже в самих преданиях» (Кавелин 1859: 56. 57). Взгляды крестьян на общественную и хозяйственную жизнь сельского мира и их повседневные имущественные и семейные отношения, раскрывающиеся по обычному праву, являются важным источником, позволяющим, в частности, углубить представления об особенностях удмуртской сельской общины-бускель в условиях пореформенной деревни и степени интенсивности социально-экономических процессов, в ней протекавших. Трудно не согласиться в этом отношении с В. А. Александровым, заметившим, что «Сколь бы определенно ни представлялись функционирование общинного аппарата. и противоречивость дуалистического существа общины, остается много неясного в общественно-хозяйственных связях между сельской общиной и крестьянской семьей, во взаимозависимости и взаимообусловленности их существования, степени устойчивости этих связей и их изменяемости под давлением социально-экономической действительности. Нормы, сложившиеся внутри общины общественных, хозяйственных, семейных и личных взаимоотношений крестьян представляются весьма существенным, а порой и единственным источником для раскрытия этих связей во внутренней жизни деревни» (Александров 1984: 38).

Вышеизложенное, по мнению автора, в достаточной степени убедительно и наглядно показывают несомненную необходимость и актуальность современного исследования института обычного права удмуртского народа, научно-теоретическое и практическое значение которого приобретает особое звучание в связи с сегодняшним обращением удмуртской (как и в целом российской) деревни к институтам местного самоуправления. -В сегодняшнем, довольно сложном (в том числе и в юридическом отношении) положении общества в делом и сельских обществ в частности, кажется, сама жизнь вновь потребовала более внимательного и вдумчивого отношения к исследованию традиционных этноправовых институтов.

Цель данного исследования — системная историко-этнографическая характеристика института обычного права удмуртского социума XIX — начала XX вв. Для достижения поставленной цели в ходе исследования решаются следующие конкретные задачи:

1) определение роли и места основополагающих институтов удмуртской деревни — сельской общины-бускель и крестьянской семьи — в хранении, передаче и изменении обычно-правовых установок;

2) проблема правового статуса индивида в контексте семейно-общинных морально-правовых традиций;

3) рассмотрение взаимовлияния и взаимообусловленности исторической динамики удмуртского общества и обычно-правовых норм в пореформенный период;

4) выявление природы общего и особенного в юридических традициях соседних и родственных с удмуртами народов;

5) анализ феномена обычного права как одного из важнейших структурообразующих компонентов соционормативной культуры традиционного удмуртского социума.

Удмуртский этнос в качестве объекта исследования интересен тем, что удмурты на протяжении своей длительной этнической истории вступали в различные формы этнокультурных взаимодействий (в том числе и в морально-правовом отношении) со своими близкими и дальними соседями, представителями тюркского и славянского миров, исламской и христианской традиций. Предмет исследования — система правоотношений внутри удмуртского этноса (община — семья — индивид) и внешние правовые контакты (удмуртская община — иноэтноязыковое окружениеобщинные и внутрисемейные обычно-правовые нормы — официальное законодательство) представляет интерес уже постольку, поскольку впервые попадает в поле специальных научных изысканий, актуальность и научно-практическая значимость которых несомненна. Наконец, автору как носителю удмуртской этнокультуры, с рождения «включенному» в комплекс этносоциальных и нормативных отношений, очевидно, было вполне логично воспользоваться его результатами и привести их в некую систему.

Нижняя хронологическая рамка исследования определяется появлением первых более или менее надежных письменных источников, где в той или иной степени полноты уже содержится общая информация об удмуртах (XVIII — первая половина XIX вв.). Верхний временной рубеж обусловлен периодом начала процессов коллективизации, когда практически был нарушен вековой уклад удмуртского деревенского мира, а жизнь удмуртского крестьянства была насильно выведена из-под юрисдикции норм обычного права. При этом основное внимание автора, тем не менее, сконцентрировано на рассмотрении пореформенного времени, где в известной степени целостное сохранение обычно-правового комплекса удмуртов отражается наибольшим кругом имеющихся источников и литературы.

Методологически и методически в данном исследовании автор опирался на теоретические разработки таких ведущих отечественных и зарубежных специалистов в области истории права, как С. А. Токарев, М. О. Косвен, Ю. В. Бромлей, С. А. Арутюнов, В. А. Александров, М. М. Громыко, В. В. Карлов, И. В. Власова, Н. А. Миненко, Р. Пэнто, М. Гравитц, С. Г. Мейн (Мэн), А. Н. Эллот, А. Г. Пост и др. Из всего комплекса методов использовались, прежде всего, сравнительно-исторический и историко-генетический подходы в сочетании с методами «включенного наблюдения» и «экспертных оценок», которые лежали в основе сбора полевого материала для данного диссертационного исследования.

Как уже отмечалось выше, проблема обычного права не нова для отечественной историографии. Более того, его «открытие» в первой половине.

XIX — го века, а затем признание за обычаями силы действующих юридических норм положениями реформы 1861 года вызвала широкую полемику как в теоретическом (о соотношении законодательства и обычного права и значении последнего в жизни деревни и его роли в общинной организации крестьянства), так и в практическом (о применении норм обычного права в судебно-административной практике и возможности их кодификации) направлениях (См.: Александров 1984: 3, 16, 17). Только за 1876−1889 гг. по народным юридическим обычаям было опубликовано более 3500 книг и статей (Токарев 1966: 290). Закон от 12 июня 1889 об обязательном применении обычного права при судебном разрешении крестьянских дел (См.: Илларионов 1899: 78) тем более стимулировал дальнейшее изучение народных правовых традиций.

Подробный историографический обзор столь колоссального числа работ по обычному праву в период его «живой реальности», безусловно, требует особого внимания и может служить предметом отдельного исследования, тем более, что к проблемам регулирования юридических отношений по «народному праву» обращались такие видные представители дореволюционной российской научной мысли, как Д. И. Мейер, Ф. Морошкин, Н. В. Калачев, И. Д. Беляев, Н. П. Загоскин, В. И. Сергеевич, К. Д. Кавелин, Д. Я. Самоквасов, М. Ф. Владимирский-Буданов, Б. Н. Чичерин, А. Н. Филиппов, Н. С. Илларионов, И. Тютрюмов, И. Г. Оршанский, А. Я. Ефименко, А. А. Леонтьев, Ф. Ф. Барыков, К. Р. Качоровский, П. А. Матвеев, Е. Т. Соловьев, С. В. Пахман, М. М. Сперанский, М. П. Погодин, П. Н. Милюков, Н. П. Павлов-Сильвановский, А. А. Кауфман, М. М. Ковалевский и др.

Изучение народного юридического быта постоянно обращало на себя внимание Русского географического общества (РГО). Еще в 1847 году в общей программе РГО по собиранию этнографических сведений для юридических обычаев было отведено место в отделе об особенностях общественного быта.

По инициативе председателя отделения этого общества Н. В. Калачева с участием П. А. Муллова в 1864 году была составлена краткая программа для собирания уже собственно юридических обычаев. В 1876 году «Программу по собиранию и разработке материалов обычного права» опубликовал профессор кафедры уголовного права Киевского университета А. Ф. Кистяковский. В том же году, в феврале, при отделении этнографии РГО для изучения народных юридических обычаев создается специальная «Особая комиссия». Еще раньше (в 1872 году) была образована Правительственная комиссия, исследовавшая в 15-ти губерниях положение волостных судов и зафиксировавшая нормы обычного права, применявшиеся в них при разработке гражданских и других дел. Материалы семилетнего труда этой комиссии, изданные в 1874 году, стали предметом целого ряда последующих юридических и этнографических исследований. В 1878 году под редакцией П. А. Матвеева и в 1900 году под редакцией С. В. Пахмана VIII и XVIII тома Записок Императорского Русского географического общества по отделению этнографии целиком посвящаются обычному праву и выходят под заглавием «Сборник народных юридических обычаев» (соответственно тома 1 и 2) с программными приложениями. Активные исследования по «народно-юридическому» праву в 1880-е гг. проводились также сотрудниками Этнографического отделения Императорского общества любителей естествознания, антропологии и этнографии и образованного в 1897 году отделения обычного права при Петербургском Юридическом обществе. В целом, историками, этнографами, юристами, научными организациями и государственными учреждениями еще в дореволюционный период была проведена значительная работа по сбору материала, содержащего многообразные нормы обычного права, по его осмыслению и систематизации.

В первые десятилетия советской власти (до начала 30-х гг.) в России развитие юридической этнографии продолжалось в русле разработки традиционной для данного научного направления тематики: собирание, истолкование и сравнительно-историческое изучение правовых обычаев. П. И. Стучка, один из главных идеологов марксизма в правоведении того времени по этому поводу прямо заявляет, что в течение 20-х годов в Советской России «издавалась такая юридическая литература, которая была прямо или косвенно направлена против марксизма» и, что «из всех т.н. гуманитарных наук наука права оказалась наиболее забронированной против проникновения материалистических взглядов». Такое положение дел он объяснял, в частности, тем, что «В первые годы после революции кафедры юридических факультетов еще находились в руках представителей чуждой марксизму-ленинизму правовой идеологии» (Стучка 1930: 91). В самом деле, многие юристы дореволюционного поколения в эти годы продолжали весьма продуктивную разработку в области обычного права. Так, И. А. Малиновский при Всеукраинской академии наук создал Особую комиссию по обычному правув Дагестанском, Северо-Осетинском, Краевом Северокавказском НИИ этнографы и юристы изучали обычное право кавказских горцевВсеобщая и Всеукраинская ассоциации востоковедения разрабатывали программы по изучению обычного права Советского востока (см.: Бабич 1995: 153). В те же годы (в 1925 году) М. О. Косвен выпускает монографию «Преступление и наказание в догосударственном обществе». В Вятке была опубликована новая «Программа для собирания сведений по обычному праву Вятского края» (Танаевский 1925). Исследовав возможности использования трех методов (эволюционно-натуралистического, историко-типологического и социально-экономического) на материале народов Северного Кавказа, в 20-е годы остро ставит вопрос о методах этнологического изучения права знаток западноевропейской (преимущественно немецкой) литературы А. М. Ладыженский, опиравшийся в своих исследованиях на труды таких известных ученых, как Альберт Герман Пост («Основы этнологической юриспруденции») и Герман Гринборг («О методе этнологического изучения права» — См.: Ладыженский 1929)).

К сожалению, в последующие годы (вплоть до начала 70-х), в советской исторической и историко-правовой науке в контексте теоретического обобщения государства и права многие перспективные начинания различных школ и направлений в области права были «забыты», а исследователями обычного права преимущественно затрагивались проблемы исторического развития правовых институтов первобытных (доклассовых) обществ. Обычное право как явление в целом рассматривалось в основном в качестве источника писаного права, а правоотношения, определявшиеся нормами обычного права и бытовавшие в социально разных слоях общества, прежде всего общинного крестьянства, или игнорировались, или рассматривались как «родо-общинная собственность», сохраняющиеся лишь как архаический парадокс, суеверия, предрассудки, в лучшем случае — более или менее терпимый обычай.

Заметный рост научного внимания к обычному праву позднефеодальной и пореформенной деревни наблюдается лишь с середины 70-х гг., когда эта проблема стала рассматриваться в общей связи с определением функциональной значимости сельской общины. С этого времени по сегодняшний день опубликована целая серия работ, посвященных рассмотрению повседневной практики общинной и семейной крестьянской жизни сквозь призму обычно-правовых норм и представлений, бытовавших в ХУ1И-Х1Х вв. (Алаев 1977; Александров 1976, 1979, 1984; Анфимов, Зырянов 1987; Бакланова 1976; Власова 1984, 1989; Громыко 1977, 1980, 1981, 1984, 1985, 1986, 1989; Зырянов 1976; Миненко 1979, 1985; Прокофьева 1981; Пушкаренко 1983 и др.), охвативших обширные историко-этнографические области России и представивших юридические нормы различных категорий крестьянства.

Таким образом, в последние годы на основе имеющихся работ появилась реальная возможность историко-сравнительных типологических обобщений по обычному праву как отдельных областей, так и различных народов России. Однако, хотя усилиями исследователей 2-х последних столетий обычно-правовая картина российского крестьянства пореформенного периода начинает приобретать определенную ясность, в ней все еще выделяется много «белых» регионально-этнических «пятен», к числу которых, несомненно, относятся правовые системы народов Поволжско-Приуральского региона. Имеющиеся исследования по юридическим обычаям отдельных народов региона (Бикбулатов 1984; Денисова 1984; Шаров 1987 и др.), как правило, освещают лишь отдельные сферы их применения в крестьянской жизни и почти не дают представления о той роли, которую играли обычно-правовые нормы в целом в жизни края.

Между тем обычное право занимало наиболее прочные позиции именно в жизни местного населения российских окраин, где сословно-корпоративная обособленность крестьянства усиливалась известной степенью замкнутости этнической (чему в немалой степени содействовала и национальная политика самодержавия: недаром все нерусские народы в царской России пребывали в статусе «инородцев»). Неслучайно правительственные органы, вынужденные считаться с силой обычного права нерусских народов, вырабатывали специальную политику по включению традиционных народно-юридических институтов в систему царской колониальной администрации.

Приведенный общий историографический обзор и вводный исторический экскурс в проблему свидетельствуют, что как бы ни были значительны и поучительны вышеназванные публикации, для настоящего исследования они. тем не менее, имели интерес главным образом с точки зрения методологической и методической, поскольку объектно-предметно они отстоят весьма далеко. Гораздо важнее в этом смысле рассмотрение конкретной историографии, имеющей непосредственное отношение к удмуртам, их обычно-правовой системе.

Собственно удмуртская историография проблемы начинается, как известно, с Академической экспедиции XVIII века. Именно в трудах участников экспедиции 1768−1774 гг. (Г. Ф. Миллера, П. С. Палласа, И. Г.

Георги, П. И. и Н. П. Рычковых и др.) имеются одни из первых упоминаний об удмуртах, правда, они носят общеознакомительный вводный характер, где, рассматривая удмуртов как бы со стороны во время своих кратких по времени визитов к ним, сообщаются «узнаваемые» черты этнического облика, внутреннего склада, обычаев, регулирующих их семейный и общественный быт. В какой-то степени эта историография, как, впрочем, и последующие дореволюционные работы одновременно играют и роль источников, поскольку здесь зафиксирован широкий конкретно-практический материал.1.

К наиболее полным работам, отражающим весь комплекс удмуртской этнографии, в том числе и некоторые обычно-правовые институты, относятся работы В. М. Бехтерева (1880), Д. Н. Островского (1873), И. Н. Смирнова (1890), В. В. Кошурникова (1880), Г. Е. Верещагина (1886, 1889), Н. Г. Первухина (1888−1890), М. Буха (Buch 1882) и др. При достаточно ценном и полном отражении традиционного быта удмуртов, тем не менее, в этих работах юридические сюжеты рассматриваются, к сожалению, лишь в общем контексте характеристики удмуртского этноса.

Более целостно и системно традиционное обычное право удмуртов, как феномен, со многими вытекающими последствиями, рассматривается в работах Г. Е. Верещагина (1895), С. К. Кузнецова (1904), П. М. Богаевского (1888), М. Н. Харузина (1883), В. П. Тихонова (1891 — последний, правда, концентрирует свое внимание главным образом на обычно-правовых нормах русских крестьян Сарапульского уезда Вятской губернии). Эти работы по своей значимости не остались незамеченными в Российской правовой историографии и получили соответствующую оценку, в частности, в работе Е. И. Якушкина «Обычное право русских инородцев: материалы для библиографии обычного права.» (1899).

1 Подробный историографический обзор по удмуртской этнографии см.: (Владыкин, Христолюбова 1984).

Первая половина ХХ-го века, с точки зрения исследования удмуртской этнографии вообще оказалась, в силу известных обстоятельств, практически «потерянной». Имеются лишь отдельные «исключения-эпизоды» (См.: например, работы К. Герда (1926, 1993, 1997), А. И. Емельянова (1921), М. О. Косвена (1931)).

Качественно новый этап в изучении удмуртской этнографии вообще, и обычно-правовых институтов, в частности, может быть датирован лишь началом 60-х гг. Перемены, происходившие в тогдашнем обществе, не замедлили сказаться и на состоянии этнографической науки. Появились первые профессиональные кадры удмуртов. В те же годы в Удмуртии сложилось научное направление аграрной истории (Вахрушев 1955, Мартынова 1972, 1981, Плющевский 1981, Павлов 1985, Обухова 1985, Волкова 1991 и др., где рассматриваются различные аспекты культуры повседневности удмуртского крестьянства и его правового мироустройствав этом ряду заметно выделяются работы В. Е. Майера (1981) и М. В. Тришкиной (1977, 1981, 1985)). На основе собранного ранее эмпирического материала с усилением методологической и методической базы появляется возможность для дальнейших более углубленных исследований, в том числе и в области соционормативной культуры удмуртского этноса.

Особо необходимо отметить значимость с точки зрения исследуемой в данной диссертации проблематики публикаций Г. А. Никитиной, целый ряд работ которой (Никитина 1985, 1988, 1991, 1993, 1998 и др.) в той или иной степени сопряжен с анализом различных проявлений института обычного права, хотя основное внимание исследователя концентрируется на проблеме удмуртской общины как основного предмета изучения.

В целом же, несмотря на, казалось бы, значительное число в удмуртской историографии работ, в которых затрагиваются вопросы социо-нормативной культуры, такое важное и в то же время сложное и многофункциональное явление, как обычное право, предметом специального исследования до сих пор еще не становилось. Данная диссертационная работа является первым опытом в этой области.

При работе над темой был привлечен широкий круг различных взаимодополняющих источников, многие из которых впервые вводятся в научный оборот. Весь источниковый корпус с некоторой долей условности можно подразделить на:

Опубликованные письменные источники. К ним, как уже отмечалось выше, можно отнести практически все работы дореволюционных авторов (Г. Е. Верещагина, П. М. Богаевского, В. М. Бехтерева, Д. Н. Островского, С. К. Кузнецова, М. Н. Харузина и др.), а также публикации в центральной и местной периодической печати, содержащие материалы по обычному праву удмуртов. Из центральных изданий наибольший интерес по исследуемой теме представляют, в первую очередь, «Полное собрание законов Российской Империи» (ПСЗ), особенно 2-е (с 1825 по 1881 гг.) и 3-е (с 1881 по 1917 гг.) собрания, содержащие основные законодательные материалы рассматриваемого периода, в том числе и по юридическим вопросам российского крестьянства. Результаты влияния официального законодательства на обычно-правовые нормы, как и формы их функционирования особенно активно обсуждались на страницах таких журналов, как «Вестник права», «Юридический вестник», «Журнал Министерства юстиции», где наглядно отражаются взгляды авторов на различные проблемы и ситуации, возникающие в практике судопроизводства. В «Журнале Министерства юстиции» (Т.VII, кн. З.-СПб., 1861, — С. 630−636), в частности, зафиксировано примечательное «Дело о вотяке Захаре Софронове, судимом за похищение вотячки Федотовой для вступления с нею в брак», где при отклонении от норм обычного права (с подачи потерпевшей стороной жалобы в волостной суд) дело виновного «прошло» путь по судебным инстанциям вплоть до Общего собрания московских департаментов Правительствующего Сената и обратно, в результате чего «похититель» более.

2-х лет ждал решения о своем освобождении. Данное «Дело», помимо многих курьезных достоинств, содержит в себе также весьма репрезентативную информацию как о судебных инстанциях, так и нормах и формах российского судопроизводства того времени. Заметный интерес к обычно-правовым институтам российской деревни проявляли и неюридические издания («Московского Общества Любителей Естествознания, антропологии и этнографии» — «Вестник Европы» — «Журнал Министерства Народного Просвещения» — «Современник» — «Слово» — «Православный Собеседник» и др.), на страницах которых встречается немало содержательноого фактического материала по теме диссертационного исследования. Весьма ценны разработки исследователей, содержащиеся в упомянутых выше 2-х томах «Сборников народных юридических обычаев» (Записки РГО (по отделению этнографии), тт.8 и 18, 1878 и 1900 гг.). В поисках необходимых данных в столь обширном российском юридическом материале важным подспорьем автору служили различного рода библиографические указатели, в том числе и по обычному праву «русских инородцев» (См.: Якушкин 1889).

Одним из несомненных достоинств местной печати является ее богатый и содержательный фактический материал конкретно по удмуртам. Как известно, до 1920 г. основная часть удмуртов входила в Вятскую губернию, в 4-х уездах которой (Глазовском, Сарапульском, Елабужском и Малмыжском) удмурты составляли большинство населения. Различного рода Вятские Губернские издания Х1Х-ХХ вв. («Календари» и «Памятные книжки», «Вятские губернские» и «Епархиальные ведомости» (ВГВ и ВЕВ), Труды «Вятской ученой архивной комиссии» (ВУАК), Вятская газета (ВГ) и др.) располагают как порой развлекательно-увлекательными, так и довольно серьезными публикациями по юридическим Воззрениям крестьян губернии. Непосредственно по удмуртам информация существенно дополняется изданиями других губерний («Московские ведомости» — «Известия общества археологии, истории и этнографии» (ИОАИЭ) и «Труды Юридического общества при Казанском университете» (1901;1905 гг.), «Уфимские губернские ведомости», «Волжский вестник» (ВВ) и др.).

Опубликованные источники при всем своем богатстве, тем не менее, представляют в общем-то незначительную долю материала по обычному праву удмуртов, большая часть которых пока еще не издана и, более того, слабо использовалась в исследованиях по юридической этнографии. В этом отношении большую ценность и возможность для изучения проблем обычного права удмуртов представляют архивные материалы Государственного Архива Кировской области (ГАКО), Центрального Государственного Архива Удмуртской Республики (ЦГАУР), Ученого Архива Всесоюзного Географического Общества (ВАГО).

В данной работе были использованы следующие материалы из фондов этих архивов: ГАКО.

1. Вятская палата уголовного и гражданского суда (за 1842−1874 гг.), ф. 20.

2. Канцелярия вятского губернатора, ф. 582.

3. Вятский губернский статистический комитет, ф. 574.

4. Вятская губернская казенная палата, ф. 176.

5. Вятская ученая архивная комиссия, ф. 170. ЦГАУР.

1. Глазовское уездное по крестьянским делам присутствие (1875−1891), ф. 108.

2. Глазовский уездный съезд земских начальников (1891−1917гг.), ф. 96.

3. Сарапульский уездный съезд земских начальников (1898−1917гг.), ф. 242.

Из фондов ВАГО в основном использовались «Рукописи трудов членов РГО и отдельные документы по Вятской губернии» (разряд 10) и статистические сведения «Об инородцах Вятской губернии» академика П. Н. Кеппена (ф. 2).

При всей важности и многообразии архивных материалов диссертационное исследование опирается прежде всего на собственные полевые материалы автора, послужившие основной источниковой базой. Счастливым обстоятельством можно считать, что автору на протяжении всей своей жизни довелось наблюдать многие проявления обычного права в современной удмуртской деревне (автор, живя в постоянном традиционном обычно-правовом контексте, сам является его «продуктом», что в значительной степени помогало при исследовании, но, справедливости ради надо отметить, в какой-то степени и мешало: «лицом к лицу лица не увидать»). На основе метода «включенного наблюдения», метода «экспертных оценок» и экспедиционных изысканий был накоплен достаточный фактический материал, охвативший многие районы Удмуртии и районы компактного проживания удмуртов соседних республик и регионов (Республик Татарстан, Башкортостан, Марий-Эл, Пермской и Кировской областей), что позволило рассмотреть при сравнительно-сопоставительном анализе различные локальные вариации обычно-правовых установок. Безусловно, автор осознает, что полевой материал, при всей своей значимости и незаменимости несколько ограничен в своих возможностях: его деформированность и эрозированность, с сложность хронологической привязки и не всегда достаточная репрезентативность еще раз выявляют необходимость его использования в комплексе с другими взаимодополняющими и взаимоуточняющими видами источников, о которых упоминалось выше.

Научная новизна работы заключается в том, что она представляет собой первую попытку комплексно-системной характеристики такого многогранного и полифункционального явления в жизни удмуртского народа, как обычное право, играющего ключевые роли во многих компонентах этнообразующих факторов. «Проникновение» в ходе исследования в сферу обычно-правовых отношений пореформенной деревни, в свою очередь, позволило автору как бы «изнутри» посмотреть на ее жизнь, с выявлением некоторых нюансов во всем многообразии ее повседневных проявлений — хозяйственных, семейных, морально-этических и нравственно-эстетических, с учетом национальных традиций и религиозных представлений. Впервые рассматриваются сюжеты, касающиеся юридических аспектов функционирования этноса в условиях иноэтноязыкового окружения, ставится проблема общего и особенного традиционных правовых норм в близких в стадиально-типологическом отношении обществах. Впервые выделяются и анализируются такие сложные комплексы проблем, как юридический статус индивида в контексте общинно-семейных правовых традицийроль и место человека в хранении, передаче и изменении социально-правовых установокфеномен обычного права в системе соционормативной культуры и этносоциальной регламентации.

Научно-практическая значимость исследования состоит в том, что его различные положения могут быть использованы при подготовке обобщающих работ по истории и этнографии удмуртов, учебных пособий по регионоведению, дипломных и курсовых работ, а также общих и специальных курсов по обычно-правовым институтам края и финно-угорских народов. На основании выводов, сделанных в исследовании, возможна разработка некоторых практических рекомендаций в сфере реализации основных положений Концепции Государственной национальной политики Удмуртской Республики по нормализации, оптимизации и гармонизации межнациональных отношений и выработка более действенных механизмов по организации местного самоуправления, особенно в сельских обществах.

Основные положения диссертационного исследования получили свое отражение в 7 публикациях. Различные сюжеты работы были доложены автором на университетских, региональных и международных конференциях и конгрессах в Ижевске (ежегодно с 1994 г.), Кирове (1995) и 1ууазку1а (1995).

В структурно-композиционном плане диссертация состоит из введения, трех глав, соответствующих основным проблемно-тематическим блокам исследования, заключительного раздела и приложения с кратким словарем удмуртских обычно-правовых и юридических терминов.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Исследование обычного права удмуртов XIX — н. XX вв. с достаточной степенью убедительности и наглядности показывает, что данный институтсложное и полифункциональное явление, грани которого соприкасаются и переплетаются практически со всеми сферами жизнедеятельности традиционного удмуртского социума. Во многом этим объясняется актуальность и научно-практическая значимость детального рассмотрения феномена обычно-правовых установок, гарантировавших нормативно-стабильное функционирование этноса. Но, очевидно, отсюда и известная трудность выявления места и определения статуса собственно обычного права в юридическом его понимании в его «почетном» окружении среди других институтов соционормативной культуры народа (морали, форм общения и норм поведения, религиозных воззрений и т. д.). По этому поводу еще дореволюционные авторы заметили, что понятие «обычное право» принадлежит к числу текучих, переливающихся понятий. В самом деле, в жизни человек, придерживающийся традиционных взглядов, часто вообще не разграничивает юридические обычаи от неюридических, а тем более не возводит их в какие-либо жесткие схемы или формулы: он знает, как надо поступить в каждом конкретном случае, но не всегда может определить общий принцип или общее правило, которыми он руководствуется и почему, по-видимому, обычное право удмуртов можно также рассматривать как свод конкретных, свернутых до формулы правила поведения человека, возведенных в закон и освященных опытом предшествующих поколений и в силу этого не требующих расшифровки и обсуждения, а лишь усвоения и реализации, пренебрежение которыми нарушает природное и — как следствие — социальное равновесие (См.: Владыкина 1992: 168). В этом отношении, очевидно, будет правомерным констатировать, что удмуртский сям — это нерасчлененное единство морально-этических норм, предписаний, обычаев, ментальности, характера, темперамента, обрядов и ритуалов от стадии «первичного синкретизма» и до дифференциации в социально-бытовой сфере. Подобная слитность разных начал в обычном праве, его нерасчлененность с общим контекстом всего комплекса этносоциальной регламентации тем более придают изучению данного института у удмуртов особый интерес и статус, повышают не только конкретно этнографическое или юридическое, но и теоретико-правовое значение в целом.

Такая «невыделяемость» удмуртского «сям» в системе функционирования этноса во многом определила и структурно-композиционное построение работы: для системной историко-этнографической характеристики института обычного права удмуртского социума, выявления феномена обычного права в юридическом его значении в системе соционормативной культуры и этносоциальной регламентации морально-правового кодекса удмуртских крестьян, а также более детального рассмотрения исторической динамики обычно-правовых норм в пореформенный период, влияния официального законодательства на традиционные правовые обычаи, на мой взгляд, было необходимо попытаться рассмотреть конкретные проявления обычно-правовых норм через весь спектр функций (социально-экономических, политических, хозяйственных, мировоззренческо-этических, религиозных, обрядовых и др.) основных институтов удмуртской деревни (гурт) — семьи и общины, а также тесно «переплетающих» их систем родства и свойства с соответствующей эволюцией семейно-родовых («воршудных») юридических знаков собственности и наиболее значимых институтов общины-бускель (кенеш, веме и т. д.).

Одной из основных проблем в теоретическом обобщении сущности права в историко-правовой науке является проблема юридического статуса индивида в контексте общественных (семейно-общинных, родственных) морально-правовых отношений, поэтому автор счел нужным посвятить данному вопросу по конкретно «удмуртской» тематике отдельный параграф в диссертационном исследовании.

Для выявления проблем взаимовлияния и взаимообогащения, общего и особенного в правовых системах стадиально-типологически близких обществ рассматривались правовые отношения в смешанных общинах и на межобщинном уровне (в основном с русским православным и тюркским исламским мирами).

При всем своем стремлении как можно полнее и шире раскрыть природу и механизмы функционирования обычного права удмуртов, автор, безусловно, осознает, что первая попытка рассмотрения данного феномена не претендует на выявление всей широчайшей гаммы его проявлений — совершенно очевидно, что такое станет возможным лишь с подключением к исследованию этого комплекса проблем историков, правоведов и социологов и ученых других корреспондирующих специальностей.

Думается также, что в заключительном разделе работы нет особой необходимости в простом повторении тех основных выводов, к которым приходит автор в ходе своего исследования. Эти выводы читатель найдет непосредственно в соответствующих главах данной диссертации. Гораздо важнее, на мой взгляд, наметить некоторые перспективы, новые задачи, которые теперь возможно поставить при исследовании обычно-правового комплекса удмуртов: более детальное исследование рассматриваемых в диссертационной работе проблем юридического статуса индивида в контексте семейно-общинных правовых традицийуглубленное изучение взаимосвязи и взаимовлияния официального законодательного права и неписаных норм обычно-правовых установокконкретизация предметной характеристики некоторых аспектов юридической этнографии удмуртов, как-то: соотношение правоотношений и системы наказания и поощренияжестко регламентированной табуации и разрешительных процедурпроцессуального рассмотрения- «презумпции невиновности» и т. д.- расширение темы исследования в пространственно-временных параметрах, а именно: в плане хронологии и сравнительно-сопоставительного анализа нормативно-правовых установок удмуртов и соседнего и родственного окружения.

Анализ полевых материалов убедительно показал, что многие положения неписаного обычно-правового свода удмуртов в той или иной степени сохраняются и передаются по законам фольклорной трансляции по сей день. И в этом отношении скрупулезное исследование традиционных правовых норм удмуртского крестьянства приобретает все большее значение прежде всего в связи с современным обращением сельского населения Удмуртии к институтам местного самоуправления. По мнению автора, некоторые нормы традиционных правовых установок, рассмотренных в исследовании, с известной степенью корректирования и адаптации к условиям современной жизни вполне могли бы войти в предполагаемые уставы сельских обществ (См., в частности: Разин А. А., Разин Р. А. 1997: 145−153). В последнее время также наметились интересные подходы по рассмотрению традиционных норм права в условиях их искусственной ломки через проблему удмуртской общины в Советский период (См.: Никитина 1998).

Подводя общие итоги своей работы, хотелось бы отметить, что обычно-правовая картина мира будет выглядеть неполной, и даже в известном смысле «ущербной» при отсутствии какого-либо из составляющих ее компонентов в плане обычаев и традиций отдельно взятого этноса, в данном случае удмуртского, который, как и любой другой народ, представляет собой стремительно возрастающую с годами и веками общечеловеческую ценностьнесет в будущее земной истории неповторимую свою культуру, язык, традиции и обычаи, свое понимание природного и социального мира, глобального мироустройства и миропорядка. Совершенно очевидно, что лишь опираясь на многовековой правовой опыт народов, учитывая всю многоплановость процессов правообразования и достижения современной правовой науки, возможно построение правового государства, отвечающего современным условиям и требованиям нашего времени.

В заключение считаю своим долгом выразить глубокую признательность моим многочисленным информаторам — живым носителям и хранителям народных обычаев и традиций, народной мудрости, чья информация и общение с которыми в экспедициях и в условиях повседневности в значительной степени сделали возможным данное исследование, а просто в житейском плане многократно обогатили мой жизненный опыт в понимании сложного этносоционормативного механизма функционирования традиционного удмуртского общества.

Краткий словарь удмуртских обычно-правовых и юридических терминов.

Адзись (кемдйсь) — свидетель Анткыл — присяга.

Азбаргид-куа — крестьянская усадьба, ее пространственные пределы Асаба — господин.

Асьмеос — соос — бинарная оппозиция «мы — они» Бай — богатый.

Ббляк (бече, иськавын) — патронимические родственные объединения.

Бултыр — младшая сестра женывторая жена (сорорат).

Бускель — удмуртская общинасоседство.

Вашкала сям — древний обычайобряд.

Веме — общинная взаимопомощь.

Возет — принцип.

Воршуд — семейно-родовое божествообъединение родственников, поклоняющихся одному воршуду Вбсясь — жрец Выт — даньподатьналог Выт бичась — сборщик податей Гурт — основной тип поселениядеревня Дан — честь, слава, уважение.

Дэмен — сообща, вместе «.

Жегатон — задержание Зэмлык — истина.

Индылэт — правилонорма поведения Инлык — статус.

Инмарсётэм нылпи — «богоданный ребенок» — подкидыш Интыуж — должность Интыуж кутисьёс — должностные лица Интыын аскивалтон — местное самоуправление Йбскадь — быть как все- «настоящий» (человек) Йылол — обряд.

Иырдон (йырдун) — плата за невестукалым.

Йыруж — преступление.

Караул корка — «мирской» дом.

Картлык пул — знак, обозначающий дежурную избу.

Кат — закон.

Катрадлык — законодательство.

Кенеш (диал. бтчам, 'зин) — сельский сходсобраниесовет.

Кивалтэт — правительство Кинюртон — голосование Киул, киулан — подчинение Кичблтон — инициатива Коньдонуксё — деньги Кодок — посыльныйдежурный Куанер — бедный Кун — государство Кузё — глава семьидомохозяин Кузё кышно — жена главы семьи Кылёсбур — наследство Кылкутытон — наказание Кылсётон — клятва Лушкась (лушкаськись) — вор Люкон — раздел Люкиськон — развод Медъян — наём.

Мирошка — внебрачный ребенок.

Нерге — нечто, совершаемое по подобию, предписанию.

Нуны мудор (бусы сюан) — ритуальная кража.

Ныл куран — сватовство.

Ныл тупан — сговор

Огкыл — договоруговор

Опкелён — покаяние.

Пайда — пользадоход.

Пирдан — приданое.

Пуктэс — решение.

Пумкыл — приговор

Пунэм (басьтон-сётон), пунэман — кредитссудасистема займов Пус (подэм пус, понэм пус, гужем пус) — семейно-родовой (воршудный знак собственности).

Пыртос — примак.

Пытсэтан — заключение под стражуарест.

Рад, радэс — порядок.

Сбзнэт — система.

Сьолыко — грешныйвиновный.

Сьблыктэм — невиновныйбезгрешный.

Сюан — свадьба в доме невесты.

Сюранай — мачеха.

Сюратай — отчим.

Сюрныл — падчерица.

Сюрпи — пасынок.

Сям — обычайхарактерпривычкаобычно-правовые нормы.

Табыш — доход.

Торлык — властьправо и возможность распоряжаться Торлыко ужоскет — властное полномочие Topo — главастаростараспорядитель Туно — шамангадательворожец.

Тукон — доказательстводовод или факт, подтверждающий, доказывающий что-л.

Тупан — соглашениесогласие.

Ужкагаз — документ ti.

Чектос — проект решения.

Чыжы-выжы — родство по матери и отцу.

Шугадзем — потерпевший.

Эдешон — спор, пари.

Эрикрад — право.

Эскерет — ревизия.

Яна потон — выдел сыновейсемейный раздел Янгыше уськытэм, янгышатэм — обвиняемый Ярашон (ббрысь, келясь) — свадьба в доме жениха1.

1 Составлено на основе полевых данных автора и материалов республиканской термино-орфографической комиссии (Бюллетень № 1. — Ижевск, 1998).