Отечественная проза рубежа XX-XXI веков в аспекте «вторичных художественных моделей»: Л.Петрушевская, Ю.Буйда, Вик.Ерофеев

Литературный процесс последних десятилетий 20 веканеобыкновенно сложное и неоднородное явление. Своеобразие литературной ситуации конца столетия во многом обусловлено социокультурными факторами. Переломный, кризисный характер рубежа веков, атмосфера глобальной катастрофичности, утрата ценностных ориентиров, распад целостной картины мира — вот наиболее значимые характеристики данного периода. Разумеется, они оказывают свое влияние и на литературу: кардинально перестраивается концепция герояидет активное разрушение традиционных жанровых каноновразмываются границы художественных стилейнаблюдается тенденция к их сближению, взаимопроникновению. Сам процесс творчества зачастую превращается в экспериментирование, моделирование, охватывающее все структурные уровни произведения, то есть меняется характер литературы.

За последние десятилетия в литературоведении были предприняты неоднократные попытки как-то классифицировать имеющееся многообразие художественных направлений, течений, групп. Достаточно назвать хотя бы имена таких исследователей, как И. С. Скоропанова, Г. Л. Нефагина, Н. Л. Лейдерман, М. Н. Липовецкий, М. Н. Эпштейн и многие другие. Однако, как выясняется, дать четкую систематизацию картины развития современной литературы очень сложно, вряд ли работу в этом направлении можно считать завершенной. Следует учитывать, что в постмодернистской ситуации само понятие границы размывается. В связи с этим неудивительно, что творчество целого ряда современных писателей определяется критикой совершенно по-разному. При этом амплитуда оценок одних и тех же произведений порою колеблется от критического реализма до постмодернизма. Исследователи изобретают новые термины, видимо, чувствуя недостаточность уже существующих, исторически сложившихся (сверхреализм, метареализм, неосентиментализм и т. п.).

Приведем весьма показательную цитату из статьи Т. Т. Давыдовой «Сумерки реализма (о прозе Л. Петрушевской)»: «Драматургия и проза Петрушевской производит впечатление реалистической, но какой-то сумеречной. Еще одно движение, и начнется нечто иное, что именно, пока неясно, будущее покажет» [Давыдова 2002: 32].

Мы полагаем, что нужно искать какие-то новые подходы и принципы литературоведческого анализа, учитывающие специфичность переживаемого литературой момента. На наш взгляд, наиболее оптимальный путь исследования — обращение к максимально широким, фундаментальным категориям, позволяющим не только разграничить разнородные явления, но и увидеть связь между ними, выявить сходство в абсолютно полярных на первый взгляд художественных моделях.

Наличие таких типологически сходных черт в произведениях новейшей литературы очевидно: демонстративная оторванность от реальности, усиление условности, стилевая декоративность, разнообразные формы литературной игры, объединяющей автора, героя и читателя, тотальная интертекстуальность. Реальные предметы и явления в художественном тексте утрачивают свои обычные значения и становятся элементами языка, с помощью которых воссоздается мир значений. То есть, можно с полным основанием говорить о том, что доминантной становится семиотическая тенденция.

На наш взгляд, процессы, происходящие на данном этапе социокультурной эволюции, дают возможность рассмотрения произведений современных авторов в аспекте дихотомии «первичных» и «вторичных» художественных моделей. Напомним, что эта терминология была предложена и научно обоснована в работе Д. С. Лихачева «Развитие русской литературы X — XVII веков. Эпохи и стили» [Лихачев 1973]. Все «великие стили» — романский, готику, ренессанс, барокко, классицизм, романтизм, реализм — ученый подразделяет на «первичные» и «вторичные», выдвигая концепцию асимметричного развития искусства.

Исследователь отмечает, что «ни один из великих стилей не определяет полностью культурное лицо эпохи и страны. Развитие стилей асимметрично (.) каждый стиль постепенно изменяется от простого к сложному, однако от сложного к простому он возвращается в результате скачка» [Лихачев 1973: 79]. Это асимметричное движение сравнивается с амплитудой маятниковых колебаний, но не равномерных, поскольку «взмах в одну сторону быстр, отчетлив» силен, а взмах в другую сторону замедляется, погружается в неопределенность, силовые линии дробятся" [Лихачев 1973: 79]. Рождение «вторичного» стиля происходит в результате усложнения «первичного» новым образованием, противоположным по своему характеру. Как отмечается в работе Д. С. Лихачева, «каждому стилю первого ряда соответствует свой поздний „эллинистический“ период, при котором создается стиль второго ряда» [Лихачев 1973: 79].

Идеи Д. С. Лихачева получили свое дальнейшее развитие в трудах Ю. М. Лотмана и тартуской семиотической школы. Так, в работе «Асимметрия и диалог» Ю. М. Лотман указывает на то, что «обычное, „нормальное“ сознание представляет собой компромисс между противонаправленными тенденциями составляющих его однолинейных „сознаний“. Можно предположить, что и наблюдаемое в различных сферах культуры периодическое „качание“ между крайними структурными формами и их компромиссным выравниванием вокруг усредненной формы имеет ту же природу» [Лотман 1983: 278]. Ученый также говорит о ритмичности смены структурных форм в искусстве и идеологии. Согласно концепции маятника, в искусстве происходит «качание стилей» между двумя архетипами: классическим и барочно-романтическим.

Однако наиболее детально данный вопрос изучен в монографии И. П. Смирнова «Мегаистория. К исторической типологии культуры». Исследователь видит суть дихотомии, в том, что «все „вторичные“ художественные системы („стили“) отождествляют фактическую реальность с семантическим универсумом, то есть сообщают ей черты текста, членят ее на план выражения и план содержания, на наблюдаемую и умопостигаемую области, тогда как все „первичные“ художественные системы, наоборот, понимают мир смыслов как продолжение фактической действительности, сливают воедино изображение с изображаемым, придают знакам референциальный статус» [Смирнов 2000: 22].

В работе также оговаривается возможность сосуществования двух инвариантных типов сознания, «один из которых отождествляет знаки с референтами, а другой — референты со знаками" — выделенные типы поочередно проявляются в «варьирующихся диахронических системах» [Смирнов 2000: 20].

Проблема дихотомии «первичных» и «вторичных» культурных моделей в какой-то степени затрагивалась и в работах А. В. Михайлова «Обратный перевод» [Михайлов 2000], М. Н. Липовецкого «Русский постмодернизм» [Липовецкий 1997]. В них как раз и были сделаны определенные попытки рассмотреть проблему дихотомии на конкретном историко-литературном материале, но в одном случае, у А. В. Михайлова, предметом исследования являлась зарубежная литература, а М. Липовецкий рассматривает лишь одну из разновидностей «вторичной» модели — постмодернизм. В этом плане интересна также статья И. П. Смирнова «Барокко и опыт поэтической культуры начала 20 века» [Барокко в славянских культурах 1982: 271−284], где ученый обращается к эпохе серебряного века.

Итак, как мы убедились, проблема дихотомии «первичных» и «вторичных» художественных систем изучается в основном в теоретическом плане, ее историко-литературный аспект нельзя считать всесторонне разработанным. В первую очередь это относится к современному литературному процессу. Данное обстоятельство побудило нас исследовать творчество современных отечественных писателей в аспекте «вторичных» художественных моделей. Этот подход и определяет, как нам представляется, актуальность и новизну нашего диссертационного исследования.

Мы исходим из того, что развитие литературы на современном этапе идет не поступательно, а как бы «вглубь», постепенно вскрывая и возвращая к жизни ранее накопленные слои, порождая множественные «вторичные» модели. В результате открытые «первичным» стилем и художественно освоенные явления действительности помещаются в культурный контекст уже известных «вторичных» художественных моделей, которые становятся «знаком», средством интерпретации эстетической информации, сообщенной «первичным» стилем. В подтверждение сказанному приведем суждение Д. С. Лихачева о том, что «. история культуры есть не только история изменений, но и история накопления ценностей, остающихся живыми и действенными элементами культуры в последующем развитии» [Лихачев 1973: 5]. Сходные мысли высказываются и некоторыми современными исследователям: И. П. Смирновым [Смирнов 1979], Л. А. Софроновой [Софронова 1989], Ю. Б. Виппером [Виппер 1990]. Показательно, что в новейшем учебном пособии Н. Л. Лейдермана и М. Н. Липовецкого «Современная русская литература: 1950;1990;е годы» высказывается идея о некоторых аналогиях между сегодняшней социокультурной ситуацией и эпохой барокко [Лейдерман, Липовецкий 2003]. Возможность проведения подобных параллелей обусловлена особым переходным характером рубежа веков, хотя, как отмечают исследователи, кризис, переживаемый сегодня, более острый, глобальный, охватывающий все сферы общественного сознания.

Мы разделяем приведенную точку зрения Н. Л. Лейдермана и М. Н. Липовецкого, полагаем, что барочные элементы в современной культуре очевидны. В первую очередь необходимо отметить вычурный, декоративный, искусственно усложненный характер стиля произведенийтягу авторов к эмблемам и символамстремление осмыслить явления окружающей действительности как знаки. Тем не менее, хотелось бы подчеркнуть, что вряд ли стоит искать в современной литературной ситуации черты типологической близости с какой-то одной художественной системой. Логичнее, на наш взгляд, говорить о «вторичных» моделях в целом, подразумевая и культуру барокко, и романтизм, и другие образования, в которых реалистическое жизнеподобие вытесняется вымыслом, фантазией. Это связано с тем, что реализм, который, по словам Д. С. Лихачева, является предельной стадией в поступательном развитии литературы, «венчает собой движение великих стилей», не может породить единой вторичной модели.

Материалом исследования в нашей диссертационной работе являются рассказы Л. Петрушевской, вошедшие в сборники «Гимн семье» [2001], «Найди меня, сон» [2001], «Где я была» [2002]- книга рассказов Ю. Буйды «Прусская невеста» [1999] и роман Вик. Ерофеева «Русская красавица» [1980;1982].

Выбор имен писателей обусловлен несколькими обстоятельствами: во-первых, они принадлежат к числу наиболее известных, ключевых фигур современного литературного процесса. Во-вторых, каждый из них представляет различные его направления, следовательно анализ произведений этих авторов позволит увидеть многообразие новейшей литературы. В-третьих, в их творчестве представлены яркие примеры различных форм литературной игры, что также важно при изучении вторичных культурных моделей.

Итак, цель данного диссертационного исследования заключается в изучении прозы Л. Петрушевской, Ю. Буйды, Вик. Ерофеева в аспекте дихотомии «первичных» и «вторичных» художественных моделей.

Поставленная цель предполагает решение следующих задач:

1. исследовать своеобразие художественного решения концепции личности в прозе указанных авторов;

2. выявить особенности карнавального мироощущения в их произведениях;

3. рассмотреть на примере творчества Л. Петрушевской, Ю. Буйды и Вик. Ерофеева сказочность как способ освоения и моделирования действительности во «вторичных» культурных моделях;

Сформулированные задачи определили — и композицию нашего диссертационного исследования. Оно состоит из трех глав, в каждой из которых рассмотрен обозначенный в задачах аспект исследования.

Теоретической и методологической базой нашей диссертационной работы являются труды Д. С. Лихачева, М. М. Бахтина, Ю. М. Лотмана, В. И. Тюпы, Ю. Манна, И. П. Смирнова, В. Я. Проппа, Е. М. Мелетинского, Н. Л. Лейдермана, М. Н. Липовецкого,, М. Н. Эпштейна и других исследователей.

При написании данной работы мы обращались по преимуществу к сравнительно-типологическому методу исследования, а также использовали элементы интертекстуального анализа.

Основные положения и выводы были апробированы автором на ежегодных конференциях аспирантов и молодых ученых (апрель 2001; февраль 2002; апрель 2003), итоговой научной конференции преподавателей и аспирантов в Казанском государственном университете (февраль 2004), на международной межвузовской научно-практической конференции в КГПУ (май 2003), на научной конференции молодых ученых в Саратовском государственном университете (октябрь 2001), на межвузовской научно-практической конференции в Саратовском государственном педагогическом университете им. Н. Г. Чернышевского (октябрь 2002), на Всероссийской научно-практической конференции в Пермском государственном педагогическом университете (февраль 2003).

Результаты исследования отражены в следующих публикациях:

1. К вопросу о чеховских традициях в прозе Л. Петрушевской // Русская и сопоставительная филология: взгляд молодых: Сборник статей молодых ученых. — Казань: Изд-во «ДАС», 2001. — С.90−98.

2. Гофмановские реминисценции в «кукольном романе» Л. Петрушевской «Маленькая волшебница» / ПрохороваТ.Г., СорокинаТ.В. // Поэтическое перешагивание границ (Юбилейный сборник к 65-летию Почетного доктора Казанского университета Герхарда Гиземанна). — Казань: Изд-во Казан, ун-та, 2002. — С.139−147.

3. Поэтика рассказов Л. Петрушевской // Междисциплинарные связи при изучении литературы. — Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 2003. — С.370−374.

4. Своеобразие концепции личности в прозе Ю. Буйды/ТРусская и сопоставительная филология: взгляд молодых: Сборник статей молодых ученых. — Казань: Изд-во Казан, гос. ун.-та 2003. — С. 193−198.

5. Ценностные пределы личного бытия героев прозы Ю. Буйды//Современная русская литература: Проблемы изучения и преподавания: Материалы Всероссийской научно-практической конференции. — Пермь, 2003. — С.101−107.

6. Миф в творчестве Ю. Буйды//Литература: миф и реальность. — Казань: Изд-во Казан, гос. ун-та, 2004. — С. 117−120.

7. Карнавальный смех в новеллистике Ю. Буйды//Формы комического в русской литературе 20 века: Сборник статей. — Казань: Изд-во Казан, гос. ун-та, 2004. — С.57−67.

Мы полагаем, что результаты данного диссертационного исследования могут быть использованы в учебных курсах по современной русской литературе, а также в качестве основы для дальнейшего изучения современной прозы как «вторичной» культурной модели.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Осуществленный в данном диссертационном исследовании анализ творчества Л. Петрушевской, Ю. Буйды, Вик. Ерофеева позволил нам убедиться в том, насколько многообразны формы проявления вторичных художественных моделей в современной отечественной прозе. В произведениях этих авторов происходит творческое переосмысление художественного опыта барокко, сентиментализма, романтизма, символизма, то есть эстетических систем, которые в основном являлись-порождением кризисных, переходных эпох и были эстетически ориентированы на пересоздание действительности. Творческое восприятие этого художественного опыта осуществляется современными писателями в процессе литературной игры, в ходе которой приемы и формы барокко, сентиментализма, романтизма, символизма становятся средством 4 кодирования эстетической информации. При этом читатель воспринимает чужое слово как знак, дающий толчок литературным ассоциациям и побуждающий подключиться к игре, к которой приглашает его автор. Таким образом, границы текста раздвигаются, автор, герой, читатель вовлекаются в единое игровое пространство.

Вторичная художественная условность обнаруживает себя практически на всех уровнях художественной структуры рассмотренных нами произведений, начиная с особенностей сюжета, композиции, жанра и вплоть до структуры фразы и специфики ритма повествования. Но все же в первую очередь она выражается в концепции героя. Как мы выяснили, специфика этой концепции обуславливается игровым взаимодействием первичных и вторичных художественных моделей. В анализируемых произведениях перед нами предстает казалось бы реальный мир со всеми приметами описываемого времени и вполне «реальными» героями-маргиналами. Однако в конечном счете определяющей оказывается установка на пересоздание действительности, поэтому основной характеристикой образа становится исключительность. Она обнаруживается как на внешнем уровне, в портретной характеристике героев, так и в их внутреннем состоянии, во взаимоотношениях с окружающими их персонажами, с миром. Исключительность героя может" иметь как намеренный, вызывающе эпатажный, так и непреднамеренный характер, но, как правило, она проявляется в странных, причудливых и даже уродливых формах. Категория исключительности обуславливает особое качество «я» героя — его избыточность. Отсюда дисгармония во взаимоотношениях с миром, попытки творения или реконструкции идеального семантического универсума. Но они, как правило, приобретают странные, абсурдные формы выражения. Драматизм ситуации заключается в том, что герои обычно не замечают этого, как не замечают границы между сном и явью, фантастикой и реальностью. Избыточные внутренние потенции личности не исчерпываются ни инфраличным, ни ультраличным существованием.

Мир и жизнь человека в нем предстают чередой непримиримых оппозиций, которые находятся в постоянном борении друг с другом. Символом этой неадекватности становится смерть, которая одновременно является и способом преодоления разобщенности. Другим выходом становится восприятие окружающего мира как несерьезного, ненастоящего. В этом случае свое место и заданные функции внутри миропорядка личность уже не воспринимает как содержание бытия, и заданность жизненного поведения представляется как разыгрывание ролей, театр масок. Происходит разобщение инфраличного с ультраличным, что создает почву для иронического мировосприятия.

Иронический взгляд и игра воображения усугубляют представление о. реальности как изменчивой, лишенной устойчивости. Это, в свою очередь, способствует активизации карнавального мироощущения, отрицающего любые ограничения и запреты, характеризующегося амбивалентностью, то есть причастного одновременно воплощенной конечности и незавершенности, пародийному развенчанию и потенциальному обновлению. Причем в ситуации постмодерна карнавалыюсть лишается того духа праздничной свободы и раскрепощенности, о которых писал М. М. Бахтин, характеризуя это явление. Впечатление неподлинности, мнимости реального бытия ведет к тому, что возможное обновление тоже становится иллюзорным или переносится в инобытие. Зато карнавальная вседозволенность, смешение сакрального с низменным приобретает тотальный характер.

В процессе анализа нами было установлено, что в творчестве Л. Петрушевской, Ю. Буйды и Вик. Ерофеева карнавализация проявляется в первую очередь через жанровую структуру, систему образов, стилевые особенности. В каждом конкретном случае формы проявления карнавального мироощущения, безусловно, различаются. Особенно показательно в этом отношении творчество Ю.Буйды. В сюжетах его новелл вполне уместно сочетание быта с фантастикой, переплетение физиологизма, грубой комики, позволяющей обнажить бездуховность и убожество изображаемого мира, и возвышенно-прекрасного, выражающего тоску по идеалу, которое, в свою очередь, рождает и трагическое осознание его недостижимости. Средством, наиболее адекватно выражающим амбивалентность карнавального мироощущения, является в данном случае гротеск. Он обнаруживает себя в новеллах Ю Буйды на всех структурных уровнях текста.

В рассказах Л. Петрушевской на первый план выдвигается соотношение реального и ирреального начал, проблема перехода из одного мира в другой, которая реализуется в обращении к жанру мениппеи. Причем для писательницы этот карнавализованный жанр, предполагающий возможность перехода в иной, более гармоничный и совершенный мир, становится своеобразной метафорой дороги жизни.

В романе Вик. Ерофеева «Русская красавица» также обнаруживаются черты мениппейного жанра. Однако они в большей мере проявляются на уровне культурологической формульности и стилевой интертекстуальности, а также в особых принципах поэтики.

Тенденция к гармонизации действительности проявляется в обращении современных писателей к жанру сказки. Даже во внесказочной художественной реальности этот способ пересоздания действительности выражает стремление к гармонии, которое обнаруживает себя во всех анализируемых произведениях. Конечно, сказочное начало, так же, как и карнавальность, проявляет себя в разной степени: так, у Ю. Буйды и Л. Петрушевской — это неотъемлемая часть их художественного мира и способ его моделирования, а у Вик. Ерофеева — лишь один из обыгрываемых дискурсов.

Сказочное начало проявляет себя как в непосредственном обращении писателей к сюжетам и образам фольклорной или литературной сказки, так и опосредованно, через отсылки к творчеству художников, в свою очередь уже использовавших сказочность в собственных произведениях. Как правило, это тоже создатели «вторичных» художественных моделей. В этом случае происходит «двойное» влияние: жанра сказки и художественного материала, в котором сказка уже «освоена», на современного писателя. В диссертации данный аспект рассматривался на примере прозы Ю. Буйды, в которой обыгрываются гоголевские реминисценции из «Вечеров на хуторе близ Диканьки», а также используется жанровая форма арабесок, предполагающая стилизацию.

Рассматриваемые в работе произведения Л. Петрушевской, Ю. Буйды и Вик. Ерофеева позволяют сделать вывод, что сказочность становится в них одним из способов ценностного освоения мира, моделирования новой художественной реальности.

Мы полагаем, что осуществленное в данной работе исследование имеет свои перспективы. Во-первых, может быть расширен круг изучаемых источников. С точки зрения взаимодействия первичных и вторичных художественных моделей интересно рассмотреть творчество В.

Пьецуха, Т. Толстой, А. Слаповского, И. Полянской, Д. Липскерова, В. Маканнна и многих других современных писателей. Во-вторых, сама проблема вторичных художественных моделей применительно к новейшей литературе требует более детальной, возможно, даже более «дробной» проработки в таких конкретных своих аспектах, как, например, сентименталистский или романтический дискурс в произведениях тех или иных отечественных писателей. Наконец, в третьих, заслуживает внимания изучение поэтики гротеска, оксюморонных конструкций, инверсий в творчестве современных авторов. Эти и многие другие вопросы могут составить предмет дальнейших исследований.