Актуальность исследования. Особенности литературного процесса второй половины XX века в значительной степени обусловлены развитием постмодернистского искусства. Литературоведение столкнулось с необходимостью находить адекватный научный инструментарий для уяснения природы постмодернистской словесности, ее своеобразной поэтики. Современная отечественная наука о литературе активно осваивает и включает в свой оборот ряд наиболее продуктивных понятий, которые разработаны в русле теоретического осмысления новейшей художественной словесности и отражают ее специфические свойства.
Одним из таких понятий выступает понятие «метапроза» («metafiction»), появление которого связано с такой особенностью литературы второй половины XX столетия, как направленность на самопознание, стремление литературы размышлять о самой себе, стать саморефлексивной.
Постепенно опыт теоретического изучения саморефлексивной природы современной литературы, послуживший толчком к разработке теории мета прозы, направлял вектор исследовательских поисков на то, чтобы отыскать признаки этого литературного явления в произведениях как первой половины текущего века, так и более ранних эпох. Повествовательная саморефлексия приобрела статус явления, имеющего глубокие корни в истории литературы, начиная с произведений М. де Сервантеса, Л. Стерна, Д. Дидро до модернистских романов А. Жида, Д. Джойса и др. В литературоведении последних десятилетий понятие «метапроза» стало употребляться для обозначения достаточно широкого круга литературных произведений, осознающих и демонстрирующих свою условную природу. Таким образом, в настоящее время термин «метапроза» является довольно распространенным и востребованным, но неоднозначность самого понятия остается фактом науки о литературе. Предлагаемая диссертационная работа представляет собой попытку уточнить и конкретизировать как понятие «метапроза», так и поэтику литературного явления, этим понятием обозначенного.
Состояние научной разработанности темы. Можно утверждать, что осмысление метапрозы как литературного явления и накопление теоретических идей и представлений о специфических чертах поэтики метапрозы начались задолго до терминологической оформленности этого понятия. Так сложилось, что многие теоретические положения и идеи о природе повествовательной саморефлексии и процессуального самоанализа в литературе, которые затем легли в основу наиболее влиятельных западных трудов по теории метапрозы, разрабатывались отечественным литературоведением первой половины и середины XX века. Наиболее значимыми для теоретического освоения феномена метапрозы стали труды М. М. Бахтина по теории романа («Слово в романе», «Из предыстории романного слова», «Эпос и роман» и др. (22)) и работы ученых русской формальной школы Б. В. Томашевского (185), Ю. Н. Тынянова (189), В. Б. Шкловского (213- 214), и прежде всего — разработанная формалистами теория пародии и ее роли в «литературной эволюции». Именно эти труды подготовили глубокую теоретическую базу для современных исследований сущности и поэтики метапрозы.
Терминологическое же закрепление понятия и появление специальных исследований о метапрозе приходится на 70−80-е годы, когда в западном литературоведении активно изучалась поэтика модернистской и особенно постмодернистской художественной словесности. Наиболее влиятельными теоретическими трудами, в которых было представлено обоснование понятия о метапрозе, намечен ряд ее признаков в художественном тексте и составлен «каталог» ее примеров, можно считать вышедшие в начале 80-х годов работы Л. Хатчин «Narcissistic narrative: The Metafictional paradox» («Нарциссистское повествование: парадокс метапрозы». L. — NY., 1984) и П. Во «Metafiction. The Theory and Practice of self-conscious fiction» («Метапроза. Теория и практика самосознающей прозы». L.-NY., 1984).
За более чем два десятилетия метапроза стала предметом ряда теоретических и множества историко-литературных исследований, а также работ, посвященных анализу отдельных произведений. Достаточно назвать имена таких западных исследователей, как Р. Имхоф (244), В. Крисинский (245), Э. Ли (246), М. Медарич (122), М. Роуз (252), Б. Сто-унхилл (256), Д. Шепперд (255) и др. Кроме того, саморефлексивность (направленность на самое себя) как одна из доминант современной литературы стала лейтмотивом и многих культурологических, общеэстетических суждений таких влиятельных мыслителей, как Р. Барт, В. Библер, Ч. Дженкс, Т. Иглтон, Ж. П. Сартр, И. Хассан, У. Эко и мн. др. Феномен метапрозаичности новейшей художественной прозы в той или иной мере затрагивается в большинстве работ по поэтике постмодернистской литературы. В качестве примера можно упомянуть известные исследования X. Бертенса (231), Д. Граффа (237), Б. Макхейла (250), П. Мэлби (249), Б. Левиса (247), Ч. Русселя (254), А, Уайлда (258), Л. Хатчин (242- 243) и др.
В отечественном литературоведении последних десятилетий сложились свои подходы к феномену повествовательного самосознания. Различные аспекты проблемы саморефлексии и самосознания в повествовательной прозе, причем задолго до литературного постмодернизма, рассматривались в работах А. В. Михайлова (127), Ю. В. Манна (117) и целом ряде работ ученых московско-тартуской семиотической школы: в трудах Ю. И. Левина, Ю. М. Лотмана, Д. М. Сегала, Р. Д. Тименчика, Т. В. Цивьян и др. (90- 92- 109- 111- 164- 177- 178).
Наконец, в середине 90-х годов некоторые отечественные исследователи поэтики западного и русского модернизма и постмодернизма (М. Н. Липовецкий и ряд других) начинают вводить в свой аналитический инструментарий и сам термин «метапроза», используя его при анализе историко-литературных явлений XX века (57- I0I J03- 104- 115−148).1.
После появления этих работ метапрозу уже нельзя назвать неисследованной территорией. Однако по-прежнему нуждаются в уточнении и сущность понятия, и историко-литературные координаты этого литературного явленияостается насущной проблема систематизации признаков метапрозы в литературно-художественном тексте. Ощущается потребность осмыслить феномен метапрозы в единстве различных концепций западных и отечественных литературоведов, поскольку в отечественном литературоведении пока еще нет собственно теоретико-литературных исследований, посвященных поэтике метапрозы. Все это предопределяет необходимость совместить в предлагаемой диссертационной работе опыт теоретического осмысления понятия «метапроза» с анализом поэтики метапрозы как литературного явления и объясняет выбор ее в качестве объекта данного диссертационного исследования.
Основной целью работы является исследование поэтики метапрозы — комплекса ее признаков в литературном произведении в целом и в анализируемых произведениях А. Битова в частности.
Выполнение заявленной цели обусловило постановку и рассмотрение следующих задач:
— осветить основные подходы в литературоведении XX века к осмыслению феномена метапрозы как литературного явления;
— уточнить семантику понятия «метапроза» в соотнесении с другими смежными понятиями современного литературоведения;
1 Именно в этих исследованиях был предложен и закрепился перевод «metafiction» термином «метапроза», хотя возможны и другие дословные переводы, например «металитература», «метавымысея». Однако по многим соображениям «метапроза» оказывается наиболее адекватным сущности понятая переводом, в то время как самый близкий по значению русский вариант «метаповеетвование» представляется не совсем удачным, поскольку в постмодернистской парадигме ассоциируется с лиотаровским «metanarrative» (248), который организует, по мысли философа, любую классическую «объяснительную систему» мира, тогда как метапроза (литературное явление) несет в себе мощнейший релятивистский импульс и может рассматриваться как один из атрибутов «неклассической» картины мира.
— выявить и систематизировать комплекс основных структурно-тематических признаков метапрозы в литературно-художественном про-изведени;
— охарактеризовать специфические черты метапрозы XX века в сопоставлении с предшествующими ее образцами в истории литературы;
— проанализировать функционирование поэтики современной метапрозы в произведениях А. Битова и проследить развитие и доминирование тех или иных черт метапрозы в текстах писателя на протяжении 70-х — 90-х годов.
Предметом исследования с точки зрения поэтики метапрозы и ее особенностей в литературе второй половины XX века избрана повествовательная проза Андрея Битова.
Выбор творчества именно этого автора для анализа особенностей метапрозаической поэтики обусловлен и мотивирован следующими соображениями.
Не вызывает сомнения, что Андрей Битов — один из самых ярких отечественных прозаиков, целый ряд произведений которого стал уже признанной классикой современной русской прозы. При этом, несмотря на большое количество литературно-критических и литературоведческих статей о его творчестве, в настоящее время в отечественном литературоведении все еще не существует ни одной монографии о творчестве Битова, как и обобщающих исследований, посвященных специфике битовско-го художественного универсума, и в частности поэтике его романов. Но сама разноречивость накопленных литературоведческих суждений о прозе А. Битова позволяет отследить некоторые общие знаменатели различных взглядов на творчество писателя, очевидно подталкивающие к потребности рассматривать художественную прозу А. Битова именно в аспекте повествовательной саморефлексии.
В целом литературоведческие исследования и критические статьи о творчестве А. Битова, в которых так или иначе намечены атрибуты битовской метапрозаичности, можно условно разделить на две группы. К первой относятся работы, написанные до 90-х годов (менее — в 90-е годы), где творчество А. Битова рассматривается вне непосредственной соотнесенности с мироощущением и поэтикой постмодернизма. Здесь наиболее важными для данного исследования стали статьи Б. Аверина (12), Л. Аннинского (16- 17), Н. Ивановой (67), В. Лаврова (88), И. Род-нянской (152- 153), Т. Рыбальченко (160), Е. Сидорова (166), а за рубежом — прежде всего работа В. Шмида (217), статьи и монография Э. Чэн-сез (207- 233- 234). В этих исследованиях намечен ряд черт художественной прозы писателя, непосредственно соотносимых с поэтикой метапро-зы.
Большинство исследователей этой группы акцентирует «инородность» творчества Битова, проявившуюся с самого начала его писательской биографии, с 60-х годов, любым — как магистральным, так и «подпольным» — течениям советской литературы. Так, Н. Иванова пишет о знаменательности «литературного одиночества» Битова («сам себе романист, рассказчик, географ-историк-эссеист»), ломающего саму возможность «зачислять писателей в обоймы и вести счет на поколения» (67, 244). Позже А. Генис остроумно заметил, что «Битов так легко перешагнул рубеж, отделяющий постсоветскую литературу от советской, будто этого рубежа не было. <он> советскую литературу не пережил, а аккуратно обошел по периметру, причем с внешней стороны» (44, 229). Причины же «литературного одиночества» для большинства вышеназванных исследователей творчества А. Битова видятся в том, что наиболее очевидным пунктом расхождения Битова с современниками, выделяющим его творчество из всей прозы 60-х и 70-х годов, является специфическая «интеллектуальность» особого рода — повышенная, даже по-своему уникальная рефлексивность прозы писателя. Причем, по словам Б. Аверина, эта рефлексивность не столько выражается в философской «идеологичности», сколько рождает подчеркнутую «филологичность»:
Логофил. и филолог в нем совпали" (12, 195). Подобной точки зрения придерживается и австрийский славист В. Шмид, отметивший, что Битов «литератор, а не проповедник. материалом Битова <являются>. не идеи, а слова» (217, 381). В качестве доминанты рефлексивности прозы Битова критиками выделяется именно «филологизм» — интерес к проблеме «симметрии» реальности и слова. «Главная тема Битова, — отмечает Л. Аннинский, — сам переход от знака к реальности и от реальности к знаку. просвет между именем (словом, названием, знаком) и тем, что за этим именем стоит в реальности. просвет, а может, пропасть» (16, 129). Следствием этой стороны битовской рефлексивности, по-видимому, является констатируемое В. Шмидом «островиденне» как авторский вариант «остранения» — «эстетика анти-отражения и постоянной инновации. очищающей реальность от стереотипов <.> Как предмет, так и обозначающее его слово становятся объектом очищающего от. ложной, мусорной условности остранения» (217, 384). Н. Иванова пишет о «тревожащей» Битова «груде мертвых, слежавшихся слов псевдокультуры», что предопределяет стремление к «переворачиванию слов в истинное значение, освобождению от накипи, налета» (67, 251).
Это определяет и другую черту битовской рефлексивности, отмеченную такими исследователями, как Б. Аверин, Л. Аннинский, Т. Иванова, Т. Рыбальченко и др., — «поиски реальности», рождающие некий «сюжет» рефлексии — онтологическую, «метафизическую тревогу». «Имена не закреплены за вещами, — пишет Л. Аннинский, -<.> унгрунд — бездна в основе <.> пестрая лента реальности у него оплетает некую пустоту. реальность как бы знает про себя, что она — не реальность, а псевдоним реальности <.> это драма безбытия, прикрытого бытием как фасадом и репетицией» (16, 130−136). Позже, в 1993 году, критик заметил, что именно онтологические парадоксы вырывают Битова из контекста «молодой прозы» 60-х и диссидентской литературы (17). Таким образом, рефлексия в творчестве Битова, по мнению исследователей, сопряжена и с онтологической неуверенностью, с феноменом потери чувства цельности и стабильности бытия, со вскрытием проблемы существования «невыразимого» словом, «подлинного», недоступного выражению. Это влечет за собой четко фиксируемую критиками ключевую битовекую проблему — взаимоотношений «подлинности» и «ложной», «ролевой», стереотипной реальности — реальности слов (JI. Аннинский, Н. Иванова, Е. Сидоров, И. Роднянская, А. Генис). По мнению исследователей, постановка этой проблемы формирует событийное ядро битовского «острови-дения»: вечный «выбор натуры» (Я. Аннинский), стремление испытывать границы между реальностью и вымыслом, сном и явью, «помыслом и поступком» (Е. Сидоров).
В то же время такие критики, как Н. Иванова, Е. Сидоров, Т. Ры-бальченко, отмечают и ряд парадоксов битовского авторства', сосуществование автора и героя как «творящего» и «творимого» сознаний и одновременно — размывание границы между реальностью и художественной реальностью (Т. Рыбальченко), моделирующее онтологическую «равноправность» автора и героя. Более того, в большинстве упомянутых исследований в той или иной мере подчеркивается превращение самой процессуальности битовской авторефлексии в одну из тем, сквозных для прозы писателя, когда «самое создание написанного превращается. в анализ процесса писания», как пишет Е. Сидоров (166, 303).
И все же в большинстве исследований 80-х годов (до публикации полного варианта или сразу после выхода романа «Пушкинский дом») проза А. Битова толковалась критиками как самоаналитическая психологическая проза, являющаяся, прежде всего, «наследницей» русского классического психологического романа, а «дурная неслиянность рефлексии и жизни» (Н. Иванова) — как развитие темы «лишнего человека» в современности (Ю. Карабчиевский (76), Н. Иванова (67)). Отмечая почти единогласно свойство битовской художественной рефлексии перерастать в авторефлексию, исследователи зачастую истолковывают ее сугубо в аспекте нравственно-этического самоанализа «биографического» автора, не останавливаясь особо на специфичности саморефлексии в собственно художественных произведениях писателя — романах, где вместо автобиографического писателя в роли самопознающей инстанции выступает «автор-творец», рефлексия которого, как известно, может осуществляться только в самом акте создания художественной формы. Автопсихологизм битовской прозы в качестве атрибута рефлексивности фиксировался в работах JL Аннинского, Н. Ивановой, Е. Сидорова, Т. Рыбальченко, В. Шмида как способ познания души героя и принцип авторского познания «себя как человека», чей «медленный, западающий в себя взгляд» (16, 127), «устремленный как на внешний мир, так и на собственное „я“. анатомирует созревание души» (217, 389). Различие же между рефлексией Битова-романиста и рефлексивностью его «автопсихологических» героев в таком истолковании почти нивелируется. Совершенно очевидно, что при этом романное творчество Битова (необходимо учесть, что большинство работ критиков 70−80-х годов либо писались до «Пушкинского дома», либо могли рассматривать только этот роман) в его художественной специфике «субъекта письма», «авторской позиции» зачастую не отделялось критиками от других битовских жанров — рассказов, «путешествий», художественных и литературоведческих эссе. В тех работах, где затрагивается необычная позиция Битова-автора по отношению к создаваемому им миру в романах 60−70-х («Улетающем Монахове», частях или полном тексте «Пушкинского дома»), рождающая парадокс «равновеликости» (Т. Рыбальченко) автора и героя, она рассматривается как «стремление понять самого себя», то есть именно в аспекте «автопсихологичности». Но, очевидно, прав Б. Аверин, который, говоря о неоднозначности битовской «искренности», справедливо заметил: «Мы ошибемся, если будем идентифицировать „Я“ автора и „Я“ повествователя. Еще больше ошибемся, если будем идентифицировать „Я“ героя и „Я“ автора.» (12, 197). Наиболее проницательные и тонкие исследователи, такие как И. Роднянская (152- 153), подчеркивают и в прозе раннего Битова, и в его произведениях 80-х — 90-х годов «раздвоение», «два лика» — эссеиста, пишущего от 1-го лица, и романиста, пишущего от 3-го лица. При этом И. Роднянская отмечает, что само «раздвоение» как творческий акт, превращающийся в нарочитое смешение этих двух ипостасей, становится одной из главных тем художественной прозы А. Битова.
Выход в 1987 году относительно полного текста романа «Пушкинский дом» стал для исследователей битовского творчества поводом заговорить и о «культурности» саморефлексии (Иванова), «литературной самокритичности» «романа о литературе» (К. Мамаев (116)), о способности литературы у Битова философствовать о самой себе (Л. Аннинский (17)). Кроме того, отмечалась связь битовской прозы не только с традицией русской классической литературы, но и с модернистской литературой (Ю. Карабчиевский), а позже — с Набоковым (Б. Аверин, М. Липо-вецкий). В работах Н. Ивановой (67), Ю. Карабчиевского (76), М. Липо-вецкого (102), К. Мамаева (116), В. Новикова (136) было также отмечено еще одно качество битовской авторефлексии в «Пушкинском доме» — ее самоироничность.
И тогда же «Пушкинский дом» был впервые назван «метароманом» в рецензии Вик. Ерофеева, уже использовавшего это определение для русской прозы Набокова. В данном контексте «метароман» (как ерофе-евское понятие-метафора) приобрел смысл некой «собирательности» «Пушкинского дома» по отношению к русской литературе, позволяющей этому роману, по мысли Ерофеева, стать «продолжением русского романа, его достойным развитием, отчасти обобщением, своего рода отечественным «метароманом» (59, 204).
С начала 90-х годов творчество Битова-романиста (прежде всегоавтора «Пушкинского дома») было заново переосмыслено в целом ряде работ в контексте развернувшейся дискуссии о постмодернизме, обозначив вторую группу исследований битовской прозы, в которых А. Битов стал рассматриваться классиком русского постмодернизма. Творчество Битова начинает осмысляться в аспекте неожиданной «симметрии» проблематики сочинений внутреннего «эмигранта» советской литературы и парадигм новейшего мирового искусства. Битов теперь рассматривается как писатель, которого, по замечанию А. Гениса, «молчание безгласности. выталкивало на просторы виртуальной альтернативной вселенной», и, как следствие, «выворачиваясь из-под ига власти, он угодил в новейшую мировую литературу, занятую теми же темными отношениями искусственного с естественным» (44, 230).
Одними из первых заговорили о прочтении «Пушкинского дома» в постмодернистской художественной парадигме В. Курицын (86), подчеркнувший парадоксы авторства и писавший о поглощении «мира» «текстом» в романе, и М. Липовецкий (98), отметивший, что «в „Пушкинском доме“, „Преподавателе симметрии“ А. Битова. нетрудно увидеть отпечаток всей художественной системы постмодернистского видения, наиболее характерных черт этого мирообраза», и определивший «хроническую неадекватность критической реакции и острый дефицит собственно эстетического понимания» битовского романа (98, 13). Далее в исследованиях 90-х годов основное внимание уделено анализу именно постмодернистской природы «Пушкинского дома» в целом или отдельных постмодернистских стратегий в нем (в работах В. Курицына (55), М. Липовецкого (102- 104), Г. Нефагиной (135), Н. В. Кораблевой (78), Ско-ропановой И. С. (169) и др.). И именно в этих работах даны наиболее обстоятельные и интересные толкования романа. Так, В. Курицын пишет о «децентрации субъекта», концепции «смерти автора» в романе, о развенчании «духовного учительства русской литературы», о деконструкции «закрытых смыслов» культуры, о разомкнутости самой композиционной структуры романа. В свою очередь, М. Липовецкий размышляет прежде всего о разоблачении «симулятивности советской действительности», о фактической констатации Битовым «утраты реальности, всецело поглощенной текучими представлениями о ней» (104,134), о деконструкции «образа предшествующей культуры», а вернее, идеологизированного «мифа» о ней, о пародийной «симулятивности» создающегося автором-повествователем романа, реализации концепции «мир как текст», наконец, что наиболее важно в контексте данного исследования, о несовпадении «ценностных контекстов» писателя Битова, «романиста» и героя. Более того, в своей книге «Русский постмодернизм. Очерки исторической поэтики» (104) исследователь намечает связь романа с русской модернистской традицией, которую М. Липовецкий впервые в отечественном литературоведении начинает рассматривать в контексте мета прозы.
Параллельно роман «Пушкинский дом» осмысляется в русле постмодернистской поэтики и западными исследователями. Западные критики увидели в романе поразительную близость к эстетическим параметрам постмодернизма. Так, например, в статьях Д. Ораич (141), Э. Нахимовски (251), М. фон Хирш (202), Д. Фридмана (195) фиксируется совпадение очень многих характеристик художественного мира и повествовательной структуры «Пушкинского дома» с поэтикой западного постмодернизма, описывается специфика интертекстуальной цитатности в романе (141), утрата онтологических основ, «размывание» реальности (195), разрыв с «серьезностью» русской культуры (251), отмечается «ме-татекстуальность» прозы Битова в целом (202).
Однако зачастую осмысление битовского романа строго в контексте постмодернизма приобретает форму поиска и фиксации в нем известных «постмодернистских кодов», «стратегий», манеры письма и т. п. А как известно, это, по замечанию И. П. Ильина, «требует в каждом конкретном случае сугубо дифференцированного подхода, ибо разные представители этой „манеры“ по-разному определяют свою жизненную позицию и, соответственно, задачи искусства» (71, 167). Действительно, поразительно сходство романа «советского» писателя, создававшего роман в конце 60-х годов, с новейшими исканиями западного искусства и только заявлявшей о себе постмодернистской философии. Но, оценивая «Пушкинский дом» как «типично» постмодернистский роман, необходимо учесть, что при всей близости своего письма стилистике постмодернизма роман в некоторых чертах выходит за пределы постмодернистской мировоззренческой «эпистемы». По-видимому, многое может проясниться, если попытаться рассмотреть битовский роман как развитие традиций русской модернистской метапрозы. Вплотную подошли к осмыслению «Пушкинского дома» именно в этом аспекте Д. Ораич, определившая особенность битовской цитатности в романе как наследие традиции акмеизма, как «реконструкцию авангардного цитатного диалога, с той разницей, что. диалог ведется и с самой модернистской традицией» (/?7,107), и М. Липовецкий, обозначивший доминирование «мета-прозаической культурологии» в романе, «впитавшем опыт русской метапрозы 20−30-х годов» (104, 124). Исследователь впервые в отечественном литературоведении затрагивает проблему осмысления в романе А. Бито-ва «модернистской мифологии творчества и творения жизни по эстетической логике» (там же, 303). Однако собственный анализ «Пушкинского дома» М. Липовецкий основывает на обнаружении точек пересечения с постмодернистским мироощущением и повествовательными приемами — постмодернистскими стратегиями, ставшими «открытием» их битов-ским романом для русской словесности.
Итак, «Пушкинский дом» Битова разные исследователи трактуют как «мифологический» текст (В. Курицын), «предтечу» или «основоположника» (М. Эпштейн), «классику» (М. Липовецкий) русского постмодернизма и относят к первому его этапу, еще не осознанному как таковой.
Знаменательно, однако, то, что «постмодернистские» критики, воспринимая самого Битова как «живого классика» постмодернизма в.
России, будто не замечают его произведений 80-х — 90-х годов. Не означает ли это, что художественная проза Битова 80−90-х, как, впрочем, и «Пушкинский дом», нуждается в некоем более универсальном, «собирательном» подходе, нежели узнавание и каталогизация «синхронных» (по отношению к западному постмодернизму) открытий постмодернистских тем и формальных приемов, особенно если учесть, что споры о русском постмодернизме еще не окончены, а «открытие» Битовым постмодернистского взгляда на мир и постмодернистской поэтики в конце 60-х носило характер именно индивидуального, автономного «прозрения», но на основе связи с предшествующей литературной традицией, и прежде всего — с традицией модернизма. Поэтому более перспективным представляется исследовать битовские произведения в русле метапрозы, которая, по мнению многих теоретиков, с одной стороны, оказалась максимально уместна именно в постмодернистскую эпоху, а с другой — не ограничена рамками постмодернистского искусства. Кроме того, рассмотрение целого ряда произведений Битова в аспекте метапрозаической поэтики позволит прояснить и некоторые особенности его художественной прозы 80−90-х годов, что особенно важно, поскольку эти произведения писателя, увенчанного лаврами «постмодернистского мэтра» (И. Роднянская), все еще не осмыслены в должной степени ни в соотношении с более ранними его произведениями, ни с постмодернистской культурой.
Как показано выше, самые разноречивые толкования творчества Битова сходятся в том, что саморефлексивность фиксируется критиками как доминанта всех битовских периодов и жанров независимо от взгляда того или иного критика на взаимоотношения прозы данного писателя с поэтикой постмодернизма. И все же, несмотря на довольно большое количество наблюдений и замечаний критиков и литературоведов 70−90-х годов, многоаспектно и целостно саморефлексивная доминанта Битова-романиста еще не рассматривалась в отечественном литературоведении.
Ощущается отсутствие обобщающего исследования, которое ставило бы вопрос о соотношении романного творчества А. Битова как с традицией «романа о романе» («прозы о прозе»), так и с новейшими парадигмами мировой литературы. Вместе с тем, такое исследование, возможно, помогло бы суммировать и накопленные соображения критиков о природе битовской саморефлексивности.
Думается, что изучение романов писателя разных периодов в аспекте поэтики метапрозы позволит отследить ключевую доминанту би-товского творчества и «неосознанно» постмодернистского этапа (рубеж 60-Х-70-Х), и «осознанно» постмодернистского (80-е), и прозы 90-х годов. С другой стороны, подобный подход может проиллюстрировать развитие русской метапрозы второй половины XX века и показать ее типологически-генетическую связь с предшествующей традицией повествовательного самосознания. Кроме того, рассмотрение прозы Битова как метапрозы может помочь не только найти типологическое «избирательное сродство» в синхронном или диахроническом аспекте, но затронуть сущностные черты и самобытность битовского индивидуального стиля, авторефлексивность которого отмечалась практически всеми пишущими о его творчестве, и не только после «Пушкинского дома» (то есть после явной эволюции к постмодернистской парадигме художественности как таковой, между тем не осознаваемой в самом романе).
Выбор творчества А. Битова предметом анализа с точки зрения поэтики метапрозы мотивирован в немалой степени и тем, что, как представляется, художественная проза А. Битова из всего спектра текстов русского постмодернизма располагается наиболее близко к стержневой проблематике традиции метапрозы как прежде всего «прозы о прозе», повествующей о природе и самом процессе творчества.
Таким образом, с одной стороны, применение понятия «метапро-за» к анализам романов Битова может стать наиболее адекватным способом прочтения и языком описания повествовательной саморефлексии в творчестве писателя. С другой стороны, представляется, что именно проза А. Битова дает исключительно перспективную, оптимальную возможность для исследования метапрозы как литературного явления и анализа ее поэтики по крайней мере в отечественной литературе второй половины 20 века.
Материал и источники исследования. Материалом исследования послужили три романа А. Битова: «Пушкинский дом» (основной текст окончен в 1971 году), «Преподаватель симметрии» (1987) и «Ожидание обезьян» (1993), которые наиболее репрезентативны с точки зрения функционирования в них поэтики самосознающей прозы и ее развития в XX веке. В орбиту исследования также включены битовские «путешествия» и эссеистика, во многом сосуществующие в неразрывном метатексте с романами писателя, но вместе с тем и оттеняющие специфичность его романного творчества. Наряду с художественными текстами к исследованию привлечены размышления философов, культурологов, лингвистов, литературных критиков. Основными теоретическими источниками работы послужили исследования по метапрозе и поэтике постмодернистской литературы, а также литературоведческие работы, в которых так или иначе затрагивается проблема повествовательного самосознания.
Методологическая основа работы включает в себя опыт сопряжения отдельных принципов исторической поэтики романа (в ее бахтин-ской версии), теории «литературной эволюции» русской формальной школы с аналитическим и терминологическим аппаратом исследований поэтики постмодернизма и метапрозы, а также с некоторыми принципами интертекстуального анализа, выработанными постструктуралистской критикой. Исследование метапрозы производится с учетом работ как отечественного, так и современного зарубежного литературоведения и культурологии. В работе предпринята попытка синтезировать аналитический, историко-типологический и интерпретационный подходы к изучению поэтики метапрозы и ее проявлению в романах А. Битова. Принципиальное значение для выработки языка описания поэтики метапрозы в данной работе имеют идеи и положения, высказанные, в первую очередь, в трудах М. М. Бахтина, Ю. М. Лотмана, Ю. Н. Тынянова.
Научная новизна работы состоит в опыте создания комплексного исследования поэтики метапрозы. В процессе анализа художественных текстов апробируется литературоведческий инструментарий, который только недавно начал входить в аналитический аппарат отечественного литературоведения.
Теоретическое значение исследования может состоять в систематизации и конкретизации современных теоретических представлений о ме-тапрозе, в уточнении семантики понятия «метапроза», соотнесении различных аспектов поэтики метапрозы.
Научно-практическое значение исследования состоит в том, что его положения и выводы могут быть использованы для дальнейшего изучения поэтики метапрозы в целом и романов А. Битова в частностиосновные положения работы могут быть также положены в основу вузовского специального курса.
На защиту выносятся следующие положения:
— метапроза — литературное явление, преимущественно связанное с развитием романа как жанра и имеющее глубокие корни в истории литературы;
— метапрозаическое начало проявляется в присутствии в повествовании авторской рефлексии по поводу самого процесса создания текста и в подчеркивании условной природы творимой художественной реальности;
— метапроза обладает определенным набором устойчивых признаков, сопутствующих ей на протяжении нескольких столетий. Некоторые из этих признаков являются определяющими и конституирующими для самосознающего повествования, другие вариативны и становятся следствием конституирующих признаков;
— постановка и разрешение в метапрозе проблемы взаимоотношений реальности и литературной условности во многом обусловлены историко-культурным контекстом эпох, которые порождают повествовательное самосознание, что обусловливает типологическое различие предмодернистской, модернистской и постмодернистской метапрозы;
— повествовательная проза А. Битова несет в себе все признаки поэтики метапрозы, аккумулируя в себе основные черты метапрозы эпохи постмодернизма и сохраняя генетическую связь с модернистской мета-прозой.
Апробация исследования. Основные положения и результаты исследования (кроме публикаций) докладывались и обсуждались на аспирантских научных конференциях на факультете филологии и журналистики РГУ (Ростов-на-Дону, 1996, 1997, 1998, 1999), а также на международной научной конференции «Пушкин и мировая культура на пороге XXI века» (Ростов-на-Дону, 1998).
Структура, композиция и объем исследования. В соответствии с решаемыми задачами диссертационное исследование состоит из введения, двух глав — теоретической и аналитической — и заключения. Во введении обосновывается интерес к проблеме повествовательного самосознания в отечественном и зарубежном литературоведении и критике и мотивируется перспективность рассмотрения романного творчества А. Битова в аспекте поэтики метапрозы, обозначается актуальность исследования, его цели и задачи, а также принцип отбора анализируемого материала.
Заключение
.
В представленном исследовании «метапроза» рассматривается как понятие, способное описать широкий круг литературных произведений, сосредоточенных на самокритичном комментировании процесса создания вымышленной реальности, на рефлексии о самой условной природе творимого в литературном произведении мира, о соотношении условности с внетекстовой действительностью. В то же время в работе предпринята попытка увидеть в метапрозе литературное явление, сопутствующее развитию новоевропейской повествовательной прозы и преимущественно связанное с романным жанром. Такой подход позволяет наметить контуры метапрозы как своего рода литературной традиции, которая восходит к ренессансному самосознанию (прежде всего, роману Сервантеса) и развивается по нарастающей в литературе с конца 18 — первой половины 19 века, достигая своей кульминации в постмодернистской словесности. Мета-прозаичность, таким образом, рассматривается как одна из сквозных тенденций в повествовательной прозе. В эпохи столкновения, сдвига различных литературных парадигм самосознающая проза несет в себе мощный импульс внутрилитературного теоретизирования о способности художественного вымысла охватить действительность, подвергает различные литературные нормы рефлексивному переосмыслению.
Представление о метапрозе как сквозной повествовательной традиции обусловило потребность выявить ее устойчивые существенные признаки в литературных произведениях. Такими признаками прежде всего можно считать превращение процесса сочинения творимого текста и вопроса о его авторстве в тематическое ядро произведенияформирование «сюжета творения», автономного от «творимого сюжета» и подчас доминирующего над ним, что влечет за собой развертывание «условно-творческого» хронотопапесонификацию субъекта творчества в фигуре условного автора и возможность превращения его в центрального персонажа. Указанные черты практически всегда сопровождаются проблемати-зацией композиционных рамок текста, показательным «обнажением приемов», пародийными и интертекстуальными стратегиями, игровой стилистикой. Метапрозе неотъемлемо присущи иронический пафос и обязательная, демонстративная настроенность на читателя-сотворца.
Самосознающая проза не случайно оказывается связанной прежде всего с развитием романа и «романизированных» жанров. В первую очередь, будучи инструментом самоанализа, осознания несовершенства любой устоявшейся формы постижения действительности в литературе, самосознающая проза подчеркивает основное «жанровое задание» романаустремленность художественно-прозаического слова к живой, сложно-противоречивой, «незавершенной» современности. В этой связи самосознающая проза выступает полем институализации, заявки о себе претензий вновь возникающих литературных явлений открыть для сферы литературного вымысла новые горизонты освоения внетекстовой реальности.
Предмодернистская метапроза реализует стремление к реформированию моделей взаимоотношений литературного вымысла и реальности, обозначая отторжение устаревших способов воплощения жизни в литературе, непосредственно их воссоздавая и незамедлительно разоблачая.
Попытка прорваться к подлинным основам жизни по-своему осуществлялась и в повествовательном самосознании модернистской эпохи. Модернистская метапроза стремилась создать аналог истинной реальности в своем гармонично сотворенном универсуме, отгородившемся от «неподлинности» внетекстовой действительности, но сохраняющем бережную связь со сферой предшествующих явлений литературы и культуры.
В то же время метапрозаическое самосознание в течение нескольких столетий на собственном опыте переосмысляет и подвергает сомнению возможности литературного вымысла «прорваться» к самой сути явлений бытия, а потому постоянно стремится испытать эти возможности. Максимально это сомнение, доходящее до полного отказа литературному вымыслу в способности воспроизвести реальность, осуществляется в метапрозе постмодернизма, хотя драматический разрыв художественного слова и жизни здесь связан с глобальным сомнением в самой способности познания «первичной» реальности, ускользающей в процессе словесного конструирования ее многочисленных «версий». Отсюда принципиальная установка метапрозы постмодернизма на изображение спонтанного, незавер-шимого акта творчества как процесса, довлеющего над результатом.
Но помимо обозначения проблемы взаимоотношений творимой вымышленной реальности с миром за пределами текста, метапроза выполняет и важнейшую функцию ориентации и самоидентификации вновь создающегося произведения среди уже существующих литературных явлений и моделей как прошлого, так и современности. Самосознающее повествование всегда в явной, эксплицитной форме соотносит себя со сферой самой «литературности», постоянно напоминая о своей сопричастности литературной традиции, внедренности в нее.
Исследование поэтики прозы А. Битова позволяет выявить особенности его романной саморефлексивности. Теоретический анализ самосознающей прозы как литературного явления и вычленение сущностных признаков ее поэтики дают основания напрямую соотнести битовские романы с этой литературной традицией. Очевидно, что подчеркнутое процессуальное самосознание, структурно-тематическая самокритика выводит на первый план в рассмотренных произведениях писателя основные доминанты именно метапрозаического повествования.
В основе творческого миросозерцания Битова-романиста лежит художественная авторефлексия, производимая в процессе «демистификации» и самоанализа акта творчества. Именно ироничное самопознание центральной фигуры исследованных романов — персонифицированного «автора», alter ego «творца» — определяет специфику художественного мира этих произведений. Постоянное подчеркивание «сотворенности» художественного текста, сам факт авторепрезентации творческой инстанции, бес.
181 конечный, непрерывный, незавершнмый процесс «сочинительства» становятся основными темами романов А. Битова. Ведущая проблематика, вызревающая в процессе творческого самопознания, как показывает исследование, связана с «неразрешимостью» взаимоотношений фантазии и факта, с драматическим разрывом реальности, текучей жизненной основы и слов, смыслов, производных культуры, оторвавшихся от «живой» реальности и вращающихся в циклической замкнутости смыслов — «псевдонимов», трафаретов «значений». Это рождает проблему утраты художником-творцом основ любой «подлинности». В каждом из рассмотренных романов присутствует самоироничная, осознанно обреченная на неудачу попытка обретения «подлинного» в самом творчестве, посредством создания взаимной проницаемости, проблематизации границ «реальности», культурной традиции и создаваемого текста.
Искомой «подлинностью» в различных романах становятся русская культура, литературная традиция («Пушкинский дом»), само жизненное «еейчастье», непосредственность восприятия («Преподаватель симметрии») или гармонизирующее «жизнетворчество» (в 90-е годы). Но идея выхода из «немоты» слов, утративших связь с первоосновами бытия, при помощи рефлексивного остранения их неизменно несбыточна. Ощущение этого ведет в битовских романах к «иронизированию» художником — alter ego «творца» — собственных попыток написать «роман». Текст как «поступок» не созидается, а, скорее, саморазрушается и становится историей осознания незавершимости творчества и утраты онтологической и эпистемологической «уверенности» в цельности созданного художественного мира. Это, безусловно, сближает Битова-романиста с постмодернистским мироощущением и вводит его романы в контекст метапрозы эпохи постмодернизма.
Ведущий уровень развертывания ироничной саморефлексии в рассмотренных произведениях связан с парадоксами авторства, выражающимися, главным образом, в создании множества повествовательных ин.
182 станций, претендующих на репрезентацию вненаходимого «автора-творца», реализующего, тем самым, в формальной игре тематизацию акта создания литературного текста. Развитие этих стратегий в романах Битова позволяет говорить о постепенном усилении неразрешимости парадоксов.
Нарастающее осознание отрыва самоироничного творчества от творческой органики, вместе с тем, намечает и точку преодоления неосу-ществленности попыток литературного вымысла «совпасть» с «жизнью»: само кризисное самосознание становится в то же время бесконечным процессом и способом преодоления кризиса. Это даже приводит в 90-е годы к попытке возрождения «реальности» путем саморазоблачения стратегий постмодернистской метапрозы, попытке исхода из постмодернистской утраты не только «реальности», подлинной жизни, но и почвы культуры, столь важной для Битова еще в «Пушкинском доме».
Поиски органики жизни и творчества и, вместе с тем, «иронизирование», а в 90-е годы и автопародирование «постмодернистской чувствительности» (осознания неизбежности «оков языка», замкнутого круга «чужих», а позже, и «своих» попыток прорваться к реальности), предопределяет сосуществование стратегий остранения и «самооетранения» в битов-ских романах. Это дает возможность проследить развитие и доминирование различных черт в метапрозе Битова на протяжении 2-х десятилетий.
Пушкинский дом" предстает романом, в котором одновременно осуществляется преемственность как по отношению к русской классике, так и к метапрозе эпохи модернизма, и намечаются основные доминанты мироощущения и поэтики постмодернистской метапрозы. В «Преподавателе симметрии» черты постмодернистской метапрозы проявляются со всей очевидностью, обозначая в то же время и моменты иронического ост-ранения самой «постмодернистской чувствительности». В «Ожидании обезьян» стратегии постмодернистской метапрозы становятся объектом пародирования, что по-своему свидетельствует об осознании «автоматизации» постмодернистского письма и позволяет говорить о продолжении битовских поисков в русле романного самосознания.
Таким образом, метапроза Андрея Битова типологически явно соотносима с постмодернистской метай роюй, но сохраняет мощную генетическую связь с модернистским повествовательным самосознанием.
Подчеркнутая саморефлексивность романов А. Битова не предполагает «закрытости», завершенности их смыслов. Поэтому интерпретации романов, представленные в работе, разумеется, не претендуют на утверждение единого «правила чтения» этих «сложносочиненных» текстов. Напротив, метапроза Андрея Битова, как любая метапроза, подвергая ироническому оетранению любые «закрытые» смыслы и бесконечно пробле-матизируя сам процесс «смыслообразования» в литературном произведении, оставляет своему читателю и исследователю пространство для множества истолкований. Самосознающая проза требует от своего исследователя гибкого, мобильного, но главное, также сознающего собственную условность литературоведческого подхода.
