Актуальность проблемы исследования. В XX веке чрезвычайно возрос интерес к философской и этнолого-культурологической проблематике. Философы, этнографы, языковеды, культурологи пытаются выявить наиболее существенные характеристики культур, выделяя в них типы на основе собранного в полевых условиях материала и осуществляя самые разноплановые изыскания. Сложившаяся ситуация в хцелом указывает на актуальность исследований в данной области, которые, касаясь отдельных культурных типов, также способны внести свою лепту в изучение указанной проблематики.
Степень научной изученности проблемы. Первые записи карачаево-балкарских фольклорных материалов относятся ко второй половине девятнадцатого века и представляют в основном этнографический интерес. Это — сказания, а также топонимические, генеалогические и исторические легенды, записанные в местах путешествий членами РГО — Е. Тавлиновьм, Е. 3. Барановым, Н. Ф. Грабовским, Н. Я. Дынником, Н. Я. Карауловым, а также передовыми деятелями русской науки и культуры — И. И. Иванюковым, Вс. Ф. Миллером, М. М. Ковалевским и т. д.
В 1881 г. Сафар-Али Урусбиевым была осуществлена первая фольклорная публикация, снабженная ценными комментариями, паспортными данными и предисловием, содержащая переводы на русский язык нартских сказаний «Урызмек». «Шауай», «Рачикау», «Сосруко"1.
Факт этот означает, что национальная интеллигенция уже осознает.
1 См. Сборник материалов по описанию местностей племен Кавказа (далее СМОМПК). — Тифлис, Вып. 1. важность подобной работы и сама обращается к собиранию и изданию родного фольклора. Толчком к этой работе явились благородные идеи русской ориенталистики и русского кавказоведения, с их уважением к духовной культуре малых народов царской России, разносторонностью собирания и исследования оригинального словесного богатства.
В 1883 году учитель Карачаевского городского училища М. Алейников публикует карачаевские сказания об Ёрюзмеке, Сосруке и Гиляхсыртане, о новых богатырях — Ачемезе, Хубуне, Дебете1. В 1898 году А.П. Дьячков-Тарасов опубликовал на русском языке варианты нартских сказаний карачаевцев — «Сосруко и Эмеген пятиголовый», «Алауган», «Генджаке-шауай», «Смерть Ёрюзмека», «Чюэрды», «Княжна Сатанай"2.
В «Терском сборнике» вышли «Поэмы, легенды, песни, сказки и пословицы горских татар Нальчикского округа Терской области» в записях Н. П. Тульчинского. В примечаниях значится, что записи «заимствованы из тетради Науруза Исмаиловича Урусбиева». Тексты снабжены комментариями, содержащими ценные сведения по истории, этнографии, л религии и фольклору балкарцев и карачаевцев .
Работа по собиранию и изданию фольклорных текстов охватывала и другие жанры, кроме нартских сказаний. Упомянем «Сказки горских татар», опубликованные Е. Барановым4, балкарские и карачаевские песни и сказки, опубликованные в венгерским ученым В. Прёле5.
Не всегда этапы исторической жизни прямо соответствуют эволюции художественного изображения, а на первых стадиях художественного мышления (миф — Ф.У.) прямая историчность даже противопоказана.
1 См. СМОМПК. — Тифлис, 1883. — Вып. 3.
2 См. СМОМПК. — Тифлис, 1898. — Вып. 25.
3 См. Терский сборник. — Владикавказ, 1903. — Вып. 6.
4 Баранов Е. Сказки горских татар / Е. Баранов // СМОМПК. — Тифлис, 1896. — Вып. 23.
5 См. Keleti Szemle, 1909. — № 10.
Наиболее емкой категорией художественного сознания в фольклоре является жанр, ибо именно в нем в наиболее завершенном виде слились смысл и способ изображения. Жанр в фольклоре, в отличие от жанра в литературе, где он сознательно избирается автором из существующего уже художественного арсенала, складывался в процессе жизни и творчества народа. Само его возникновение было вызвано насущной потребностью мировоззренческого, эстетического порядка.
Таким образом, именно в начале (генезисе) всякого жанра, в предпосылках этого «формотворчества», заключены важнейшие сущностные особенности художественного отражения жизни. Жанр — это как бы художественный микромир, особый взгляд на мир. Последовательность развития жанров и характер их взаимодействия (иначе говоря, система жанров) создают целостную картину влияния жизни на фольклор.
В карачаево-балкарской фольклористике в разное время предпринимались попытки дать жанровую классификацию карачаево-балкарского фольклора. Одной из первых работ является монография А. И. Караевой, в которой она выделяет обрядовые песни, а именно — трудовые, охотничьи, свадебные. Этой же классификации придерживается Р. А-К. Ортабаева, выделяя трудовые, охотничьи песни и алгъышы (здравицы, заклинания). Наиболее развернуто в теоретическом аспекте рассматривает магические песни и заговоры З. Х. Толгуров, он исследует соотношение мифа и магии, обряда и магии, табу и магии. Песенная эпика, как род фольклора, развернута в монографическом исследовании А. И. Рахаева, построенном на синтезе музыкального и фольклористского анализа. Следует особо упомянут работы А. З. Холаева и Т. М. Хаджиевой, посвященные типологии отдельных жанров фольклора. Разработке карачаево-балкарского свадебного обряда посвящена монография М. Ч. Кудаева, которая представляет собой обширный историографический и этнографический полевой материал. И, наконец, наиболее дифференцированно рассмотрены по жанру и поэтике карачаево-балкарские народные песни Х. Х Малкондуевым, все работы которого посвящены вопросам классификации жанров карачаево-балкарской песенной культуры. Впервые введенный в научный обиход обширный экспедиционный полевой материал позволяет расширить и углубить жанровую классификацию. Малкондуев дифференцирует песенную лирику на обрядовую («сарыны» — оплакивания, «алгъышы"-здравицы, заклинания, «айтышы"-состязания, «сандракъ"-импровизационное иноговорение) и необрядовую (любовные: «инар», «кюу», «сюймеклик джырла», сатирико-комические и пародийные). Этим же автором впервые магия представлена во всей полноте ее функциональных подвидов: лечебная, заговорно-заклинательная и так далее. Последняя монография представляет собой исследование поэтики жанров, где идейно-содержательный анализ дополнен средствами художественной традиционной выразительности.
Нами предложена собственная классификация жанров, которая рассматривает весь наличный состав карачаево-балкарского фольклора: обрядовые песни, нартовские песни, набеговые песни, социальные песни, историко-героические песни, песни о болезнях, бытовые песни (шуточные, колыбельные, любовные) и сказки (апологи, волшебные, бытовые).
В данной работе предпринята попытка выявления и реконструкции базовых понятий карачаевцев и балкарцев, отражающих их картину мира. Кроме того, в исследовании дается развернутая панорама понятий в иноэтнических мировоззренческих системах, что позволяет охватить различные исторические пласты, отвлекаясь в то же время от наличия внутри них других ветвей.
В работе ставится задача дать систематическое описание таких базовых карачаево-балкарских понятий как: «Я», «мера», «счастье», «зависть», «знание», «добро», «страх» и др.
Поставленная задача потребовала, с одной стороны, обращения к культурно-историческому, историко-этнографическому фону и, с другой стороны, к фону культурному. В качестве последнего выступают параллели с европейской и с другими культурами. Тем самым, наш подход можно определить как культурно-этнологический и культурно-философский, что позволяет отличить его от других подходов к исследованию категориальных понятий той или иной культуры, наибольшую ценность для нашего исследования представляли работы по культурологии, философии и фольклору, обобщающие опыт творческого поиска, таких ученых, как А. М. Гадагатль, А. Б. Куделина, В. М. Гацак, М. А. Кумахова, А. И. Алиевой, Е. В. Давидовича, Н. Горловой, Ф. С. Эфендиева.
Именно обозначенная направленность делает настоящее исследование актуальным как по предмету, так и по конечным целям. Помимо прочего, исследование базовых карачаево-балкарских понятий способно обеспечить понимание тех ценностей, которыми живет общество на современном этапе.
Представляется необходимым отметить также, что демонстрация карачаево-балкарской модели общины и социального института, столь значимая в контексте культуры, работает и на сверхзадачу — утверждение «телеологизма истории», эйдетического параллелизма этнической и социальной истории карачаевцев, балкарцев и других народов Кавказа, обеспечивая их диалог, особенно актуализировавшийся на рубеже веков.
Для достижения поставленной цели решаются следующие задачи:
1. Выявление специфики карачаево-балкарского культурогенеза как особого типа в дихотомии «карачаево-балкарцы — другие народы Кавказа»;
2. Описание метафизики карачаевцев и балкарцев как целостной системы;
3. Рассмотрение категориальной лексики карачаевцев и балкарцев, представляющей собой особую область внутри тюркской культурыгибридный тип тюркской и кавказской культур со своей собственной динамикой, что имеет целью выявить общую этнокулыурно-философскую карачаево-балкарскую основу традиционной культуры;
4. Выявление архетипов каврачаево-балкарской культуры на основе рассмотрения языкового материала и артефактов из обрядово-культурной, ритуальной и мировоззренческой систем.
Поставленные задачи определили использование методов, которые находятся в рамках этнокультурно-философского подхода.
В качестве основного метода исследования мы заявляем типологический герменевтико-интерпретацгюнный метод, который позволяет выявлять сущностные характеристики кодирующих или маркирующих этнокультурных систем.
Объектом исследования является этнокулыпурогенез карачаевцев и балкарцев.
В качестве предмета исследования выступают карачаево-балкарские категориальные понятия этнологического характера.
На защиту выносятся следующие теоретические положения: 1. Культура карачаевцев и балкарцев представляет собой самостоятельный культурный тип, обладающий смысловой обособленностью и характеризующийся приоритетом вербальных систем над историко-культурными, высокой семиотичностью мифа и ритуала, содержащих в себе универсальное сочетание всех систем, в том числе и социальных.
2. Состав категориального аппарата карачаевцев и балкарцев определяется уникальной ситуацией тюркского «транзита».
3. Система категориальных понятий карачаевцев и балкарцев представлена следующими группами базовых категорий: «бытие-Я" — «колесо» — «чувство меры" — «земля» — «кровь» — «родина/община" — «счастливое сознание» — «сила/преуспеяние» — «зависть» — «добро».
Кулътурогенез карачаевцев и балкарцев предстает в исследовании как непрерывная этнокультурная традиция. Через выявление и описание их категориальных составляющих мы получили возможность вскрыть закономерности формирования самодовлеющей карачаево-балкарской «метафизики», то есть предфилософии раннего философского творчества, включающей в себя идеальную и окказиональную этику.
В осуществлении данного подхода и заключается новизна данного исследования. В настоящей работе впервые исследуется карачаево-балкарская культура как самостоятельная данность.
Материалом исследования послужили исторические литературные источники по фольклору и мифологии карачаевцев и балкарцев, полевые материалы автора, словарные статьи в толковых и фразеологических словарях.
Практическая ценность работы состоит в возможности использовать результаты диссертации в теоретических курсах по философии культуры и этнологии, а также в лексикографической практике при подготовке специальных словарей категориальной лексики тюркских языков.
Результаты исследования апробированы в докладах по теме диссертации на международной конференции (ИМЛИ) посвященной 200 -летию со дня рождения А. С. Пушкина — Москва, 1999; на общетюркском международном курултае по проблемам языков и культур — Измир, Чешме, 1995; на международной тюркологической конференции: «История. Язык. Культура» — Казань, 1993, на II республиканской научно-практической конференции по проблемам развития государственных языков Кабардино-Балкарии — Нальчик, 1997гна II республиканской конференции «Эльбрусские чтения» — Нальчик, 1998гна региональной конференций учебных заведений Кавказских Минеральных Вод «Народы Северного Кавказа на пороге XXI века» — Пятигорск, 2002 г. Монография обсуждалась на заседании кафедры романо-германской филологии Кабардино-Балкарского Государственного университета, издана как пособие в виде курса лекций «Этнокультурные ценности тюркских народов Северного Кавказа» в научно-методическом и издательском центре «Учебная литература». — Москва, 2000 г.
По материалам диссертации опубликованы следующие работы:
1. Монография «Метафизика колеса». (Вопросы тюркского культурогенеза), г. Сергиев Посад. 2003, 13 пл.
2. «Фольклор и этнология» // сборник «Вопросы кавказской филологии и истории». — Нальчик: «Эльфа», 2001. Вып. 3. С. 75−94.
3. «Метафизика карачаево-балкарских пословиц» // Научный вестник Академии информационных технологий. — Пятигорск, 2001. — 4/11.
4. «Род — община — государство» — системная константа в общественном устройстве тюрков" // тезисы докладов III Международного конгресса «Мир на Северном Кавказе через языки, образование, культуру». — Пятигорск, 2001. — Симпо-зиум IX, С. 58.
5. Кодекс Баласагуни или грани «Счастливого сознания тюрков» // Тезисы докладов III Международного конгресса «Мир на Северном Кавказе через языки, образование, культуру». — Пятигорск, 2001. -Симпозиум IX, С. 61.
6. «Пушкин и Коран» // «Русский язык и межкультурная коммуникация». — Пятигорск, изд. ПГЛУ, 2002, № 2.
7. «Песнь о набегах как знаковый для эволюции художественного сознания пласт фольклора» // «Научный вестник» Академии информационных технологий. — Пятигорск, 2002. — № 6.
8. «Время „Нартов“ и время „Деде Коркута“ в стадиальном развитии тюркского эпоса» // Исследование по фольклору. Т. 11. Баку: Институт литературы им. Низами и центр фольклора АН Азербайджана, 2002, 1. Печ. л.
9. «Анатолия. Конец или начало транзита?» // «Литературный Азербайджан», Баку: 1999, 2. Печ. л.
10. «Время и пространство Гошаях-бийче». // «Литературная Кабардино-Балкария». -Нальчик: 1997, № 1.
Структура и содержание работы определены составом решаемых проблем и задач. Диссертация состоит из введения, трех глав и заключения.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
.
Настоящее исследование по своей методологической базе и структуре находится на стыке филологии, социальной философии и исторической этнологии.
Подобный подход открывает возможность рассматривать языковые (вербальные) явления в связи с их сущностной природой и культурным статусом.
Словесный материал (жанры литературы и фольклора, мифология и речевые жанры), который является базовым для автора в силу его профессиональных знаний, привлекается для исследования наряду с обширным материалом другого рода — фактами истории и общественной практики, «артефактами» этнической культуры.
Использование фактов, предоставляемых разными научными дисциплинами, осуществляется нами в той степени, в какой это отвечает основной парадигме исследования, которое заявлено как прочтение культурно-генетического «кода», или «прафеномена» тюркской культуры и ее составной части — карачаево-балкарской.
Метафизический" модус исследования, его понятийной матрицы и языка описания, определяется общей тенденцией к сциентизации подхода к этнической культуре. Указанная тенденция проявляется, в частности, в рассмотрении самобытности и неповторимости каждой отдельной культуры на фоне общего процесса глобализации. В этом смысле мы продолжаем традиции евразийцев и В. Гумбольдта с его теорией языковой и культурной справедливости: «Мы можем предположить, что характер проявления того или иного принципа социальной экзистенции находится в полной зависимости от особенностей национальной истории"1. Этим положением объясняется высокая «семиотичность», знаковость мифа и ритуала, имплицирующих в себе универсальное содержание всех общественных систем, в том числе, социальных.
Приоритет вербальных систем над историко-культурными феноменами, присущий «варварским» культурам, определяет их особый ценностный статус для герменевтического «прочтения». Последнее обстоятельство и объясняет специфику настоящего исследования, которое соединяет изучение фольклора и этнологии в максимальном приближении к «исторической поэтике», без которой невозможен современный подход к исследованию традиционной культуры.
Карачаево-балкарский фольклор занимает особое место’в этнической истории народа, как в политическом, экономическом, так и в духовном плане. Это объясняется «прерывистостью» исторического развития карачаевцев и балкарцев, зависимостью этой общности от перипетий догосударственного развития. В такой ситуации категория «художественного сознания» становится едва ли не самой важной в плане онтологическом.
Наше исследование мы начали с описание художественного сознания через категории, лежащие на стыке собственно фольклора с этнологией, с материалами исторического быта, объясняющими психологический склад,.
1 Федоровский, А.П. Философско-исторические конструкты / А. П. Федоровский. — М., 2000. — С. 75. национальный характер, меняющиеся аксиологические представления народа.
Было выявлено, что определенная полистадиальность этического и художественного склада сознания карачаевцев с балкарцев объясняется изначальным дуализмом, как культурным, религиозно-мировоззренческим, так и этно-генетическим, включающим в себя кобанский, сармато-аланский и тюркский историко-генетические слои. Наиболее глубоким в сфере художественного сознания оказывается влияние домонотеистических религий. В средневековый период (XI-XVI веке) в Карачае и Балкарии историко-экономическая, культурная и религиозная почвы не вполне соответствовали усвоению догматов исламского традиционализма и христианства. Непроницаемость народной культуры для религиозной ортодоксии приводит к доминированию языческого поэтического фонда, требующего дифференцированной этнокультурной атрибуции по эпохам и регионам.
Общекультурной доминантой, матрицей, синтезирующей основные характеристики культуры, преломившиеся в традиционном вербальном сознании, в нашем исследовании выступали такие понятия, как «модель мира», «образ мира» и «картина мира».
Как известно, в дуалистической модели мироустройства чувственная (миметическая) реальность соединяется с тотальной символичностью. Следующей стадией развития художественного сознания является конструктивно-созидательная, когда человек из познающего и оценивающего мир субъекта превращается в субъекта, действующего и производящего. В плане развития художественного сознания культурная модель мира принимает участие в формировании видов и жанров.
Догосударственный эпос «Нарты» заменял собой обособленные сферы интеллектуальной деятельности, отражая законченную и всеобъемлющую «картину мира», объясняя происхождение мира и дальнейшую судьбу, учил отличать добро от зла. Космогоническая и обрядово-культовая конструкция восточно-ламаистского мировоззренческого характера свойственна духовно-религиозной культуре карачаевцев и балкарцев. Эволюция сознания от тотемизма к анимизму выражалась в антропоморфизации животных тотемов, пространственных, временных и этических представлений.
Во второй главе описание древних мифов о мироздании («железный» миф о первокузнеце — государственный миф тюрков, «божественная зоология» и «божественная география»), описание космологических позволило показать, что эти представления в определенном смысле «корреспондируют» с институтами власти, системами «престолонаследия» и общинного устройства, процессами перерастания рода и племени в государственное объединение. Мы показали, что общественные «прамодели» оставались константными для тюрков на всем протяжении их исторического пространственно — временного континуума.
Осуществленная в работе демонстрация самобытной тюркской модели общины и государства, столь значимая в контексте культуры, работает и на сверхзадачу каждого исследования по культуреутверждение «телеологизма истории», эйдетического параллелизма историй Запада и Востока, обеспечивая их современный диалог, особенно актуализировавшийся на рубеже веков.
Этому же принципу эйдетического, а в широком смыслеметафизического, параллелизма культур Запада и Востока через оппозицию «эллинские — варварские» (Аристотель) отвечает описание во второй главе диссертации письменных эпиграфических памятников, паремий (пословиц и поговорок). Передаваемые ими смыслы имплицитно содержат идеи, характерные для максим античной и европейской этики и философии. Они составляют альтернативный, но и равноправный метафизический ряд, ибо выполняют функцию саморегуляции и самодетерминации для своих «варварских» народов, долго и успешно «делавших свою историю».
Религия тенгрианства являет собой основной прафеномен тюркской культуры. Ее принцип многозначности сущего, свободы и несвязанности, опыт «радикальной сомнительности» и непредсказуемости составляют наиболее емкое для предфилософии древних тюрков экзистенциальное понимание, ориентированное на искусство. В европейской философии параллельный ряд наиболее приближенно составляет «Феноменология духа» Э. Гуссерля, категория преанимизма А. Ф. Лосева, «экзистенциальные субстанции» С. Кьеркегора, «коллективное бессознательное» К. Г. Юнга «миф о вечном возвращении» М. Элиаде.
Другим источником метафизики тюрков является доктрина даосизма, провозглашающая чистое бесструктурное сознание, адекватной образной категорией которого является «колесо» как символ бездействующего действия с его привязанностью к неизменному среднему (Истоку). Не менее важным источником карачаево-балкарской этики являются собственно тюркские книжные памятники XII—XIII вв.ека Ю. Баласагуни, М. Кашгарского и половецкий «Кодекс Куманикус».
Сущностно значимыми в глотогенетическом (категориальном) аспекте мировоззрения карачаевцев и балкарцев являются категории «Я» (Мен) и «Мы». Мы показали, что они оказываются базовыми, равно как для классической европейской философии (Г.В. Гегель, А. Шопенгауэр, Ф. Ницше), так и для восточной (Насими, хуруфизм, суфизм). Эти категории определяют характер карачаево-балкарского пантеизма в афористике и поэзии, в кумулятивных жанрах фольклора, в самой установке на демиургическую роль языка в преодолении хаоса.
Этическое сознание карачаевцев и балкарцев мы рассмотрели в двух стадиях: архаической мифологической (чувственно-миметической) и конструктивно-созидательной, выражающейся в идеальной и реальной этике пословиц и других жанров.
Первая стадия наиболее полно отражена в карачаево-балкарской модели мироздания, сходной с общетюркской. Сюда же относятся «божественная зоология» и «божественная география», цветовая символика древних тюрков и карачаево-балкарцев, корреспондирующая с институтами власти, потестарной политической культурой тюрков, сохранившиеся у карачаевцев и балкарцев в рудиментарной форме на уровне обрядовых и бытовых коммуникаций.
Вторая стадия представлена в карачаево-балкарских пословицах, то есть в живой народной этике, идеальной и «реальной». Пословицы, как наиболее яркий этнический жанр, становятся объектом изучения в лингво-страноведении, поскольку «кодируют» «картину мира» этнцческой общности. Карачаево-балкарские сборники пословиц и фразеологические словари являются словниками этических категорий. Анализ опорных слов способен дать реконструкцию архетипов мышления. Опорные слова составляют параллель категориям и гномам мудрецов античной этики. Таковы категории аристотелевской «Никомаховой этики» о «воле», «мужестве», «добродетели», «мере» и т. д. В отношении степени метафизичности (рефлективной обработанности) мы выделяем следующие категории карачаево-балкарской этики: Знание, Добро, Зло, Воля, Счастье, Терпение, Зависть, Страх.
Особенностями художественного выражения этических категорий являются их антропоморфизм, т. е. одушевление частей человеческого тела, особые семантические узусы, сконцентрированные вокруг животных персонажей, связанных с выражением тех или иных категорий.
Наряду с категориями идеальной этики, для внутриобщинной коммуникации существуют так называемые пословицы, относящиеся к «этосу». Эта пример окказиональной этики, связанной с определенными ситуациями общинного и межличностного общения. Эволюция этических максим внутри рода связана с этапами общинной жизни, которая подвергалась формационным сдвигам вторичного уровня.
Константная тюркская триада «человек-род-община» менялась в оппозиционных парах в связи с социальными, временными, и географическими сдвигами, где ценности «я-сосед-община» были в подвижном взаимодействии.
Проблему смены тюркского территориального и духовно — этического пространства в условиях гор и соседства с автохтонными народами, которые на разных стадиях военно-полевого транзита не раз взаимодействовали с тюрками, мы рассмотрели в третьей главе нашего исследования.
Смена пространственно-временных хронотопов (Бахтин М.М.), динамика архетипов, вернее, их перекодировка на вертикальной плоскости осуществлялась при сохранении механизмов исторической памяти и соответствующих ей вербальных форм слова (эпос, дипломатия, общинный суд, поэзия), а также музыкальных инструментов и жанров, орнамента и других культурных артефактов (надгробья, жилища, формы способы распределения земли и угодий). Из фольклорных жанров нартовский эпоса, являющегося версией общекавказского, созданного уже в эпоху кавказского бытования тюрков, наиболее содержательными в этническом отношении являются «песни о набегах» и «Поздние нарты», локусами которых являются Волго — Уралье, Предкавказье, Центральный Кавказ.
Смешанность культурно — хозяйственного уклада при сохранении этики и вербальных общественно-поведенческих тюркских констант сказалась на дуализме эпических и историко-героических форм вербального сознания и смешанном характере языческого пантеона карачаевцев и балкарцев. В пользу самобытности карачаево-балкарской версии нартиады говорит завершенная идеологическая концепция, которая основывается на тюрко-монгольских воззрениях о сотворении мира и героических деяниях богов и перволюдей — нартов.
После того как эпос становится замкнутой эстетической системой, начинается его развитие в условиях феодализации общества. Позднейшие сказания интерпретируют время великого переселения народов, союзов племен в качестве родовой распри. Модификация глубинной мировоззренческой стороны можно проследить на сказаниях о поздних нартах.
Песни о набегах представляют следующую ступень развития этического сознания балкарцев и карачаевцев после нартского эпоса. Причём, переход этот обозначен уже в поздних «Нартах», младших героях эпоса, олицетворяющих временную границу между историко-героическими песнями. Мифо-поэтическая этика древней родовой общины, «как бы» проверяется здесь, в условиях набегового производства, характерного для поздней феодальной общины, более конфликтогенной и дифференцированной. Эпоха набегов является весьма продуктивной для развития этических представлений кавказского менталитета.
Язык песен о набегах воссоздает этикет, нравственный словарь, топографию, психологию и особую «картину мира». Это происходит при помощи своеобразного диалекта, который является «семантическим узусом», принятым в данном языковом коллективе. Сюда относится мир вещей, язык жестов, пространственные номинации.
Песни о набегах — жанр, органически выражающий в наиболее развитом и законченном для вербального сознания виде менталитет карачаевцев и балкарцев, его мифо-поэтические и историко-героические особенности. Они, как бы обозначают тот пик, который достигается слитностью формы и содержания в прогрессе словесной традиции, обусловленный наиболее активной фазой исторической деятельности складывающего этноса.
В наиболее общем виде выводы по данному исследованию могут быть сформулированы следующим образом:
1. Культура карачаевцев и балкарцев представляет собой самостоятельный культурный тип, обладающий смысловой обособленностью.
2. Карачаево-балкарская культура определяется как гибридный тип культуры, основой которого является кавказский субстрат, уже содержащий в себе на генетическом и контактном уровнях компоненты суперстрата — тюркской культуры.
3. Наиболее глубоким в сфере художественного сознания остается влияние домонотеистических религий. Непроницаемость народной культуры для религиозной ортодоксии приводит к доминированию языческого поэтического фонда, требующего дифференцированной этнокультурной атрибуции по эпохам и регионам.
4. Общекультурной доминантой, матрицей, синтезирующей основные характеристики культуры, преломившиеся в традиционном вербальном сознании, способны выступать такие понятие, как «модель мира», «образ мира» и «картина мира». В дуалистической модели мироустройства чувственная (миметическая) реальность соединяется с тотальной символичностью.
5. Следующей стадией развития художественного сознания является конструктивно-созидательная, когда человек из познающего и оценивающего мир субъекта превращается в субъекта, действующего и производящего. В плане развития художественного сознания культурная модель мира принимает участие в формировании видов и жанров.
6. В процессе взаимодействия двух компонентов (кавказского и тюркского) происходит альтернативное развитие одного из двух компонентов и блокирование другого (суперстрата). Так, имело место редуцирование властных и обрядовых, общественных и религиозных институтов тюркской культуры в условиях взаимодействия с соседними народностями.
7. Одновременно с обменными процессами наблюдается сохранность тюркской культурно — языковой традиции, стойкой к историзации и модификации из-за панлингвистичности тюркского сознания.
8. Тюркский суперстрат, несомненно, расширяет диапазон адаптивных механизмов карачаево-балкарской культуры, выработанных в результате долгого исторического взаимодействия с другими народами.
Настоящая работа открывает возможность рассмотрения кавказского языкового и культурного конгломерата не просто как данности, а через составляющие культурные компоненты в более обобщенных ментальных «портретах». Возможны дальнейшие разработки методик страноведческих и лингвокультурных исследований для каждой из них в отдельности.
Другим направлением исследований, непосредственно вытекающим из данного, является применение подобного подхода и намеченных дефиниций к материалу других культур — субстратной (кавказской) и суперстратной (тюркской).
