Актуальность темы
Проблема соотношения этнографии и географии не нова: установление связи определенного пространственного локуса с населяющим его этносом проходит непрерывной линией через всю историю географии (имплицировавшей этническую проблематику), начиная с ее древнейших памятникова со становлением этнографии как отдельной научной дисциплины аспект пространственной определенности этноса включается как обязательный элемент в этнографическое, особенно — историко-этнографическое исследование. Пространственная (географическая) определенность является неотъемлемой характеристикой каждого этноса и его основных субэтнических подразделений. Этническая и субэтническая территория — одна из сторон социальной организации пространства, материальным воплощением которой является расселение.
Следует обратить внимание на существенные различия между этногеографическими разысканиями, имеющими своим предметом отношение этноса и природной среды (т.е. работы на стыке этнографии и физической географии), и исследованиями, использующими применительно к этническим объектам понятийный аппарат и источниковую базу социальной (ранее преимущественно именовавшейся «экономической») географии. Это второе направление в этногеографии появилось позднее первого и до настоящего времени не завершило своего становления. К этой, условно говоря, «социальной этногеографии» принадлежит исследование такого важного, едва ли не базового, элемента этнической культуры, как характер расселения, определяющийся через типологию поселений (стационарных или временных) и их взаимосвязей в этническом ареале. Степень организованности расселения, как представляется, соответствует степени культурно-исторического развития этноса. Изучение под этим углом зрения основных пространственно-демографических параметров расселения русских в земледельческой зоне Западной Сибири позволит осветить существенные стороны формирования населения и выработки им адаптированных к условиям региона принципов размещения на территории освоения.
Необходимо отметить, что данная проблематика еще не является вполне конституированным сегментом этнологического (этнографического) круга. Немногочисленность работ по этнографии расселения (или расселенческой этнографии) говорит прежде всего о том, что преобладающей в настоящее время является концепция, сужающая спектр связей географической оболочки с этнокультурными системами до физико-географического (экологического) уровня. Естественно, что с природной средой может взаимодействовать столь же природный, физический субъект, т. е. человек как индивид, выступающий в то же время этнофором.
Мне известно только одно, но очень выразительное обоснование причин, по которым высшим уровнем взаимодействия этноса и географической оболочки считается поселение: «.наибольшую склонность к сохранению черт традиционности и этничности проявляют наиболее интимные стороны жизни и, соответственно, выражающие их явления культуры. Явления же культуры, выражающие наиболее публичные стороны жизни людей, склонны к выработке этнически нейтральных форм, лишь иногда снабжаемых факультативной этнической маркой (типа орнамента и т. д.). В этом отношении питание, в числе прочих физиологических процессов, несомненно должно считаться принадлежащим к интимным сферам жизни, и общение в ходе трапезы является одним из наиболее интимных видов общения, тогда как общение в поселении (на улице, на площади) принадлежит к наиболее публичным видам. Соответственно из разных комплексов культуры поселение в наименьшей, а пища в наибольшей степени выражают этнически специфичные черты, и поэтому они могут рассматриваться как полярные на указанной оси» [1]. Очевидно, что с этой точки зрения комплексы и системы поселений оказываются вне пределов предмета этнографического (или этнокультурологического) исследования, в то время как наиболее «натуральная» процедура присвоения и усвоения индивидом питательных веществ, извлекаемых им из окружающей его природной среды, обозначается высшим рангом этничности.
В. В. Покшишевский в относительно недавней теоретической работе определял «ряд этнографических черт населения», который «вполне укладывается одновременно и в географию населения, и в этнографию», таким перечнем: «особенности. производственных навыков, некоторые черты пищевого рациона, типы жилья, некоторые материальные стороны национальной культуры». Как видим, здесь «географическое в этнографическом» останавливается даже не на уровне поселения, а просто на уровне жилища [2].
1 Культура жизнеобеспечения этноса: Опыт этнокультурологического исследования (на материалах армянской сельской культуры). — Ереван, 1983. — с. 104−105.
2 Покшишевский В. В. Население и география. Теоретические очерки. — М., 1978. — с. 63.
Данная трактовка границ предмета приложения географических методов исследования к этнической проблематике точно отображает реальную ситуацию в науке. В частности, позиция В. В. Покшишевского вполне коррелирует с традициями «классической» этнографии. Так, в известнейшем труде Д. К. Зеленина вопрос не только о расселении, но и о поселении как феномене этнической культуры восточных славян даже не затрагивается [3]. Необходимо отметить и фактическое отсутствие обсуждения теоретических аспектов расселения в работах по общей этнической теории [4].
Что касается топонимических, разысканий, то они также являются почти обязательным элементом этногеографических разработок. Через посредство номинации географических, объектов этнос (номинация всегда языково определенна, следовательно, строго этнична) осуществляет идеальное освоение географического пространства. Этот, чисто духовный, тип освоения территории представляет своими результатами — топонимами — богатейшие возможности для суждений о сфере ментальности. При этом открываются перспективы стратиграфического подхода к топонимическому корпусу, позволяющего восстанавливать, в частности, наличие в этносе культурно-языкового субстрата, неопределимого иными способами.
Представляется интересным рассмотрение топонимической стратегии русских сибиряков с учетом того факта, что все они являлись исторически очень близкими потомками переселенцев из Восточной Европы. Некоторые уже полученные результаты.
3 Зеленин Д. К. Восточнославянская этнография. — М., 1991. — 511 с.
4 См., напр.: Арутюнов С. А. Народы^и культуры: развитие и взаимодействие. -М., 1989. — 247 е.- Материальная культура / Свод этнографических понятий и терминов. Вып. 3. — М&bdquo- 1989. — 224 с. позволяют выделить в корпусе сибирских русских топонимов следы трансляции не изолированных названий отдельных селений, а целых их комплексов из мест выхода переселенцев в районы не только первичного, но даже вторичного вселения. Помимо чисто прикладного значения: открывается возможность целенаправленного поиска элементов культуры, присущих именно данной местности выхода переселенцев, — данное обстоятельство (конечно, если оно подтвердится в ходе работы), как мне кажется, позволит высказать суждения о глубине массовой памяти, о ценностных ориентирах, связанных с представлениями о «прародине» и т. п. С научно-практической точки зрения конкретизация представлений о реальных условиях воспроизводства и развития культурного комплекса, определяемых размерами поселенческих сообществ, может способствовать систематизации богатого и во многом противоречивого историко-этнографического материала.
В строгом географическом понятийном аппарате существует различение «сети расселения» и «системы расселения» [5]- наиболее решительное определение различий между ними состоит в том, что «Сеть включает все поселения территории, в том числе изолированные поселения. Система изолированные поселения не включает» [6]. Представляется, что самое понятие «изолированное поселение» может быть допустимо в экономической географии, с меньшим основанием — в географии социальной, а в этнокультурном отношении оно вообще не применимо. Поэтому далее в работе будут.
5 См., наприм.: Покшишевский В. В. Население и география. -М., 1978. — с. 114 119 (параграф с характерным названием «От сетей поселений к системам расселения»),.
6 Алаев Э. Б. Социально-экономическая география: Понятийно-терминологический словарь. М., 1983. — с. 218. практически равноправно употребляться термины «сеть» и «система» населенных пунктов, хотя второй, как правило, связывается все-таки с представлениями о некоторой упорядоченности функционального характера-^-.
Объектом исследования является русское население южной части (земледельческой полосы) Западной Сибири как этнокультурная общность субэтнического порядка.
Предметом исследования является размещение русского населения Западносибирского региона как результат реализации этнокультурного комплекса в процессе освоения и заселения территории и как фактор функционирования и модификации этнической культуры.
Одним из оснований для изучения системы расселения русских старожилов Сибири (в пределах Западной Сибири) на моноисточниковой базе, характеризующей состояние данной системы на конец 50-х-середину 60-х годов XIX в., является тот факт, что субэтнос (этнографическая группа) русских старожилов, начав свое формирование в конце XVI — начале XVII в. и развиваясь до второй половины XIX в., к настоящему времени прекратил своей существование. Элементарный расчет максимально возможного естественного прироста (на уровне среднего для всей территории России-СССР, в котором все возраставшей по своему значению.
Я не могу разделить мнение А. Я. Дегтярева, согласно которому «употребление понятия „система расселения“. применительно к сельскому расселению феодальной эпохи неправомерно» (Дегтярев А. Я. Советская историография сельского расселения феодальной Руси (XV-XVII вв.) // Генезис и развитие феодализма в России (Проблемы отечественной и всеобщей истории, вып. 7). — J1.: Изд. ЛГУ, 1983. — С. 143, прим. 24.). По-видимому, здесь проявился «урбаноцентризм» современной социальной географиимежду тем особая роль города в организации расселения характерна только в определенных компонентой была ситуация затянувшегося демографического перехода в этносах Юга) за 100 лет — с 1870 по 1970 г. [7] показывает, что 1,5 млн. русского населения тогдашних Томской и Тобольской губерний могли вырасти самое большее до 4,2 млн. чел., что составляло бы менее 1/3 от населения территориально-административных образований, существовавших в последние десятилетия в границах указанных губерний. Фактически же — с учетом таких факторов, как:
— отсутствие традиции внутригрупповой эндогамии среди русских старожилов (конфессиональная эндогамия и земляческие предпочтения в условиях активизации миграционных процессов выступали факторами, стимулировавшими миксацию)^- ,.
— повышенный социальный статус группы до первой четверти XX в. (пониженные темпы естественного роста высокостатусных групп являются бесспорным вневременным явлением)^-^-, пространственно-временных рамках, за пределами которых расселение организуется на иных принципах, не переставая быть системным.
7 См.: Брук С. И. Население мира. Этнодемографический справочник. — М., 1981. -с.189. Существуют и другие мнения по этому вопросу. Так, JI. А. Скрябина специально подчеркивает, что «браки между старожилами и переселенцами вплоть до советского времени были довольно редким явлением» (Скрябина JI. А. Русские Притомья. Историко-этнографические очерки (XVIIначало XX вв.). — Кемерово, 1997. — с. 91) и классифицирует отношения между старожилами и переселенцами фактически на уровне межэтнического контакта: «Преобладание оценочных критериев и установка „свой — чужой“ способствовали достаточно длительному периоду сохранения характерного каждой группе менталитета, известной разобщенности и несмешивания друг с другом посредством браков» (Там же. — с. 105).
Из недавно опубликованных аналитических данных по естественному движению населения Сибири в первые десятилетия XX в. следует, что старожильческое сельское население Западной Сибири могло иметь коэффициент естественного прироста не выше 10−11%о, в то время как в переселенческих группах этот показатель поднимался до 30%о и выше (Зверев В. А. Воспроизводство сибирского населения на начальном этапе демографического перехода в России // «Сибирь — мой край.»: Проблемы региональной истории и.
— депопуляционные процессы первой половины XX в., также связанные именно со статусным положением, удельный вес потомков русских старожилов в современном населении Западной Сибири может быть оценен в 15−20%. При этом остается совершенно проблематичным: какая часть физиологического потомства русских старожилов является реальным наследником соответствующего культурного комплекса? Исходя из этих соображений, я полагаю возможным рассматривать «русских старожилов Сибири» как историко-этнографическую категорию, если угодно — как «вымерший» (в культурном смысле) «народ» Середина — начало второй половины XIX в. являлись временем высшей точки развития этого субэтноса.
Целью исследования является определение реальных пространственных параметров функционирования этнической культуры русского населения Западной Сибири в начале второй половины XIX в. Для достижения этой цели предполагается решить следующие задачи: исторического образования. — Новосибирск, 1999. — с. 142−143). Более того, последние историко-демографические разыскания на первичном материале позволили сделать документально обоснованный вывод о практически неотличимых от нулевых режимах воспроизводства населения в крупных сибирских старожильческих селах на рубеже XIX — XX вв. — см.: Сагайдачный А. Н. Демографические процессы в деревне Западной Сибири во второй половине.
XIX — начале XX века. — Новосибирск, 2000. — с. 99. '.
К этому выводу не имеют никакого отношения расчеты, выполненные в книге «Русские старожилы Сибири: Историко-антропологический очерк» (М, 1973. — с. 175−181). Примененная в них категория «местное» русское население не совпадает с понятием «русские старожилы Сибири» (исключая, отчасти, данные за 1897 г.), а методика расчета демографической динамики реализует иные задачи, но не реконструкцию численности и размещения потомков «русских старожилов» как компоненты населения Сибири первой половины XX в. а) установление численности русского старожильческого населения в регионе Западной Сибири по состоянию на конец 50-х — конец 60-х годов XIX в.- б) выяснение основных черт размещения этого населения на территории региона в соответствии с административными границами (современными хронологическим рамкам исследования) и ландшафтно-природными зонамив) анализ распределения русского старожильческого населения между типами и видами населенных пунктов, определяемыми главным образом по размеру поселенияг) установление закономерностей размещения этих населенных пунктов относительно друг друга, водных и сухопутных путей, городских центров.
Решение этих задач позволит определить пространственные рамки функционирования этнической культуры русского населения Западной Сибири в начале второй половины XIX в.
Дополнительной и важной характеристикой этой культуры является русская топонимия региона. В ее анализе предполагается: а) установить статистически наиболее распространенные модели образования географических названий, прежде всего названий населенных пунктов как в масштабах всего региона в целом, так и отдельных его территориальных подразделенийб) показать возможности топонимических данных для получения дополнительной информации о направлениях миграционных потоков как на территорию Западносибирского региона из-за Урала, так и внутри регионав) предложить интерпретацию топонимической стратегии русских старожилов Западной Сибири в плане осознания ими себя особой общностью в составе великорусского этноса.
Территориальные рамки исследования соответствуют административным границам двух западносибирских губернийТобольской и Томской — по состоянию на конец 50-х годов XIX века без Березовского и Сургутского округов. В современных государственных и административных границах это территория восточной и северо-восточной периферии Свердловской области, центральная и восточная части Курганской области, Тюменская область (без национальных округов), северная половина Омской области, Новосибирская, Томская и Кемеровская области, Республика Алтай, правобережье Иртыша в Восточно-Казахстанской области Республики Казахстан.
Историография проблемы.
Эпоху в построении географической парадигмы системы расселения составили труды В.П. Семенова-Тян-Шанского, особенно, конечно, его монография «Город и деревня в Европейской России» (1911). В XX в. основное внимание социо-географов привлекли проблемы урбанизации (применительно к Азиатской России следует отметить работы P.M. Кабо, JI.E. Иофе, В.В. Воробьева) — что же до сельского расселения в России, то его аспекты были освещены в работах С. А. Ковалева, а в 80-е годы — Ж. А. Зайончковской. Современное сельское расселение в Сибири стало в 70 — 80-е годы XX в. объектом всестороннего исследования научного коллектива во главе с Т. А. Заславской.
Основоположником изучения истории русского сельского расселения был М. В. Витов. Сосредоточив свои интересы на территории Западного Поморья, он выполнил цикл работ по историй формирования сети поселений района в XV—XVII вв., итог которых подведен в его монографической публикации [8]. Одним из наиболее значимых результатов его исследований стала выработка концепции «гнездовой формы» расселения, связываемого с колонизационными процессами и этнокультурными особенностями различных по своему происхождению групп населения Русского Севера [9]. Позднее им же совместно с И. В. Власовой была представлена реконструкция состава поселенческой сети Западного Поморья вплоть до XVIII в. [10].
Одновременно с М. В. Битовым расселение на Русском Севере стал изучать А. И. Копанев. Расселение было только одной из сторон широкой проблематики демографической, экономической, социальной и культурной истории Севера, составившей круг интересов этого исследователя [11]. Однако уже в первой своей монографической публикации он осуществил опыт картографирования поселенной сети одного из районов Севера [12]. В позднейших его монографиях [13] поселения и их локальные системы являлись непременным предметом рассмотрения, как.
8 Битов М. В. Историко-географические очерки Заонежья XV—XVII вв. Из истории сельских поселений. — М.: Изд-во МГУ, 1962. — 291 с.
9 См. об этом подробнее: Битов М. В. Гнездовой тип расселения на Русском Севере и его происхождение // СЭ, 1955, № 2. — С. 27−40.
10 Битов М. В., Власова И. В. География сельского расселения Западного Поморья в XVIXVIII вв. — М&bdquo- 1974. — 191 с.
11 Об А. И. Копаневе см.: Александр Ильич Копанев. Сборник статей и воспоминаний. — СПб.: Изд. БАН, 1992. — 215 с.
12 См.: Копанев А. И. История землевладения Белозерского края XV—XVI вв. -М.- Л.: Изд. АН СССР, 1951.-254 е., прил. О новаторстве А. И. Копанева см.: Дегтярев А. Ю. Советская историография сельского расселения феодальной Руси (XV-XVII вв.) // Генезис и развитие феодализма в России (Проблемы отечественной и всеобщей истории, вып. 7). — Л.: Изд. ЛГУ, 1983. — С. 142.
13 Копанев А. И. Крестьянство Русского Севера в XVI в. — Л., 1978. — 245 е.- он же. Крестьяне Русского Севера в XVII в. — Л., 1984. — 243 с. правило, в связи с социально-экономическим сегментом проблематики.
Хронологически работы М. В. Витова и А. И. Копанева не выходили за пределы XVII — XVIII вв. Расселенческие процессы XIX в. стали предметом рассмотрения несколько позже, во всяком случае публикации по этому вопросы появляются уже в 70-е годы. Здесь прежде всего нужно назвать содержательную монографию П. А. Колесникова, представляющую собой уникальную попытку синтезировать исследование исторических процессов в обширном регионе на протяжении почти полутысячелетия [14]. В ней с вынужденной объемом книги краткостью представлена история формирования сети поселений вплоть до момента составления «Списков населенных мест» (с. 72−124, в т. ч. о XVIII — XIX вв. с. 104−110).
Комплекс фундаментальных работ в области исторической демографии и географии населения России XVIII — XIX вв. выполнен В. М. Кабузаном. Ему, в частности, принадлежит единственное в современной литературе исследование, в котором демографические и миграционные процессы на территории России рассматриваются в этническом аспекте [15]. В определенном смысле итоговой может рассматриваться новейшая монография [16]. Ее содержание гораздо шире заявленного в названии, в частности, в ней содержится систематически организованный материал по соотношению естественного и механического прироста населения по отдельным.
14 Колесников П. А. Северная деревня в XV — первой половине XIX века. -Вологда: Сев.-Зап. кн. изд-во, 1976. -416 с.
15 Кабузан В. М. Народы России в XVIII веке. Численность и этнический состав. -М&bdquo- 1990.-256 с. регионам России, включая Западную и Восточную Сибирь, обобщен материал о переселениях в Сибирь первой половины XIX в. с указанием мест выхода и размещения мигрантов и т. п. Сибирская тематика уже давно входила в круг интересов автора, давшего совместно с С. М. Троицким первые сводные очерки демографических процессов в Сибири XVIII — XIX вв. [17].
Что касается исторической демографии Западной Сибири, то в ней капитальное значение сохраняет монография А. Д. Колесникова [18]. В ней дан максимально сжатый и в то же время высоко информативный очерк демографической истории региона преимущественно на протяжении XVIII в.- особое внимание при этом уделено внутренним переселениям. Специальному исследованию автор подверг проблему принудительной колонизации Западной Сибири, предложив методически обоснованную концепцию объективного расчета значения ссылки для формирования населения.
Основы научного изучения формирования системы русских поселений в Западной Сибири были заложены исследованиями П. Н. Буцинского [19], посвященными первым этапам этого процесса в начале XVII в. Г. Н. Потанин еще в середине XIX в. впервые опубликовал перечень населенных пунктов земледельческой полосы края по состоянию на середину XVIII в.- на рубеже XIX и XX вв.
16 Кабузан В. М. Эмиграция и реэмиграция в России в XVIII — начале XX века. -М., 1998. — 270 е., особ. с. 48−100.
17 Кабузан В. М., Троицкий С. М. Движение населения Сибири в XVIII в. // Сибирь XVII — XVIII вв. — Новосибирск, 1962. — с. 139−157- они же. Численность и состав населения Сибири в первой половине XIX в. // Русское население Поморья и Сибири. — М&bdquo- 1973. — с. 261−277.
18 Колесников А. Д. Русское население Западной Сибири в XVIII — начале XIX вв. -Омск, 1973.-440с.
19 Буцинский П. Н. Заселение Сибири и быт первых ее насельников. — Харьков, 1889.-345 с. аналогичную работу выполнил Д. Н. Беликов, напечатав «список населенных мест Колыванской области за 1782 г.» [20]. Спустя полвека разработку материалов по населенным пунктам XVII в. продолжили В. И. Шунков и 3. Я. Бояршинова.
В двух монографиях В. И. Шункова, наряду с основными для автора проблемами хозяйственной, экономической и социальной истории, освещен и ранний этап процесса формирования в Западной Сибири сети русского аграрного расселения. Особенно подробно прослежена история появления первых слобод, деревень и сел в Верхотурско-Тобольском районепри этом в более ранней работе приводятся интересные списочные данные о составе и названиях русских селений XVII в., а в позднейшей предпринята попытка картографически обобщить результаты реконструкции поселенных структур, выявляющая «очаговость» первоначального русского расселения и «привязку» крупных аграрных населенных пунктов к речной сети [21].
Монография 3. Я. Бояршиновой заложила добротную основу изучения формирования населения и расселения в Приобье, показав, в частности, формы взаимодействия в этом процессе русского и.
20 Потанин Г. Н. Сведения о числе жителей Западной Сибири в половине XVIII столетия // Вестник ИРГО, 1860, ч. 29, кн. 8. — с. 201−236- Беликов Д. Н. Первые русские крестьяне-насельники Томского края и разные особенности их жизни и быта. — Томск, 1898. 138 е., особ. с. 113−138.
21 Шунков В. И. Очерки по истории колонизации Сибири в XVII — начале XVIII века. — М.- JL, 1946 — 228 е.- переиздана в кн.: Шунков В. И. Вопросы аграрной истории России. — М., 1974. — С. 25−192. В последней публикации допущены технические ошибки, фрагментировавшие некоторые разделы, в том числе, списки селенийср., напр., «таблицу 2» в издании 1946 г. (с. 93−94) и в издании 1974 г. (с. 90), или «таблицу 4» в издании 1946 г., (с. 114−116) и в издании 1974 г. (с. 169−170) — он же. Очерки по истории земледелия Сибири (XVII век). — М&bdquo- 1956. — 432 е.- см. карту «Верхотурско-Тобольский земледельческий район в XVII в.» на вклейке между с. 44 и 45, также итоговую картосхему «Размещение сибирского земледелия в XVII в» на с. 253. нерусского населения района, способы сочетания индивидуального и коллективного начал в образовании аграрных поселений [22].
Разработка следующего этапа истории развития системы расселения в Западной Сибири, относящегося к XVIII в., началась позднее. Интересную попытку анализа локальной системы расселения можно найти в новаторской по многим направлениям работе М. М. Громыко [23]. Здесь на основании оригинальных источников (связанных своим появлением с актуальной для конца XVIII столетия разработкой комплексных «Топографических описаний») реконструирована сеть расселения в Тюменском уезде с указанием минимальных расстояний между соседствующими населенными пунктами. К сожалению, это направление историко-географических исследований не получило в дальнейшем развития в историографии.
Туринский и Тюменский округа на рубеже XVIII — XIX вв. стали предметом исследования JI. М. Русаковой [24]. Хотя в задачи автора разработка проблем расселения с очевидностью не входила, однако данные по землепользованию, систематически приведенные на волостном уровне, а в отношении некоторых территориальных комплексов — и на поселенном, позволяют сделать определенные выводы относительно плотности населения. Данная работа представляет интерес также и в связи с достаточно редким в историографии относительно узким хронологическим интервалом, которым отграничен предмет исследования — в общем не более полувека. К сожалению, других региональных исследований,.
22 Бояршинова 3. Я. Население Томского уезда в первой половине XVIII в. //Труды ТГУ. — Томск, 1950. Т. 112. — с. 24−210.
23 Громыко М. М. Западная Сибирь в XVIII в. Русское население и земледельческое освоение. — Новосибирск, 1965. — 267 е.- особ с. 28−43. сосредоточенных на полном освещении хозяйственно-культурных и социокультурных проблем в пределах малого, сопоставимого с жизнью поколения временного отрезка, в сибиреведении нет.
Значительный вклад в исследование социоэтнической географии Западной Сибири внесли работы Н. А. Миненко. Особенно значительны результаты, достигнутые в изучении типологии, форм и размеров русской крестьянской семьи, с выделением субрегиональных и локальных вариаций [25]. Особый интерес для нашей темы представляет установленная Н. А. Миненко волнообразная динамика расширения и сокращения состава крестьянских семей. Так, к середине XIX в. в западной части региона, в границах Тобольской губернии наблюдался заметный рост средней численности семьи (и соответствующее усложнение ее структуры), в то же время на востоке, в Приобье (Томская губерния) «крестьянская семья сокращается по сравнению с началом периода» (с. 73). При постоянном росте численности населения уменьшение средних размеров семьи вело к образованию новых дворохозяйств, которые либо увеличивали размеры существующих селений, либо образовывали новые населенные пункты. Таким образом, тенденция к минимизации размеров семьи проявлялась в активизации процессов хозяйственного освоения территории, а обратный процессконцентрации населения в большие, сложносоставные семьисоответствовал снижению активности процессов колонизации и расселения.
24 Русакова JI. М. Сельское хозяйство Среднего Зауралья на рубеже XVIII—XIX вв.— Новосибирск, 1976. — 183 с.
25 Миненко Н. А. Русская крестьянская семья в Западной Сибири (XVIII — первой половины XIX в.) — Новосибирск, 1979. — 350 с.
Обстоятельно изучено Н. А. Миненко русское население Обского Севера [26]. Хотя автор не ставила специальную задачу анализа также и расселения, однако фактически работа содержит достаточный материал для представления о размещении населения. При этом данная проблема рассмотрена в тесном переплетении с проблематикой особенностей хозяйственного уклада, социального и семейного строя «русских старожилов» Нижнего Приобья. Особая роль торговли, выступавшей «не только для купцов, но и для. представителей других сословных групп» «главным источником жизненных средств» (с. 70), определила, с одной стороны, крайне высокую концентрацию русского населения в городах Березове и Сургуте, а с другой — расселение относительно небольшими группами, относительно равномерно и, соответственно, на огромных расстояниях друг от друга, размещенных по всей протяженности долины Нижней Оби.
Наконец, Н. А. Миненко внесла весьма существенный вклад в изучение формирования системы расселения на территории современной Новосибирской области, введя в оборот, в частности, поселенные списки конца XVIII — середины XIX вв. [27].
По обстоятельствам процесса размещения русского населения на смежной с Западной Сибирью территории бассейна Енисея есть.
26 Миненко Н. А. Северо-Западная Сибирь в XVIII — первой половине XIX в.: Историко-этнографический очерк. -Новосибирск, 1975. — 308 е., особ. с. 32−131.
27 Миненко Н. А. Первые русские деревни и города на территории Барабы и Новосибирского Приобья // Город и деревня Сибири в досоветский период. Бахрушинские чтения 1984 г. — Новосибирск, 1984. — с. 3−32- она же. Освоение русскими Среднего Прииртышья на рубеже XVII — XVIII вв. // Исторический опыт освоения Сибири: Бахрушинские чтения 1985 г. — Новосибирск, 1986. — с. 3−12- она же. По старому Московскому тракту. — Новосибирск, 1982. — 119 с. (2 изд. -1986). содержательная монография Г. Ф. Быкони [28]. В центре внимания автора был оам процесс заселения территории, в котором сочетались все основные явления движения населения: общее смещение его в более южные районы, мероприятия властей по укреплению новых границ и размещении в регионе ссыльнопоселенцев, формирование населения горнозаводских поселков и судьбы этого населения после угасания горной промышленности и т. п. Особо выделены в работе расселенческие процессы на линиях трактов и в притрактовых зонах, а также в городах и пригородных ареалах. Ярко показана специфика расселения в северных, неземледельческих районах Енисейского края. В работе постоянно подчеркивается решающая роль старожилов в создании сети устойчивых поселений как на вновь колонизуемых, так и на относительно старозаселенных территориях. Учитывая, что в Приенисейской Сибири миграционный компонент населения был гораздо значительнее в сравнении со старожильческим, чем в более западных районах, вывод о решающей роли старожилов в формировании системы расселения оказывается значимым не только для данного региона, но и тем в большей мере — относительно Западной Сибири.
Содержательный очерк процесса формирования населения Восточной Сибири от начала русской колонизации и до XX в. представляет собой монография В. В. Воробьева [29]. Работа выполнена в жанре историко-демографического исследованиясоответственно, в ней обеспечено сквозное освещение четко определенного круга проблем географии населения на всем.
28 Быконя Г. Ф. Заселение русскими Приенисейского края в XVIII в. -Новосибирск, 1981.-248 с.
29 Воробьев В. В. Формирование населения Восточной Сибири (географические особенности и проблемы). — Новосибирск, 1975. — 260 с. временном интервале. В поле зрения автора постоянно находятся такие ключевые вопросы, как абсолютные и относительные размеры миграции, половой и возрастной состав населения, темпы естественного прироста. Большой интерес представляет районирование территории Восточной Сибири по состоянию на середину XIX в., осуществленное по демографическим критериям [30]. Необходимо отметить как несомненное достоинстве данного исследования тот факт, что в нем по одной программе анализируется движение и размещение как русского, так и нерусского населения региона.
Недавно опубликована новая работа И. В. Власовой, содержащая очерк развития расселения в Вологодской губернии/области с XII по XX в. [31]. Продолжая многолетние труды автора по реконструкции исторических форм расселения на Русском Севере и, отчасти, в Сибири [32], эта работа интересна также представлением поселений и их систем как реальной среды функционирования народной культуры, прежде всего, как физической основы общения. Надо отметить, что вообще для работ И. В. Власовой характерна ситуация методического поиска. Высокую результативность использования историко-географических методов и картографирования культурных явлений на близком к обсуждаемому в данной работе материале демонстрирует.
30Там же.-С. 100−141.
31 Власова И. В. История сельских поселений центральных районов Русского Севера (XII — XX вв.) // Расы и народы, вып. 25. — М., 1998. — с. 45−86.
32 Витов М. В., Власова И. В. География сельского расселения Западного Поморья в XVI — XVIII вв. — М., 1974. — 191 е.- Власова И. В. Поселения Забайкалья // Быт и искусство русского населения Восточной Сибири. Ч 2. Забайкалье. — Новосибирск, 1975. — с. 21−32- Власова И. В. Сельское расселение в Устюжском крае в XVIII — первой четверти XX в. — М., 1976. — 199 е. ее монографическое исследование традиций сельскохозяйственных технологий на Русском Севере и в Западной Сибири [33].
По истории начального этапа формирования сети расселения на Алтае (в широком смысле слова) значение сохраняет монография Ю. С. Булыгина [34], ограниченная хронологическими рамками XVIII в. Последующие этапы развития поселений в крае (вплоть до второй половины XX в.) стали компонентами системного этнографического изучения русского населения региона, осуществленного В. А. Липинской [35]. Ею же выполнены интересные исследования по этногеографическому изучению русских поселений Притоболья, а также специализированная разработка историко-культурного содержания такого специфического типа населенных пунктов, как «заимка». Исследовательская программа В. А. Липинской включает, как правило, анализ источниковых данных по параметрам размеров и людности населенных пунктов, их расположения относительно гидрографической сети и сети сухопутных коммуникаций, а также топонимический аспект расселения.
Обстоятельно освещен процесс русской колонизации территории Томской области, в первую очередь благодаря комплексному исследованию размещения, демографии и хозяйства русского и.
33 Власова И. В. Традиции крестьянского землепользования в Поморье и Западной Сибири в XVII — XVIII вв. — М., 1984. — 232 с.
34 Булыгин Ю. С. Первые крестьяне на Алтае. — Барнаул, 1974. — 144 с.
35 Липинская В. А. Русские поселения в Алтайском крае // СЭ, 1965, № 6. — с. 103 122- она же. Поселения, жилища и одежда русского населения Алтайского края // Этнография русского населения Сибири и Средней Азии. — М., 1969, — с.9−76. она же. Русские поселения южной части Тюменской области конца XIX — начала XX в. // Проблемы изучения материальной культуры русского населения Сибири. -М., 1974. — С. 150 — 169- она же. Русское население Алтайского края. — М., 1987. -С. 18−40. нерусского населения, предпринятому Н. Ф. Емельяновым [36]. Единицей исследования автором была принята волость, однако анализ доведен в большом числе случаев до населенных пунктов, с выяснением их возникновения, источников и динамики демографического роста, влияния выселений и приселений, в том числе ссыльных и т. д. В то же время необходимо отметить, что первая половина — середина XIX в. пользовались заметно меньшим вниманием автора, чем XVII — XVIII вв., хотя табличные приложения, как правило, имеют своими заключительными столбцами данные из СНМ. Вопрос о системе расселения в конкретном смысле этого термина остался за пределами интересов автора.
В последние годы разработка демографической и, соответственно, расселенческой истории русского населения Западной Сибири значительно продвинулась вперед по двум направлениям. А. Р. Ивониным тщательно разработана социально-демографическая сторона процесса городообразования в регионе, в том числе и в первой половине XIX в. [37] Ценность этой работы существенно повышается, во-первых, представлением западносибирского города на демографическом фоне аграрного расселения, а во-вторых, наглядной демонстрацией методов анализа противоречивой источниковой информации.
С другой стороны, наметилась тенденция строго локальных по предмету исследований: в масштабах волости [38] и даже отдельных.
36 Емельянов Н. Ф. Заселение русскими Среднего Приобья в феодальную эпоху. -Томск, 1981. — 181 е.- он же. Население Среднего Приобья в феодальную эпоху. -ч.2. — Томск, 1982. — с. 186−212.
37 Ивонин А. Р. Западносибирский город последней четверти XVIII — 60-х годов XIX в. (Опыт историко-демографического исследования). — Барнаул, 2000. — 337 с.
38 Кимеев В. М. Касьминские чалдоны. Быт и культура русских старожилов Касьминской волости. — Кемерово, 1997. — 250 е.- Мамсик Т. С. Западносибирская аграрных поселений [39]. В этих работах населенные пункты предстают во всей полноте своего реального хозяйственного, социального и культурного функционирования на уровне отдельных семей и индивидов.
Нельзя не отметить новаторскую во многих отношениях работу Н. Д. Зольниковой, впервые осветившую, в частности, географический аспект этноконфессиональной ситуации в среде русского населения Западной и Средней Сибири в XVIII в. [40].
Топонимические исследования в России традиционно сосредоточивались на реконструкции этноязыковой истории. Преимущественное внимание при этом обращалось на этимологизацию и историко-этнической интерпретацию субстратных элементов корпуса географических названий. Эта характеристика полностью приложима к топонимике Западной Сибири, изучавшейся во второй половине XX в. научными коллективами двух центровТомского, связанного с именем А. П. Дульзона, — и Свердловского, руководителем в котором выступал А. К. Матвеев. Итогами исследований, как правило, оказывались более или менее полные «Словари», в которых основным компонентом каждой словарной статьи выступает этимологическое толкование происхождения слова, ставшего географическим названием. Общим правилом региональных топонимических изысканий оказывается повышенное внимание к субстратным компонентам топонимической системы или к аборигенной топонимии. приписная деревня в системе товарно-денежного хозяйства: Кайлинская волость по материалам окладных книг 1827 г. — Новосибирск, 1998. — 212 с. 39 Сагайдачный А. Н. Демографические процессы в деревне Западной Сибири во второй половине XIX — начале XX века. — Новосибирск, 2000. — 144 с.
Монографические исследования русской топонимии Западносибирского региона выполнены И. А. Воробьевой, проанализировавшей русский топонимический суперстрат как в структурном, так и в историко-генетическом аспектах. Ее работы основаны на двух принципах: русская топонимия Западной Сибири анализируется как развертывающийся во времени процесс, при этом названия рассматриваются в качестве компонентов топонимической системы, сближающейся с известным понятием «историко-этнографической области», причем топонимическая система может выступать как существенным интегрирующим фактором, так и выразительным признаком территориальной культурно-языковой общности [41] .
Современное состояние вопроса русского расселения в Западной Сибири резюмируется его освещением в обобщающих трудах 80-х -90-х годов XX в. В обобщающем издании начала 80-х годов «Крестьянство Сибири в эпоху феодализма» [42] ровно ¼ часть книги (с. 354−476) занимает раздел «Быт, культура и общественное сознание крестьянства», посвященный проблемам исторической этнографии. Несколько страниц уделено расселению (с. 366−374), при этом итоговой (в соответствии с хронологическими рамками издания) ситуации первой половины XIX в. отведено 1,5 страницы (373−374). Если применительно к XVIII в. приводятся достаточно систематичные сведения о размерах населенных пунктов с учетом.
40 Зольникова Н. Д. Сибирская приходская община в XVIII веке. — Новосибирск, 1990. — 291 с. (особ. с. 182−236).
41 Воробьева И. А. Русская топонимия средней части бассейна Оби. — Томск, 1973. — 247 е.- она же. Топонимика Западной Сибири. — Томск, 1977. — 152 е.- Воробьева И. А., Малолетко A.M., Розен М. Ф. Историческая картография и топонимия Алтая. — Томск, 1980. — 122 с.
42 Крестьянство Сибири в эпоху феодализма. — Новосибирск, 1982. — с. 366−374. внутрирегиональных различий, то применительнок XIX в. на эту тему говорится лишь: «К середине XIX в. в Сибири преобладали крупные поселения» (с. 373). Что значит «крупные», как понимать «преобладали» (по своей численности или по численности проживающего в них населения?) — остается не проясненным.
В вышедшем годом раньше сводном труде «Этнография русского крестьянства Сибири. XVII — середина XIX в.» наблюдается та же диспропорция между объемами текста, посвященного первым столетиям истории аграрных поселений в Сибири и первой половине XIX в.: последнему периоду в главе «Русские сельские поселения Сибири» отведено всего 8 страниц из 45- из них не менее 3 страниц занимают таблицы, основанные главным образом на СНМ, и копии планов селений. В итоге сельское расселение в Сибири определено как «зона плотного и компактного расположения русских сельских населенных пунктов» (с. 96−97), что, как представляется, несколько преувеличивает результаты «старожильческого» этапа освоения края. Основные выводы и конкретные наблюдения из «Этнографии русского крестьянства Сибири» были перенесены в фундаментальный труд «Русские» из серии «Народы и культуры» [43].
Обобщающие труды последних десятилетий наглядно показывают недостаточность знаний о расселении «русских старожилов» в XIX в. При этом нельзя не отметить несомненного прогресса в освещении проблем расселения именно за 70-е — начало 80-х годов. Вышедшая в начале этого периода книга «Русские старожилы Сибири» вообще расселение русских в Сибири не освещала, ограничиваясь очерком.
43 Русские. — М&bdquo- 1999. — 828 е.- Глава восьмая «Русские поселения», раздел «Сельские поселения в XVIII — начале XX в.», подраздел «Особенности сельского расселения». — с. 219−225- о Сибири см. с. 223−225. заселения края до конца XVIII в. (XIX в. освещен только в связи с заселением Забайкалья и Приамурья) [44].
Большинство фундаментальных сибиреведческих трудов (В. И. Шункова, А. А. Кондрашенкова, В. Н. Шерстобоева, М. М. Громыко и т. д.), созданных за последние полвека, не выходят своими хронологическими гранями за тот же конец XVIII в., и только немногие авторы (А. Д. Колесников, Н. Ф. Емельянов) привлекали материалы за самые первые десятилетия XIX в., сосредоточивая в то же время свое внимание на анализе процессов XVIII в. Неудивительно, что в «Этнографии русского крестьянства Сибири» к расселению и поселениям XIX в. относятся только 14 сносок из 126, из них только три отсылают к современной научной литературе (с. 101), что, как замечает Н. А. Горская, точно отражает тот факт, что «.проблема до 80-х годов почти не рассматривалась». [45]. В этих условиях неточности и приблизительности оказываются печальной неизбежностью.
Отставание этногеографической «русистики» от потребностей науки подчеркивается тем обстоятельством, что по расселению тюркоязычного населения земледельческой полосы Западной Сибири фундаментальное исследование выполнено еще два десятилетия назад [46]. В частности, применительно к концу XVIII — первой половине XIX в. вопрос о размещении сибирских татар разработан на.
44 Русские старожилы Сибири: Историко-антропологический очерк. — М., 1973. -с. 7−68.
45 Ср.: Горская Н. А. Историческая демография России эпохи феодализма (Итоги и проблемы изучения). — М., 1994. — с. 170.
46 Томилов Н. А — Тюркоязычное население Западно-Сибирской равнины в конце XVI — первой четверти XIX вв. — Томск: Изд-во ТГУ, 1980. — 276 е.- он же. Этническая история тюркоязычного населения Западно-Сибирской равнины в конце XVI — начале XX в. — Новосибирск, Изд-во НГУ, 1992. — 271 с. поселенном уровне с анализом этногруппового состава тюркского населения.
Таким образом, расселение «русских старожилов Сибири» в наименьшей степени изучено как раз на материалах середины XIX в. В результате объективные пространственные характеристики формирования региональных и субрегиональных вариантов этнокультурного комплекса остаются не вполне проясненными. Отчасти восполнить этот пробел в основаниях историко-этнографических исследований по наиболее многочисленному и активному в XIX в. этносу Западносибирского региона — цель предлагаемой вниманию работы.
Источники. В соответствии с поставленной задачей изучения системы расселения русского субэтноса в Западной Сибири на этапе максимального развертывания данной этнографической группой своих социокультурных потенций в основу исследования был положен один источник: опубликованные в 60-е — 70-е годы XIX в. «Списки населенных мест Российской империи» (далее — СНМ) по Тобольской (т. LX) и Томской (т. LXI) губерниям. В данном издании, осуществленном под общим руководством П. П. Семенова Тян-Шанского, по единой программе, разработанной П. И. Кёппеном [47] в максимально компактной табличной форме представлены сведения о всех известных администрации постоянных местах обитания русского и «инородческого» населения. Соответственно, в источнике не содержится сведений о неоседлом населении, т. е., применительно к Западносибирскому региону, о размещении кочевых скотоводов в степи и Горном Алтае, а также оленеводов в тундре и северной тайге.
СНМ опирались на результаты последней, X ревизии, проведенной в России в 1858 г., однако при подготовке к изданию учитывались данные так называемого «полицейского учета» населения (соответственно и мест его обитания) за позднейшие годы. В текстовой части СНМ по обеим западносибирским губерниям приводятся статистические сведения за середину 60-х годов, сравнение которых с итогами расчетов по табличной части изданий показывает, что в СНМ Тобольской губернии сведения о населении относятся к 1868 г. [48], в то время как в СНМ Томской губернии читаем: «.цифра нашего списка — 673 629 д. об. п., которую мы относим к 1858 г.» [49].
Однако остается не вполне ясным — с какой степенью систематичности вносились поправки в статистические сведения об отдельных населенных пунктах в табличной, основной части источника. Складывается впечатление, что здесь приходится иметь дело со значительными различиями между материалами, относящимися к разным округам, а также более мелким административным единицам — участкам и волостям. Разумеется, этот вопрос может и должен быть рассмотрен специально (в рамках, скорее, не этнографии, а исторического источниковедения), однако пока для решения поставленных задач представляется достаточно точным датировать данные о числе дворов и жителей в поселениях (а также и о существовании самих населенных пунктов, разумеется) концом 50-х — серединой 60-х годов XIX в.
47 Яцунский В. К. Петр Иванович Кёппен (1793—1864) // Экономическая и социальная география в СССР: История и современное развитие. — М., 1987. — с. 170.
48 СНМ. Тобольская губерния. — с. CXX-CXXIII (1-я паг.).
49 СНМ. Томская губерния. — с. LXIX (1-я паг.).
Основными принципами классификации населенных пунктов для составителей СНМ были их административная принадлежность (губерния, округ, участок — там, где эти последние административные единицы существовалитолько в виде исключения и несистематично приводятся данные о принадлежности к волости, что, конечно, резко сужает возможности использования и интерпретации источника, особенно на фоне массового применения понятия «волости» в краеведческих, в том числе этнографических работах XIX в.), а на втором месте — положение в сети сухопутных (по преимуществу) коммуникаций. При этом классифицировались и сами дороги: «почтовый тракт», «коммерческий тракт», «проселочная дорога» -причем последнее понятие применялось вовсе не к «проселкам» в современном понимании, а к весьма протяженным (сотни верст) дорогам, не входившим в сферу компетенции администрации (поддержание в эксплуатационном состоянии трактов почтового и коммерческого значения организовывалось местными властями посредством налогового обложения и/или трудовой мобилизации податного населения).
В пределах каждого участка вначале описывались селения по представлявшемуся наиболее важным на данной территории тракту, затем — расположенные справа от него, наконец в завершениенаходившиеся слева. По крайней мере трактовые селения располагались в СНМ строго по удаленности от некоторого центрагубернского или окружного городаселения по сторонам тракта также преимущественно перечисляются по нарастанию данного расстояния, хотя специфика положения на местности и приводила во многих случаях к отступлению от этого правила (благодаря таким отступлениям вырисовываются локальные подсистемы расселения, явно связанные с никак не упомянутыми в источнике дорогами местного значения). По завершении описания населенных пунктов в зоне одного тракта СНМ переходит к другому тракту в пределах того же участка, далее — к третьему и т. д. по мере снижения (официального) значения данных сухопутных дорог.
В северных округах — в пределах рассматриваемой территории это Туринский, Тобольский и Томский округа — вводится понятие «водного тракта», совпадающего, естественно, с течением реки (Тавды, Оби, Иртыша), причем схема распределения селений между «находящимися на тракте» и «справа» и «слева» от него сохраняется, хотя носит уже более чем условный характер: расположенными непосредственно на таком «водном тракте» считались селения, в которых размещались «почтовые/земские станции», прочие селения, также выходившие к берегам водной магистрали, описывались уже как расположенные «справа» или «слева» от тракта.
Наконец, если в пределах участка обнаруживались территории, связь населенных пунктов на которых с какой-либо дорогой оставалась неясной, составители СНМ описывали их общей массой по привязке к некоторой местности, реке, озеру и т. п., сохраняя тем не менее поверстные расстояния до окружного города и участковой квартиры.
Информационный блок по населенным пунктам содержит сведения о названии (с вариантами, в источнике они приводятся в скобкахмаксимально известное их число применительно к одному селению достигает 5), типе (слобода, село, деревня и т. п.), принадлежности (казенное, заводское, владельческое, инородческое) селения. Обязательно указание водоема, а иногда и нескольких (основная река/речка и ее малый притокречка и озеро и т. п.), при котором находится селение, вплоть до «ключа», «колодца» или даже «болота».
Каждому населенному пункту сопоставлены два расстояния: от окружного города и участковой квартирыразумеется, точность измерения этих расстояний была различной: по-видимому, полного доверия заслуживают расстояния по почтовым трактам, а с другой стороны, должны восприниматься как чисто приблизительные расстояния, измеренные до находящихся вдали от трактов селений. В первом случае точность приводимых данных повышается до ¼ версты (особенно, конечно, в пригородных зонах), во второмснижается до десятка верст (очень показательно, например, явно повышенное количество «круглых» расстояний, т. е. чисел, оканчивающихся на «О», приписанных населенных пунктам южной, рудно-алтайской части Бийского округа).
Собственно населенный пункт описывается СНМ числом дворов, числом жителей — мужского и женского пола отдельно, общего итога населения не приводится. В слободах и селах обязательно указывается наличие церкви (иногда двух) — на линиях Московского тракта и некоторых других почтовых трактах указано размещение почтовых (земских) станций. Несистематично приводятся сведения о расположении волостных правленийеще более случайны (хотя по некоторым административным единицам выглядят довольно полными) данные о наличии в селении промышленных и торговых заведений, образовательных и медицинских учреждений.
Таким образом, СНМ содержит обширную информацию о размерах и реальном (а не рассчитанном по прямой условной линии на карте) взаимном расположении населенных пунктов в сетях расселения мезои микрорегионального масштаба (округах и их участках).
Богатый материал приводится источником по ойконимии и гидронимии региона. Главным достоинством СНМ является синхронное описание по единой программе всех населенных пунктов региона, предоставляющее возможность изучать именно региональную систему расселения. Разумеется, как всякий сводный корпус статистической информации, СНМ содержит значительное количество неверных и просто ошибочных данных (включая простейшие и совершенно понятные опечатки, особенно в числовом блоке*).
В «Списке населенных мест» Томской губернии есть заметные пропуски. Так, в перечне населенных пунктов Томского округа отсутствуют все три селения обских (или орских) чатов: Акбалык, Таган и Юрт-Ора [50]. Очевидно, это побочный результат недавних административных преобразований в районе: места поселения чатов на Оби оказались на «стыке» недавно (в 1857 г.) проведенных границ 1-го, 2-го и 4-го участков округа и не вошли ни в один из участковых поселенных перечней. Еще более загадочно отсутствие в списке.
Достаточно обратиться к итоговым таблицам в конце издания, чтобы обнаружить, например, в СНМ Тобольской губернии пропуск 3-х слобод Ялуторовского округа, в результате чего их общее число в губернии показано равным 13, вместо 16 по данным поселенных таблиц (с. 164 2-й паг.). Такие чисто технические по происхождению ошибки содержат и современные изданиянапример, в составленной на основании СНМ таблице 6 «Типы населенных пунктов Сибири в середине XIX в.» в «Этнографии русского крестьянства Сибири» (с. 91) катастрофически «не повезло» Курганскому округу: в нем указаны 2 слободы и 60 сел, как в предшествующем ему в таблице Ишимском округе, в то время как слобод в Курганском округе не было вовсе, зато сел было 64- что же касается деревень, то в соответствующей графе в Курганском округе стоит прочерк (!) (как и в строках, относящихся к Туруханскому и Канскому округам Енисейской губернии), почему-то не привлекший внимание издателей своей явной несообразностью. Содержательного значения упомянутое издание, тем не менее, ни в коей мере не утрачивает.
50 Томилов Н. А. — Тюркоязычное население Западно-Сибирской равнины в конце XVI — первой четверти XIX вв. — Томск, 1980. — С. 213, 216. селений Бийского округа д. Краснощековой на верхнем Чарыше. Все прочие селения района: дд. Трусова, Харлова, Капова, Верх-Камышенка и проч. — в «Списке» присутствуют, а Краснощековой, основанной еще в 1748 г. [51] нет.
Однако в первичных материалах (например, ревизских) ошибки также содержатся, а трудоемкость их сбора, не говоря уже об утрате к нашему времени огромной их части, делает самую перспективу выработки общего представления о системе расселения в регионе на какой-то момент времени при опоре исключительно или даже преимущественно на первичные архивные источники совершенно недостижимой [52].
Низкое качество материалов ревизского учета, включая непосредственно первичные документы — «ревизские сказки», отмечалось всеми сколько-нибудь заинтересованными современниками. При этом ситуация не менялась (по крайней мере, качественно) в зависимости от степени населенности, устойчивой оседлости жителей той или иной территории. В этом смысле весьма показательно аргументированное предостережение A. JI. Перковского от переоценки полноты и достоверности ревизских данных, основанное на анализе демографической статистики по Киевской губернии, т. е. региону, находившемуся в прямо противоположном Сибири положении по численности, плотности и оседлости.
51 Булыгин Ю. С. Первые крестьяне на Алтае. — Барнаул, 1974. — С. 61, 140.
52 О сложных проблемах интерпретации данных, содержащихся в комплексах документов ревизского учета, см.: Колесников А. Д. Определение численности населения по итогам ревизий и на промежуточные даты // Проблемы исторической демографии СССР. — Томск, 1982. — с. 43−54: «.нельзя оперировать цифровыми выкладками без детального изучения истории данного региона. Лишь комплексное, подробное изучение истории края поможет. с наименьшими ошибками выбрать какой-то документ о численности населения района на определенную дату по сопоставимой территории» (с. 53). населения, обеспеченности администрации всех уровней квалифицированными кадрами [53].
Ю. В. Кожухов, напомнив, что «статистический материал который сохранился от первой половины XIX в., не отличается ни точностью, ни единообразием», обратил внимание на отсутствие в массовых статистических источниках XIX в. надежной информации об этническом составе, а тем более происхождении региональных и локальных групп сибирского крестьянства [54].
Табличной части СНМ предшествует текстовая, содержащая общий очерк географии, демографии (включая сведения об этническом составе населения), управления и хозяйства данной губернии (вплоть до уровня цен на основные виды товаров). Эта часть носит более выраженный аналитический (исследовательский) характер и учитывается в основном как элемент историографии вопроса.
Списки" 60-х годов интересны тем, что фиксируют положение дел в довольно краткий исторический момент, когда сибиряк-старожил, судя по описаниям современников, стал уже четко выделяемым на уровне культурных отличий субэтническим типом, а массовые переселения еще не начались. Основное внимание при анализе содержания источника предполагается уделить реконструкции субрегиональных поселенческих систем. В этом отличие предлагаемого мною подхода к источнику от методов, примененных к нему В. А. Липинской, давшей образцовую обработку статистического.
53 Перковский A. JI. Воспроизводство крепостного населения Киевской губернии в 1834 — 1850 гг. // Социально-демографические процессы в российской деревне (XVI — начало XX в.) / Материалы XX сессии Всесоюзного симпозиума по изучению проблем аграрной истории. Вып. 1. — Таллин, 1986.-е. 183−192.
54 Ю. В. Кожухов. Русские крестьяне Восточной Сибири в первой половине XIX века (1800—1861 гг.). — JL: Издательство Ленинградского университета, 1967. — с. 55−56. материала «Списков» для обобщенной характеристики расселения русского крестьянского населения Сибири [55]. Анализ местных систем расселения позволит конкретизировать чисто географические аспекты размещения русского населения Сибири, выявить как общие черты, так и локальные особенности пространственного компонента культуры субэтноса.
Методы исследования. В работе в основном применялся типологический метод, в меньшей мере — элементы сравнительного и компонентного методов. Из методического арсенала социально-экономической географии использовались методы классификации и районирования. Разработка топонимической проблематики осуществлялась по преимуществу средствами классификации, формантного анализа и метода топонимических ареалов.
Новизна работы и ее практическая значимость. Впервые подвергнут сплошному статистическому анализу массив демографической, географической и топонимической информации, содержащийся в «Списках населенных мест». Полученные результаты значительно уточняют существующие представления о численности и размещении русского населения региона, преобладающих типах населенных пунктов, размещении населения относительно гидрографических объектов, в дорожной сети и относительно городских центров. Впервые проанализированы основные черты топонимии региона на узком хронологическом интервале середины XIX в. Представленный в диссертации материал может быть использован в обобщающих трудах по истории заселения и освоения Сибири, формированию на ее территории субэтноса русских.
55 Этнография русского крестьянства Сибири. — М., 1983. — с. 57—101. сибиряков-старожилов, а также в краеведческих изданиях и работах по географии населения.
Структура работы. Работа состоит из Введения, трех глав, Заключения и списка использованной литературы.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
.
Результаты проделанной работы могут быть кратко резюмированы следующим образом.
К началу второй половины XIX в. в земледельческой полосе Западной Сибири в основном сформировался сплошной расселенческий ареал русскоязычного населения. Это было преобладающе аграрное население (крестьянство в широком смысле этого слова). Численность русского сельского населения юга Западной Сибири превысила 1,5 млн. человек, что составляет около 1/3 численности сельского населения региона в конце XX в.
Сеть населенных пунктов, состоявшая из почти 5 тыс. единиц, имела все основные признаки иерархически организованной системы. Размеры сельских поселений варьировались от 1 двора до 350−400. Преобладающим типом поселения была деревня со средним числом дворов около 50 и населением 250−300 чел. В узловых пунктах каркаса системы расселения [153] размещались крупные (свыше 100) и очень крупные (свыше 250 дворов) пункты, имевшие официальный статус сел и слобод. Свыше ¼ русского сельского населения размещалось в пригородных зонах небольших, но эффективно организовывавших расселение и хозяйство городских и промышленных центров. Задолго до начала второй колонизационной.
153 О содержании понятия «опорный каркас расселения» (с историей вопроса) см.: География населения СССР в условиях НТР: Основные факторы и изменения расселения. — М., 1988.-е. 70−90. волны конца XIX в. наметился сдвиг населения в приозерные ландшафты.
Западносибирская система расселения включала также и подсистему расселения нерусских сибиряков. При естественной специфике нерусских населенных пунктов (меньшие размеры, приуроченность к ландшафтам промыслового и животноводческого типов эксплуатации) «инородческая» подсистема расселения была органично связана с русской по пространственному размещению своих элементов, по иерархичности поселений в локальных комплексах, по ориентированности на городские центры и коммуникационные линии, составлявшие каркас единой западносибирской системы расселения.
Следует подчеркнуть, что западносибирская система расселения резко отличалась от расселенческих структур, сложившихся на Русском Севере и Предуралье, а также, по-видимому, и в Центре России. Сибирские сельские селения были в среднем в 3−5 и более раз крупнее. Малодворные селения были многочисленны, но выступали, в основном, как первоначальные фазы продолжающегося внутрирегионального расселения.
Не менее системно выглядит и русская западносибирская топонимия — результат «идеального освоения пространства». Подтверждается представление о решительном преобладании ойконимов посессивного (владельческого) типа, образованных от фамилий и прозвищ местных жителей. Обнаружились существенные различия в распространении такой модели топонимической номинации на мезои микрорегиональных уровнях. Наметились также значимые вариации в употреблении названий местного, сибирского происхождения, более характерного для восточной,.
Приобско-Алтайской части региона. Выявлена специфическая модель переноса ойконимов в процессе колонизационного движения как внутри Западносибирского региона, так и из Европейской России в Сибирь. Эта модель была согласована с общим принципом преобладания посессивных названий, однако использовала последние в качестве сопряженных комплексов меморативного характера.
Таким образом, характер системы расселения, рассмотренной в географическом, демографическом и топонимическом аспектах, позволяет говорить о значительном своеобразии и не менее значительном региональном единстве материально и идеально реализованных принципов взаимодействия человека и пространства его обитания. «Русские старожилы» в данном случае Западной Сибири предстают как реальность в этногеографическом отношении.
