Освоение Крайнего Севера: Опыт имитативного моделирования по материалам археологии

Задачей археологии является открытие законов культуры и благодаря этому извлечение полезного опыта для устройства настоящей и последующей жизни.

В.А.Городцов, «Археология».

Освоение новых территорий — процесс, присущий роду человеческому еще со времени его формирования как отдельного биологического рода (таксона). Строго говоря, расселение по новым территориям и их освоение присуще всему живому — это естественный процесс распространения жизни, благодаря которому вся планета, включая, казалось бы, самые неблагоприятные регионы, оказалась покрыта биосферой. Но биосфера в целом — это вся совокупность живого, включающая все его виды. Если рассматривать вид Homo в ряду прочих биологических видов, то одной из отличительных его черт является всемир-ность ареала.

Изучение истории освоения новых территорий — это изучение причин миграций человеческих коллективов, способов адаптации мигрантов к новым условиям существования, и нередко — взаимоотношений мигрантов с аборигенами. Все эти вопросы теснейшим образом взаимосвязаны, и рассмотрение их в отдельности обычно осуществляется с известной долей условности. Тем не менее, такая возможность существует, и мы в дальнейшем изложении будем делать акцент главным образом на выработке коллективами-мигрантами разного рода адаптаций к новым условиям обитания. Поскольку речь идет именно о человеческих коллективах, ясно, что под адаптациями в данном случае понимается не биологическая приспособляемость, а та, что присуща социальным образованиям: выработка нового хозяйственно-культурного типа, освоение новых источников питания и сырья, перестройка организационной структуры и т. п.

Если попытаться в самом общем виде представить историю освоения человечеством новых территорий на основании имеющихся исторических (в широком смысле слова) источников, то можно заметить, что в процессе развития человечества существенным образом менялись как причины, порождавшие необходимость расселения коллективов из исходных зон обитания, так и способы их приспособления к жизни в новых местах. Мы не будем рассматривать эти процессы в нижнеи среднепалеолитическое время, а начнем наше краткое рассмотрение лишь с верхнего палеолита, т. е. с эпохи, когда Homo sapiens окончательно сложился как вид.

Археологические памятники показывают нам, что размеры коллективов того времени были крайне невелики, в лучшем случае — несколько десятков человек, способ жизнеобеспечения-охота, собирательство. Тем не менее, к концу верхнего палеолита человеком освоены практически все пригодные для жизни территории планеты, за исключением, быть может, лишь самых климатически экстремальных (1). Следовательно, как ни мала была общая численность населения, и, стало быть, его удельная плотность (2), она была достаточна для вытеснения избыточного населения с исходных территорий на новые места. Главной причиной расселения человеческих коллективов было, по-видимому, избыточное демографическое давление, величина которого впрямую зависела от биотической насыщенности каждого биогеоценоза, заселенного людьми. Иными словами, хотя любой человеческий коллектив — это не только биологическая популяция, но еще и всегда — социум, причина освоения новых территорий в эту эпоху была, в сущности, почти чисто биологическая. Цепочки обмена некоторыми предметами или сырьем просматриваются в археологии палеолита зачастую на сотни километров (3), а черты исходной культурной общности иногда охватывают десятки памятников и покрывают значительные площади. Однако у нас нет серьезных оснований полагать, что между отдельными коллективами, археологически ассоциируемыми с памятниками-стоянками, были какие-то устойчивые постоянные связи, позволяющие считать несколько коллективов единой организационной структурой. Поэтому в структурном, организационном плане расселение на новые территории избыточного населения — это сегментация исходного коллектива, а не «втягивание» в зону влияния некоего социума нового населения и новой территории. Это не означает, впрочем, что сегментация — единственный способ образования новых коллективов в то время. Разумеется, шел процесс и гибридизации, когда сегменты неких исходных коллективов, сталкиваясь на новых территориях, давали смешанные в культурном отношении организации, за симбиотическим обликом которых стоит, вероятно, и биологическое смешение через браки. Во всяком случае, черты некоего культурного единства, прослеживаемые археологически на огромных территориях на протяжении весьма длительных отрезков времени, вряд ли можно объяснить только одной сегментацией некоего исходного коллектива (4). Важно отметить другое: каким бы образом ни создавались новые человевеческие коллективы в ту эпоху, они все равно не давали в итоге некую иерархическую социальную структуру на большой территории, а продолжали оставаться автономными, слабо связанными и не соподчиненными человеческими сообществами.

Насколько позволяют судить археологические данные, описанная выше ситуация сохранялась на протяжении многих тысячелетий и охватывала не только эпоху палеолита, но и мезолита, а в большинстве случаев — и неолита. По-прежнему главной причиной расселения людей оставалось избыточное демографическое давление, а главной организационной формой создания коллективов на вновь занятых территориях — сегментация исходного коллектива. Необходимо отметить еще одно немаловажное обстоятельство, возникшее в постпалеолитическое время. Если в верхнем палеолите шло освоение пустых территорий (их было еще очень много, зачастую это огромные пространства), то в мезолите и позже ситуация почти везде меняется. Подавляющее большинство пригодных для жизни территорий уже было занято каким-то населением и отток избыточного населения происходил из зоны большего демографического давления в зону меньшего демографического давления, а не в совсем незаселенные места.

Таким образом, освоение новых территорий поставило перед мигрантами проблему взаимоотношений с аборигенами. Для населения верхнего палеолита она, вероятно, не была актуальной. Мы не знаем, как это происходило практически ни в верхнем палеолите, ни в мезолите, ни в неолите *). Во всяком случае, убивать себе подобных люди умели еще на самых ранних этапах своей истории, что подтверждается наличием пробитых человеческих черепов из многих памятников палеолита и мезолита (например, из мезолитических памятников у Днепровских порогов Васильевка, Волошское). В целом имеется достаточно свидетельств того, что контакты между различными группами населения каменного века отнюдь не всегда были мирными.

Археологические источники говорят нам лишь о том, что еще с верхнего палеолита просматриваются следы смешения разных культурных традиций на одном и том же памятнике (если он многослоен), но зачастую можно отметить и полную смену традиций на цодобном же памятнике. Мы не можем сказать, использовалось ли имевшееся в те эпохи оружие только как охотничье, или еще и как военное снаряжение. Копье, топор, дротик, нож, лук со стрелами — вещи универсальные в этом отношении, а специфических типов мы не встречаем в археологических памятниках вплоть до эпохи энеолита-бронзы. Зато появление этих предметов, притом отнюдь не синхронное во всех зонах обитания, говорит нам о многом. Прежде всего, о том, что в зонах типа ближневосточной уже в раннем неолите, благодаря сложению там производящего хозяйства, возникла очень непростая демографическая ситуация.

Именно эколого-демографическая ситуация и повлекла за собой переход к производящим типам хозяйства (5), но поскольку в наши задачи не входит рассмотрение этого вопроса, мы будем заниматься лишь обратным влиянием изменения типа хозяйства на демографические процессы. А оно имело место везде, где проблемы снабжения человевеческих коллективов продуктами питания решались через переход к производству этих продуктов. В этом отношении зона Ближнего Востока — одна из характернейших и древнейших из числа хорошо исследованных археологами. Здесь достоверно прослеживается интересующий нас процесс «расползания» определенных черт материальной культуры, выявляемой археологически, из некоей исходной зоны на достаточно обширную территорию. Подобные процессы повторялись многократно: каждая из археологических культур Ближнего Востока, в частности, в Месопотамии, «растекалась» по большому региону, сменяя свою «предшественницу». То же наблюдается и Палестине, и в Анатолии, и на Балканах (6). Весь этот процесс начинается в данном регионе в неолите и большепрекращается, охватывая в эпоху бронзы огромные территории: всю северную Африку и всю степную й Южную Евразию.

Таким образом, с точки зрения нашей задачипоказать в общих чертах эволюцию причин и последствий освоения человечеством новых территорий — можно констатировать, что в зонах сложения производящих типов хозяйств благодаря созданию там сравнительно стабильного пищевого базиса, прирост населения стал постоянно действующим фактором, вызвавшим обострение демографической ситуации. Прирост населения приводил к обострению демографической ситуации не сам по себе, а в сочетании с неизбежно возникавшими время от времени кризисными положениями в снабжении продуктами питания, и именно этох обстоятельство вызвало необходимость оттока населения.

Общество, ведущее достаточно развитое производящее хозяйство, особенно в плотно населенной зоне, в окружении таких же обществ — это уже организационно сложный, структурированный социум. В нем имеется несколько более или менее обособленных отраслей хозяйства, он уже временами остро нуждается в самообороне, а поскольку внутренний естественный обмен хозяйственными продуктами постепенно вытесняется, оно нуждается и в управлении. Требуется некий социальный орган, который осуществляет контроль над соблюдением распорядка в ведении хозяйственных работ, распределяет продукты производства, разрешает внутренние конфликты, направляет боевые действия и регулирует внешние отношения с другими коллективами. Таким образом, наиболее развитые в хозяйственном и культурном отношениях общества эпохи энеолита-бронзыэто иерархизированные структуры, в которых произошло не только разделение труда, но и выделение функции управления, приведшее в итоге к концентрацин реальной власти в верхних уровнях социальной иерархии. Для нашего исследования это обстоятельство играет весьма существенную роль.-Хотя главной причиной вынужденного оттока избыточного населения на новые территории в эпоху энеолита-бронзы было по-прежнему избыточное демографическое давление (причина почти биологическая), сама организация этого оттока происходила уже по-другому. Можно с большим основанием полагать, что зачастую это был военный захват новой территории, сопровождавшийся частичным истреблением или закабалением коренного населения. Таким образом, начиная с эпохи энеолита-бронзы, процесс освоения новых территорий приобретает порой новый характер: территории захватываются, а не просто заселяются, и эксплуатируются, причем продукты, с них полученные, направляются на исходную территорию.

Если теперь обратиться к тому этапу истории человечества, когда усложнение организационной структуры некоторых обществ привело к появлению государственных образований (на Ближнем Востоке это эпоха энеолита, а в Индии, Средней Азии, Китае — более поздний период), то на основании как археологических, так и складывающихся в то время письменных источников отчетливо видно: захват чужих территорий приобретает характер государственной политики.

Дальнейшая судьба этих территорий зависит от массы обстоятельств. Прежде всего — от численного соотношения пришлого и аборигенного населения. Понятно, что оно в значительной степени влияегг на общий облик той синтетической культуры, которая неизбежно сложится через некоторое время на колонизируемой территории. Не меньшее значение будет иметь и соотношение по степени развитости хозяйственно-культурных типов пришельцев и аборигенов. Очень многое зависит от экологических условий на занятой пришельцами территории, ибо, при существенных отличиях от экологии метрополии, пришельцы будут вынуждены адаптироваться в своих хозяйственных навыках к местным обстоятельствам, что неизбежно приведет к трансформации их исходного хозяйственно-культурного типа. Не менее важным фактором, влияющим на будущую судьбу колонизируемой территории, является уровень социально-экономического развития метрополии. Захват и колонизация новых территорий как государственная политика осуществлялись уже исторически первыми известными государствами, но продолжают существовать и по наше время. И это несмотря на то, что за прошедшие три тысячи лет сменились несколько общечеловеческих социальных формаций. Главная тенденция продолжала оставаться прежней: как только на некоей территории в процессе исторического развития складывалось достаточно мощное (в экономическом и военном отношениях) государство, оно начинал стремиться к захвату новых территорий. Побудительные причины, конечно, менялисьизбыточное демографическое давление перестало играть решающую роль. Но, во-первых, сильному, плотно населенному государству нужна сырьевая базаво-вторых, на более поздних этапах исторического развития ему нужны рынки сбыта. В-третьих, поскольку растет «этажность» государственной иерархии, все большее количество «верхних этажей» стремится к достижению максимального экономического и социального комфорта, а понятие «максимальный» тоже меняется от эпохи к эпохе. В-четвертых, в развитом государстве всегда есть прослойка людей, неудовлетворенных своим социально-экономическим уровнем внутри государственной иерархии и постоянно готовых к вооруженной борьбе за более высокое положение в этой иерархии. Такие люди всегда представляли собой потенциальную опасность для любого государства, особенно если их много, если они свободны в правовом отношении и вооружены. Но они становятся полезными, если их силы и энергию умело направить вовне или хотя бы не мешать им действовать самостоятельно на чужих территориях. Таким образом, у государства есть руки, которыми можно реализовать захват и освоение новых земель. И наконец, есть еще один фактор, побуждающий к экспансионистской политике: это межгосударственная конкуренция. Когда несколько достаточно развитых государств складываются на сравнительно небольшой площади, как это, скажем, случилось в средневековой Европе, то потенциальная опасность вооруженного конфликта резко возрастает, а возможность сохранить свою целостность и независимость становится весьма проблематичной. Все это побуждает любое из соседствующих государств к наращиванию своей экономической и военной мощи. Вот одна из причин быстрого роста в Европе промышленного производства самых различных отраслей, а для него опять-таки необходима значительная сырьевая база. Отсюда — рост тенденции к колониальному захвату чужих территорий, даже расположенных на других континентах. Дальнейшее течение событий общеизвестно: с XV по XVII в. под влияние европейцев попадает практически вся ойкумена, включая как вполне развитые социальные образования (государства латиноамериканских индейцев, африканцев, азиатские государства), так и территории Крайнего Севера и тропиков, заселенные этносами, находящимися на уровне родо-племенной организации.

Однако судьба всех сложившихся в этот период колоний или зависимых территорий, как известно, далеко не одинакова. Те, что расположены в экологически оптимальных условиях, обладают хорошей пищевой и сырьевой базой, позволяющей реализовать на ней полноценную и автономную экономику, привлекают к себе наибольшее число пришельцев. Последние достаточно быстро подавляют сопротивление местного населения, частично истребляют или оттесняют его в менее пригодные для жизни зоны, и создают в конце концов автономную социальную структуру, настолько^устойчивую, что она способна на борьбу за политическую независимость от своей метрополии.

Те колонии, что складываются в условиях, экологически непривычных для европейцев, привлекают последних в меньшей степени, и численный перевес остается за аборигенным населением, которое продолжает вести традиционный тип хозяйства, оптимальный для данной экологии. В этих случаях, как правило, европейцы создают лишь административную структуру, управляющую местным населением, на целиком подчиненную метрополии. Проникновение новых, европейских, типов производства осуществляется медленнее и в том объеме, который удовлетворяется местной сырьевой базой. Создание автономной социальной структуры, способной на борьбу за политическую самостоятельность затруднено, а иногда и совсем невозможно. Тем не менее этот процесс «автономи-зации» идет, и там, где экология дает возможность развивать достаточно мощную экономику (Тропическая Америка, Ближний Восток, Тропическая Африка, Южная и Юго-Восточная Азия), политическая автономия рано или поздно осуществляется. В зонах же экологически, бедных, способных прокормить лишь немногочисленное население, не могут сложиться социальные структуры, автономные экономически и политически (Аляска, Крайний Север Канады, Крайний Север России). Они продолжают оставаться сырьевой базой метрополии. Их экономическое развитие зависит главным образом от потребностей метрополии в тот или иной период ее развития. На ранних этапах освоения европейцами Севера ими вывозились оттуда продукты охотничьего и морского промыслов местного населения. Когда же для европейской метрополии стало наиболе важным получение минерального сырья для промышленности, северные территории стали рассматриваться как источники полезных ископаемых. Но и в том, и в другом случае Север продолжал оставаться лишь частью, территориальной и экономической, своей метрополии.

Итак, предпринятый выше краткий обзор исторических судеб новых земель, осваиваемых в процессе эволюции человеческого общества, привел нас к заключению, что одной из важнейших характеристик, определяющих дальнейшую судьбу этих территорий, является их экология. Во все исторические эпохи от этой характеристики зависит целый ряд факторов.

Во-первых, максимальная плотность населения, ведущего потребляющий тип хозяйства, а отсюдаи максимальная суммарная численность населения данной территории, и величина критического демографического давления, вызывающая подвижки этого населения.

Во-вторых, тот тип производящего хозяйства, который можно реализовать в данных экологических условиях. Отсюда — потенциальная возможность мигрантов реализовать привычную хозяйственную деятельность, подчиняя ею аборигенов, или наоборот, необходимость для мигрантов подчиниться хозяйственному укладу местного населения.

В-третьих, общий объем биомассы, получаемой в результате хозяйственной деятельности человека на данной территории. Если она достаточна для того, чтобы полностью прокормить все население, суммарно сложившееся после прихода мигрантов, и эта численность населения достаточна для организации устойчивой иерархической социальной структуры, способной на выполнение всей жизнеобеспечивающей деятельности, включая самозащиту, то такая территория имеет потенциальную возможность получит со временем политическую автономию от метрополии.

И последнее. Если, говоря об экологии некоей территории, подразумевать не только биотоп этой территории, но и ее физическую географию, т. е. рельеф, климат, залежи полезных ископаемых, почвенную структуру, гидросеть — все то, что принято называть биогеоценозом — то тогда часто употребляемое нами понятие «сырьевая база» приобретает более полное значение. Оно становится очень важной характеристикой осваиваемой территории, т.к. еще с эпохи раннего металла залежи полезных ископаемых и их доступность играли ключевую роль в судьбах этих регионов. Полноценная минеральная «сырьевая база» — зачастую она провоцировала экспансию — в дальнейшем могла обеспечить сложившемуся на данной территории социуму развитие определенных типов промышленного производства, облегчающих экономическую и политическую автономизацию.

Таким образом, если теперь обратиться к детальному изучению всей истории освоения некое! территории, и придать этой работе методологический аспект, то представляется целесообразным учесть следующие положения.

1) При изучении истории освоения человеком выбранного региона на достаточно длительном историческом промежутке имеет прямой смысл проследить эволюцию биогеоценоза данного региона. Как мы могли убедиться, от этого фактора в значительной степени зависит судьба человеческих коллективов, этот регион заселивших.

2) На наш взгляд, большой методологический интерес вызывает история освоения человеком Крайнего Севера, т. е. территории с экстремальными климатическими и экологическими условиями. Здесь с особой силрй проявились способности человеческого общества к адаптации в любых природных условиях. Это нетрудно понять, потому что зоны с богатой экологией и оптимальным климатом дают широкую «норму реализации» жизненных потенций человечества, а зоны экологически жесткие заставляют человека выбирать лишь самые оптимальные стратегии жизнеобеспечения, отсекать все варианты «избыточного» поведения в адаптации к природе. Методологически это интересно потому, что, поскольку речь идет об археологическом исследовании, мы имеем право относиться к остаткам материальной культуры северных народов, как к культуре остроадаптивной, в которой все черты «излишеств», приобретенных в процессе жизни в более мягких природных условиях, должны неизбежно отмереть. Появление же новых культурных черт допустимо рассматривать как определенную и необходимую потребность в адаптации к новым, более тяжелым условиям жизни, а не как поиск новых путей развития методом проб и ошибок: Крайний Север не оставляет возможности для такого поиска.

3) Как мы уже отмечали в нашем кратком историческом обзоре, причины, заставляющие человеческие коллективы осваивать новые для себя территории, меняются в процессе исторического развития в диапазоне от спонтанно возникающих эколого-демографических до государственно-политических, осознанно проводимых. Представляется методологически интересным проследить при архерлогическом исследовании истории освоения Крайнего Севера, отражается ли эпохальное изменение причин этого освоения в материалах археологических памятников. Иначе говоря, можно ли, не прибегая к помощи других исторических источников, сделать заключение о том, что освоение Крайнего Севера вызывалось разными причинами и приводило к неодинаковым для населения данного региона последствиям.

4) Выше нами часто использовалась терминология, не являющаяся общепринятой в собственно исторических работах: система, структура, адаптация и т. п., то есть терминология, заимствованная из аппарата системных последований. Это отнюдь не случайно: на наш взгляд, подобная терминология адекватно отвечает своему смысловому употреблению при объяснении исторических процессов. При этом подразумевается, что человеческое общество является одновременно и объектом исторического исследования, и объектом системного исследования, т. е. системой, обладающей свойством самоорганизации, саморегулирования, самообучения. Следовательно, его эволюция — это предмет системного исследования. Такое исследование способно вскрыть побудительные причины любого исторического процесса, построить адекватную объекту достаточно полную модель, обладающую прогностической ценностью, т. е. позволяющую с высокой степенью вероятности предсказать будущее поведение моделируемого объекта (в данном случае — человеческого общества) и (или) восстановить пробелы его прошлой жизни, возникающие из-за неполноты эмпирических (исторических) данных.

Вообще говоря, исследование объекта какой-то дисциплины, ведущееся через построение адекватной этому объекту прогностически ценной модели, и есть в строгом смысле слова научное исследование. О) Подход к человеческому обществу, как к сверхсложной саморегулирующейся системе, также не нов и оправдан тем, что дает возможность построить достаточно строгую формализованную модель этого объекта, обладающую прогностической ценностью. (8) С другой стороны, проверка достоверности такой модели не может быть произведена без опоры на эмпирический материал, в данном случае — археологический. Специфика же этого материала делает необходимым предпослать его изложению следующее замечание методологического характера.

Археологический материал, взятый сам по себе — статичен. Любой отдельно взятый пласт культурного слоя любого памятника — это фиксированное состояние некоей материальной культуры какого-то населения, точнее сказать — то, что от нее осталось к моменту вскрытия культурного слоя. Динамику жизни исследуемого памятника придает материалу сам исследователь, пытаясь проследить изменения в материальной культуре от слоя к слою и (или) от памятника к памятнику. Таким образом, если каждый синхронный срез археологического памятника, будучи описан археологом, дает «макет» состояния оставившего данный памятник общества, то совокупность таких «макетов» по сумме срезов одного или нескольких памятников, будучи расставленной по шкале времени, дает нам некую «модель» жизни общества, имитирующую динамику его развития. Модель, построенная таким образом по обобщенному эмпирическому материалу, может быть названа имитативной моделью.

Итак, представляется методологически ценным провести исследование в такой последовательности. а) Обобщив доступные археологические материалы по большому временному отрезку северного региона в достаточно протяженном широтном районе (Кольский п-в — низовья Оби), позволяющем проследить миграционные пути северных народов древности, построить имитативную модель процесса освоения Крайнего Севера. Попытаться выявить с помощью модели те эпохальные изменения в этом процессе, о которых в предварительном рассмотрении говорилось выше. б) Исходя из сугубо теоретических соображений, позволяющих рассматривать человеческое общество как сложную саморегулирующуюся систему, построить формализованную модель такой системы. С ее помощью логически осмыслить процессы освоения новых территорий, причины, их порождающие и перенести эти построения на процессы освоения экстремальных экологических зон планеты — районов Крайнего Севера. в) Сопоставив имитативную и теоретическую модели, откорректировать теоретическую модель в случае расхождения ее динамики с той, что восстанавливается по реальному археологическому материалу. С другой стороны, попытаться внести с помощью теоретических построений ясность в трактовку археологических материалов там, где такая трактовка представляется в каком-либо отношении малообоснованной.

Работу можно считать методологически оправданной, если удастся добиться удовлетворительной смысловой сходимости между теоретической и имита-тивной моделями.

1. Марков К. К. Очерки по географии четвертичного^периода.М., 1955. С. 157−162.

2. Он же. Позднеи послеледниковая история окрестностей Ленинграда на фоне позднеи послеледниковой истории Балтики//Труды Комиссии по изучению четвертичного периода. Т. IV. Вып. 1. 1934.

3. Долуханов П. М. Геологический возраст стоянок на Рыбачьем полуострове//КСИА. N 126.

4. Он же. Природные условия эпохи мезолита на территории СССР//Археология СССР. Мезолит СССР. М., 1989. С. 13.

5. Волокитин A.B., Косинская JI. J1. О методах датирования некоторых памятников каменного века в бассейне Вычегды//Актуальные проблемы методики западносибирской археологии. Новосибирск, 1989.

6. Бурое Г. М. Древний Синдор. М., 1967. С. 35.

7. Матюшин Г. Н. Каменный век Южного Урала: Автореф. дис. д-ра ист.наук. Киев, 1987. С. 30−31.

8. Халиков А. Х. Отражение динамики географической среды в расположении памятников мезолита и неолита северо-востока Европейской части СССР// Первобытный человек и природная среда. М., 1974.С. 287−289.

9. Хотинский H.A. Голоцен Северной Евразии. М., 1977. С. 61−66.

10. Старков В. Ф. Мезолит и неолит лесного Зауралья. М., 1980. С. 192−198.

11. Бадер О. Н. Проблема смещения ландшафтных зон в голоцене и археология//Первобытный человек и природрая среда. С. 227−228.

12. Шнитников A.B. Изменчивость общей увлажненности материков северного полушария//За-писки географического общества СССР. Т. 16. Новая серия. М.-Л., 1957. С. 193−198.