Удмуртская сельская община в советский период, 1917 — начало 30-х гг

Почти полтора десятилетия после Октябрьской революции община и общинное землепользование составляли существенную часть социально-экономической жизни советской доколхозной деревни. Община прямо или косвенно оказывала воздействие на развитие производительных сил, культуру, отдельные стороны советского строительства, «классовую» борьбу, процесс коллективизации, на социальную психологию крестьянства. Между тем, еще до недавнего времени оценка роли общины в процессе социалистического строительства в советской исторической литературе была хотя и различной, в том числе и полярной, однако довольно тенденциозной и недостаточно глубокой и обоснованной. Один из авторов «Историографии крестьянства советской Сибири» H.H. Гущин справедливо считал, что выводы двух исследователей — Л. И. Боженко: «... всякая община. .. душила всякую инициативу, не позволяла улучшить хозяйство, была наиболее удобным средством для эксплуатации бедноты и середнячества» и Ф. С. Пестрикова о том, что когда «кулачество было выбито из земельных обществ», они превратились «в подлинные социалистические объединения» , — являются не объективными, страдают 1 крайностями в оценках .

Сегодня исследования, связанные с проблемой общинной организации крестьянства России, историко-этнографической наукой признаны одними из приоритетных2. На повестку дня встали вопросы изучения общины как социального организма, обладавшего свойством самодостаточности и обеспечивавшего воспроизводство крестьянской жизникак этностабилизирующего институтакак коллектива, в котором происходило удовлетворение не только материальных, но и духовных потребностей крестьян. Интерес представляет осмысление общины как малой общности, аккумулировавшей богатейший крестьянский социальный опыт, разнообразные образцы которого с разной степенью проявления можно проследить вплоть до современности. 4.

Но особенно актуальными стали вопросы общины с точки зрения ее роли и места в ходе аграрных преобразований в народном хозяйстве СССР в 20—начале 30-х годов. Переосмысление истории страны, принципиально новые оценки фактов и событий требуют глубокого изучения всех аспектов глобальной тематики «история крестьянства», в том числе — общинной организации российских земледельцев. Остается открытым вопрос и о степени разрушения общинного уклада в ХХв., его модификации в процессе аграрной модернизации. Историки, скажем, склонны видеть внешние обстоятельства разрушения традиционного уклада деревни, вековых норм и ценностей крестьянской жизии, а этнографы пытаются понять, что, 3 собственно, расшатывало крестьянский «мир» изнутри .

На первый взгляд, объект исследования — крестьянство вообще и община в частности — принадлежит скорее прошлому, чем настоящему. Но сомнения относительно важности крестьяноведения в целом рассеиваются хотя бы уже той дискуссией по коренным проблемам деревни, которая в последние годы буквально разгорелась в нашем обществе. Так, многие считают, что переход от мелкого производства на земле к крупному, индустриальному, в принципе был прогрессивен и потому колхозно-совхозную систему надо сохранять, другие верят в фермеризацию страны, третьи высказываются за сохранение или восстановление эгалитаристских традиций прежнего крестьянства, то есть призывают обратить взоры не к чему иному, как к общинным порядкам. Происходит сие столкновение мнений и позиций на фоне обостряющихся реальных аграрных противоречий и трудностей, свидетельствующих уже не просто о критическом, а катастрофическом положении российской деревни.

Несомненно, что многие сегодняшние проблемы деревни, в первую очередьвыбор организационно-хозяйственных форм ведения сельского хозяйства, возрождение системы крестьянского самоуправления, создание здоровой социально-психологической, нравственной атмосферы на селе — прочно впрессованы в далекое «вчера» и «позавчера», в 20-е—начало 30-х годов. Моменты трансформации сегодняшнего крестьянства могут стать более заметными и выразительными, если выходить на них с более глубоких исторических горизонтов.

Более того, община и присущие ей особенности коллективного сознания, демонстрирующие наиболее архаичные формы коллективно поведения и мышления, обретают в настоящее время новое дыхание, нередко весьма органично адаптируясь к требованиям времени. Влияние этого института в последнее время реанимировалось как в социальной, так и политической, идеологической областях, а выступления религиозных общин в ряде стран иногда потрясают основы государственности, приводят к смене политических режимов, еще и еще раз убеждая, что различные формы общинности и общинного сознания не являются чем-то безвозвратно ушедшим в прошлое ни для России, ни для других стран развитого мира. Таким образом, сейчас можно говорить о введении в общественные науки, и не только в африканистику и востоковедение, нового параметра в изучение современных цивилизационных процессов. Ряд исследователей, основываясь на материале, например, отдельных государств Латинской Америки, вполне весомо полагают, что особая модель развития, сочетающая в себе традиционные общинные нормы и со4 временные технологические принципы, вполне может оказаться жизнеспособной .

Таким образом, вопрос об исторических судьбах крестьянства и его социальной организации требует рассмотрения в контексте всей нашей жизни — экономической, социальной, политической, культурной, нравственной, — и исследования в этой области могут дать очень многое как современной общественной науке, так и практике, позволят глубже осмыслить как всемирно-исторический процесс, так и события и явления на страноведческом и региональном уровне.

Тем более актуальна проблема крестьянства и его общинной организации для таких регионов, как Удмуртия, где даже к началу XX в. крестьянство составляло абсолютное большинство населения, а община активно функционировала вплоть до массовой коллективизации, причем удмуртская деревня проявляла ярко выраженную приверженность общинным порядкам и традициям. 6.

Настоятельная необходимость обращения к историческим судьбам удмуртской общины советского периода, традициям местного самоуправления удмуртского народа самым непосредственным образом связана с практикой современных преобразований в аграрной подсистеме республики, а также с процессом становления системы местного самоуправления. Противостояние двух ветвей власти в Удмуртии — государственной и местной (апрель 1996— январь-февраль 1997 года) — как в зеркале отразило не только всю сложность государственного обустройства России в целом, но обнажило и сугубо местные проблемы. Доказывая правоту, приверженцы спорящих сторон, особенно «самоуправленцы», неоднократно апеллировали к историческим традициям местного самоуправления титульного этноса Удмуртии, что, казалось бы, можно только приветствовать: традиция востребована современностью. Но порой доводы оппонентов свидетельствовали о непонимании сути обсуждаемой проблемы, особенно ее исторических корней. Ситуация усугублялась тем, что и в историко-этнографической литературе пока нет развернутого объективного анализа места и роли органа самоуправления удмуртских крестьян в советской доколхозной деревне. Перед удмуртоведением стоит задача преодолеть данную лакуну. Это тем более важно, что сегодня, как и в 20—начале 30-х годов, удмуртская деревня (впрочем, как и все российское село) вновь находится на крутом историческом переломе.

Наконец, актуальность исследования диктуется тем, что смена идеологических парадигм, суверенизация народов России, активизация национальных движений, небывалый интерес к историческому прошлому, обостренное восприятие общественным сознанием опыта истории поставили настоятельную задачу создания современной концепции истории Удмуртии, в которой крестьяноведческие аспекты должны занять свое достойное место.

В советском обществознании, да и в общественной жизни на протяжении всей истории советского периода социально-территориальные общности «деревня», «село», «община», а отсюда, естественно, и «крестьянство» как сельский социум, определялись как консервативная, а в отдельные исторические периоды и реакционная часть общества. От такой интерпретации больше всего, на мой взгляд, пострадала община. На практике ее судьба была предрешена волюнтаристским произволом, а в теории, пожалуй, вплоть до конца 50-х годов, советская историография1 склонна была рассматривать ее как депрессивный для развития экономики фактор.

Если же исходить не из противоположности социально-территориальных общностей и социумов (деревня—город, крестьянство—рабочий класс, община—колхоз), а из признания «самоценности» деревни, сельского образа жизни, крестьян-ствования, крестьянской культуры и т. д., то в таком случае речь должна идти о «праве на существование» разных способов жизнедеятельности, различных форм социальной организации и оценке их по уровню развитости с точки зрения усло5 вий, создаваемых для развития человеческой личности. Именно такое понимание «самоценности» общинной организации положено в основу данного исследования.

На мой взгляд, тезис о «самоценности» тесно соотносится с трактовкой многих аспектов крестьяноведения (как научной дисциплины) в трудах В. П. Данилова, JI.B. Милова, И Е. Зеленина, H.A. Ивницкого, П. Н. Зырянова, М А. Вылцана,.

A.П. Корелина, Ю. А. Мошкова, A.B. Гордона, Ю. Г. Александрова, .Л.Рогалиной,.

B.В.Бабашкина, И. Е. Козновой, М. М. Громыко, С. В. Лурье, Л. В. Даниловой и др. Опыт теоретико-методологических разработок названных ученых в прочтении крестьянской истории оказал автору данной работы огромную помощь. Можно с достаточной уверенностью говорить о том, что с их публикаций (как историко-этнографического, так и социально-философского характера) в начале 90-х годов наметился принципиально новый подход в исследованиях отечественного крестьянства. Он характеризуется попыткой «сквозного» и полидисциплинарного прочтения крестьянской истории. Многообразный крестьянский мир подвергается вдумчивому исследованию: реконструируются механизмы и традиции жизнедеятельности крестьянства и его сообществ во всех сферах — материальной, социокультурной, экологической, ведутся поиски причин — внутренних и внешних, — приведших к утрате 8 целостности и самодостаточности крестьянского мира, критически анализируются сформировавшиеся к концу XX столетия концепции аграрного развития, и т. д.

Назревшей потребности осмыслить феномен отечественного крестьянства отвечает и появление на страницах журнала «Отечественная история» материалов теоретического семинара «Современные концепции аграрного развития», на заседаниях которого обсуждаются концепции, оказавшие несомненное влияние на развитие мировой и отечественной аграрной мысли. Концепции ведущих исследователей крестьянства: Т. Шанина, Дж. Скотта, Р. Редфилда, Э. Вульфа, А. Мандра, Р. Сиви и других, — до недавнего времени были известны преимущественно отечественным ученым, изучающим крестьянство развивающихся стран. Сейчас эти концепции «примеряются» к истории русского крестьянства. Неслучайным был и факт совпадения начала функционирования семинара с выходом в свет составленной Т. Шаниным антологии «Великий незнакомец: крестьяне и фермеры в современном мире» (Москва, 1992). Представленные в ней материалы из работ видных экономистов, социологов, политологов и культурологов из стран Запада и Востока дают основания для интересных исторических параллелей, для понимания уникальности крестьянства в каждой отдельной точке мира. Антология представила новую отрасль научного знания — крестьяноведение6.

Вместе с крестьяноведением как научной дисциплиной в исследования вернулось и емкое слово «мир», что означало и саму крестьянскую общину-общность, и ментальное состояние этой общности. Традиции российской историографии по проблемам крестьянской общины активно продолжают JI.B. Данилова, В. П. Данилов, П. Н. Зырянов, C.B. Лурье, М.М. Громыко7. Авторам присущ научный взгляд на русскую общину как на основной тип русской социальности, четкое осознание того, что «мир» был центральным понятием русских крестьян.

В 1984;1985 годах на страницах журнала «Советская этнография» прошла интересная и плодотворная дискуссия вокруг статьи М. М. Громыко «Место сельской 9 территориальной, соседской) общины в социальном механизме формирования и изменения традиций» 8. По мнению участников дискуссии, в статье был заложен новый и перспективный подход к изучению традиций и их роли в жизни общества, так как автор поставил вопрос о вычленении и анализе функционирования тех социальных общностей, которые являются основными носителями традций, регуляторами и передатчиками форм группового опыта. В качестве такой малой социальной группы — основного носителя традиций — М. М. Громыко выделила общину, которая рассматривается прежде всего как этностабилизирующий социальный организм, обеспечивающий на протяжении многих поколений выработку, накопление и передачу традиций. В такой постановке вопроса объектом специального исследования становятся в первую очередь проблемы, составляющие, по выражению автора, соционормативную культуру этноса: производственные традиции, связанные с производственной деятельностью общины, механизм воспроизводства традиционной культуры в рамках общины, воздействие этой малой общности на поведение ее членов и т. п. 9 Исторические и теоретические аспекты исследования общинной организации, актуализированные в статье М. М. Громыко и в откликах участников дискуссии, сохраняют свою значимость до сих пор и стимулируют отработку общей теории общины, понятийного аппарата, методов исследования и т. д. Формирование, сохранение и передача традиций, механизм, обеспечивавший эту передачу, постоянство и изменчивость культурного опыта, средства и способы, трансформирующие устоявшиеся стереотипы, — эти и ряд других частных вопросов, затронутых в ходе дискуссии, связывают изучение прошлого и современности, могут служить отправной точкой для новых исследований как на страноведческом, так и региональном уровне. В данной диссертации автор сделал попытку рассмотреть означенные проблемы через удмуртскую сельскую общину на заключительном этапе ее существования.

Методологическая база предлагаемого исследования наряду с традиционными приемами конкретно-исторического исследования (реконструкция исследуемых процессов путем описания, сопоставления, сравнения) включает в себя методы со.

10 циоестественной истории, полагающей, что главные действующие лица аграрно-традиционного общества есть вмещающий ландшафт и человек хозяйствующий, а главными движущими силами развития в обществе, как и в биосфере, являются устойчивость и изменчивость, и подход к обществу, как к самоорганизующейся си.

10 стеме .

Среди многих подходов, осваиваемых современной наукой для познания аграрной иодсистемы, особенно на крупных исторических переломах, наиболее адекватным автору представляется также социокультурный подход, в основе которого лежит понятие неустойчивости, надлома человеческого архетипа в силу исторической несбалансированности отношений личности с природой, социумом, государством, внешним миром11. Нестандартная ситуация 20-начала 30-х годов с многообразием внешних воздействий модернизаторского характера на традиционные установки в поведенческих стереотипах, ценностных ориентирах, в общественном сознании представителей аграрного сообщества предоставляет, как мне кажется, тот событийный материал, социокультурный анализ которого может оказаться не безынтересным.

Общий замысел исследования академичен: на примере крестьянской общины удмуртов 1917;ого—начала 30-х годов рассмотреть судьбу малой социальной общности в период социалистической модернизации общества. Основной упор сделан на анализ социального поведения и общественного сознания удмуртских крестьян как членов традиционной корпоративной ячейки — общины — в условиях воздействия на них явлений внешнего и внутреннего характера.

В соответствии с намеченной целью определены и конкретные задачи: 1) выявить, как община в качестве социального института, призванного обеспечить решение главной проблемы крестьянства — безопасное существование — выполняла свои функции в первое послеоктябрьское десятилетие. Основной стержень, через призму которого решается задача — земельный вопрос (гл.П) и отношение общинников к новой власти (гл. III);

2) проследить изменения, происходившие в сфере традиционных ценностных установок общинников, определить общую культурно-духовную атмосферу в удмуртской деревне в 20-е—начале 30-х годов (гл. IV);

3) рассмотреть, как в годы массовой коллективизации сдержанный нажим предшествующего периода на общину заменялся насильственным отторжением от нее традиционных институтов и функций, в первую очередь — общественного самоуправления (гл. V).

За хронологические рамки исследования выходит материал главы 1-й: автор счел возможным и, пожалуй, даже необходимым сделать сжатый исторический экскурс в прошлое удмуртской общины с целью показать, что представлял из себя соседский союз удмуртских крестьян к началу XX в. По замыслу автора, содержание главы призвано подвести читателя к восприятию основной части работы и представить в его распоряжение необходимый сравнительный материал по соседской общине удмуртов в разные исторические периоды.

Всестороннему изучению крестьянской общины в советской удмуртской историографии не уделялось специального внимания, хотя досоветские исследователи оставили по этому сюжету, пусть не богатое, но довольно ценное наследие. В работах В. М. Бехтерева, П. М. Богаевского, В. Кошурникова, С. К. Кузнецова, П.Н. Луп-пова, Н. Г. Первухина, И. Н. Смирнова, В. Н. Харузиной и др. затрагивались вопросы об организации мирского самоуправления, роли общины в поддержании внут-ридеревенского правопорядка, контроле хозяйственной деятельности и семейного быта крестьян, общинной взаимопомощи, социальном, имущественном неравенстве среди членов удмуртского «бускеля» и т. д. 12.

Наиболее ощутимый вклад в изучение удмуртской общины внес Г. Е. Верещагин — первый ученый-этнограф удмуртской национальности, в поле зрения которого попали будни хозяйственно-трудовой деятельности общинников, религиозно-обрядовая сфера их бытия, действие уравнительно-передельного механизма в землепользовании, обычно-правовые нормы, регулировавшие жизнь деревенского сообщества, поселенный и этнический состав «мирских» организаций, функции общи.

12 ны и т. д. В трудах Г. Е. Верещагина впервые выпукло показано проникновение капитализма в удмуртскую деревню13.

В советский период вопросами генезиса, типологии, функционирования общины, -ее роли в жизнедеятельности дореволюционного удмуртского общества специально никто из ученых не задавался. Отдельные главы в трудах общего характера и ряд статей не исчерпали проблему, так как община в целом находилась на периферии исследовательских интересов представителей историко-этнографической науки и затрагивалась главным образом попутно14.

В середине 80-х годов дореволюционная удмуртская община стала предметом монографического исследования автора данных строкитогом явилась книга «Сельская община-бускель в пореформенный период. 1861—1900 гг.», в которой сделана попытка рассмотреть удмуртскую общину как этностабилизирующий институт, как систему, через которую человек включался в непосредственно окружающую его социальную среду. Основное внимание в работе уделено анализу общины как формы организации хозяйственно-производственной, культурно-бытовой, религиозной, нравственной жизни удмуртской деревни пореформенного времени. В источниковую основу исследования, помимо наработок предшественников, опубликованных законодательных материалов Российского правительства по сельской общине дореволюционного периода, публикаций Центрального статистического комитета 1880−1886 годов, сведений, почерпнутых из вятских губернских изданий.

Памятные книжки и Календари Вятской губернии, Материалы по статистике Вятской губернии, Вятские Губернские и Епархиальные ведомости и т. д.), легли архивные документы — материалы, исходившие от крестьянских общин и отдельных общинниковдокументы учета населенияэкономико-географические и этнографические описанияматериалы текущего делопроизводства административных учреждений и выборных крестьянских (сельских, волостных) органовдела суда и следствия. Особо ценные материалы были выявлены в делах фонда Вятского губернатора (ф. 582, Государственный архив Кировской области, далее — ГАКО), Вятского губернского статистического комитета (ф. 170, ГАКО), Вятской духовной.

13 консистории (ф. 237, ГАКО), Вятского комитета православного миссионерского общества (ф. 811, ГАКО), Вятской палаты уголовного и гражданского суда (ф.20, ГАКО), Глазовского уездного суда (ф. 126, Центральный государственный архив Удмуртской Республики, далее — ЦГА УР), Земских начальников Глазовского уезда ф.76, 92, 109, 112, ИЗ, 114 и др., ЦГАУР), Глазовского уездного по крестьянским делам присутствия (ф. 108, ЦГА УР). Определенное отражение в работе нашли материалы Генерального межевания 1803−1834 гг. в Вятской губернии (ф.1355, Российский государственный архив древних актов, далее — РГАДА)15. Сжатое изложение основных положений и выводов, развернутых в вышеназванной монографии, составило содержание главы 1-й данного исследования.

Специальных работ, посвященных изучению общины~" бускель" послеоктябрьского периода, в удмуртоведении пока нет, хотя говорить, что она совсем не попадала в поле зрения ученых, нельзя. В первые же годы после Октября интерес к специфике национальной деревни Удмуртии, продиктованный практическими задачами социалистического преобразования аграрной подсистемы, заметно возрос. На фоне социально-экономических сдвигов традиционные явления и этнические особенности проступали гораздо выпуклее. Внимание на удмуртскую деревню обратили как обществоведы (историки, этнографы), так и практики. Среди обществоведов почти сразу обозначились две точки зрения, просуществовавшие практически вплоть до 60-х годов. Этнографы, обнаружив в общественном быту удмуртов архаические черты и институты, пришли к выводу, что здесь чуть ли не в чистом виде сохранился патриархально-родовой строй и рассматривали общину в качест.

16 ве одного из пережиточных институтов родовой организации. Историки же подчеркивали интенсивное развитие капиталистических отношений в Удмуртии, отмечали наличие сильной национальной буржуазии и считали, что община уже в дореволюционный период представляла собой организацию, в которой произошел.

17 полный раскол на кулачество и бедноту .

Попытка преодолеть крайности была сделана в трудах историков последующего периода (60—80-е гг.), где дана приближенная к реальной картина социальноэкономических отношений в удмуртской деревне конца XIX—начала XX в., но как в трудах предшественников, так и в этих работах община рассматривалась лишь фрагментарно — главным образом для выявления и констатации процесса проник.

18 новения капитализма в удмуртскую деревню и разложения общины К тому же авторы оперировали материалом, характеризующим общину дореволюционного времени, не касаясь советского периода. А там, где они все же затрагивали удмуртский «бускель» 20—начала 30-х годов, их внимание акцентировалось на органе крестьянского самоуправления — сельском сходе «кенеш». И большинство авторов (по крайней мере в опубликованных работах) так и не смогли преодолеть ошибочного взгляда на роль и сущность удмуртского «кенеша» в дооктябрьский и советский периоды как родового пережитка, превратившегося после Октября в контрреволюционный орган удмуртского кулачества. Совершенно очевидно, что в то время авторы были убеждены в своих взглядах, хотя, по-видимому, справедливо допустить и другую мысль: исследователи вынуждены были подчиняться официальной идеологической версии проблемы. Рассуждать подобным образом позволяют материалы дискуссии, прошедшей в 1965 году в секторе истории Удмуртского НИИ при СМ УАССР (ныне УИИЯЛ УрО РАН), где обсуждались тезисы К. И. Шибанова «Кенеш.

19 демократический орган самоуправления удмуртской деревни". Автором впервые в удмуртской историографии была сделана попытка «дать правильную. оценку деятельности органа крестьянского самоуправления в удмуртской деревне на различных исторических этапах, особенно в первое десятилетие Советской Удмур

20 тии" .

В дискуссии приняли участие историки Н. П. Павлов, В. Е. Майер, Б. Г. Плющевский, А. Н. Вахрушев, A.A. Тронин, Н. Г. Луковников, В. А. Максимов, Н. Г. Трефилов. В ходе обсуждения тезисов выявились разные мнения о генезисе института «кенеш», но была высказана в целом одинаковая точка зрения о его роли в переходный от капитализма к социализму период.

К.И. Шибанов, А. Н. Вахрушев, В. А. Максимов были склонны относить возникновение «кенеша» к эпохе родового строя. Он, по их мнению, первоначально представлял собой «совет старейшин», а с возникновением эксплуататорского общества сохранил свою демократическую оболочку, но изменил содержание и превратился в орган господства зажиточных крестьян над массой рядовых общинников. В. Е. Майер справедливо считал, что было бы неверно выводить «кенеш» из родового общества: «У всех европейских народов подобные общинные сходы возникли вместе с земледельческими общинами, т. е. в момент разложения родового строя. Так,.

21 бесспорно, происходил этот процесс развития кенеша и у удмуртов" .

Что касается «кенеша» послеоктябрьского периода, участники дискуссии высказали мнение, что его оценка как кулацкого, контрреволюционного органа тенденциозна, однобока и требует пересмотра как идущая вразрез с историческими фактами. Наиболее четко эта мысль была оформлена в выступлении Б Г. Плющевского: «Кенеш — явление в своей основе не отличающееся от русского деревенского мира — сельского схода русской деревни. Применительно к русской деревне нелепо ставить вопрос, какова была классовая сущность сельского схода — ведь сельский сход не одна из борющихся сил, а лишь арена, на которой происходила классовая борьба. В зависимости от конкретных условий он мог или поддерживать политику Советской власти, или оказаться на поводу у кулаков. Можно говорить о том или ином соотношении классовых сил в деревне, о колебаниях середняка и т. д., но сельский сход как традиционный бытовой институт крестьянской жизни здесь ни.

22 при чем. Он лишь фиксировал сложившуюся в данный момент обстановку.

К сожалению, материалы дискуссии не были опубликованы, итоги не подведены, формально точка зрения на «кенеш» оставалась прежней. Только Н. П. Павлов и К. И. Шибанов в последующих публикациях попутно с основной целью своих исследований сделали попытку решить «проблему кенеша» и изменить устоявшийся взгляд на удмуртскую общину как на исключительно депрессивный для аграр

23 ного сектора Удмуртии фактор .

Тенденция к переосмыслению традиционного взгляда на общину и «кенеш», на события в удмуртской деревне в 20-е—начале 30-х годов более четко обозначилась в работах К. И Куликова, Н. И. Хитриной, Г. А. Никитиной, хотя и в их работах очерченные сюжеты продолжали развиваться в общем русле более крупных исследовательских задач24.

В целом, история социальной и технической реконструкции удмуртской деревни и всего аграрного сектора республики — одна из наиболее исследуемых историками проблем. Написаны десятки монографий25, сотни статей26, защищены не одна кандидатская и докторская диссертации27, изданы многочисленные юбилейные сборники и брошюры28. С позиций сегодняшнего дня можно говорить о тех или иных издержках в освещении истории аграрной подсистемы Удмуртской республики (вспомним, что основное назначение преобладающего большинства исторических исследований советского периода — подтверждение фактическим материалом уже готовых теоретических положений и выводов официальной версии той или иной темы), но полностью отрицать ценность наработок предшествующих авторов никак нельзя. В их работах — большое количество фактов, извлеченных из архивов, справочников, периодических изданийих труды — результат важного и значительного этапа в историографии Удмуртии, и совершенно очевидно, что без их исследований сегодня многое пришлось бы начинать с нуля, в том числе и разработку проблем социальной организации удмуртского крестьянства в 1917—начале 30-х годов.

После Октября 1917 года заметно оживилось этнографическое изучение удмуртского народа, но проблемы общинной организации не стали предметом специального этнографического исследования. В работах ВАМаксимова, К. Герда, П. Н. Луппова, В. Н. Белицер, М. Т. Маркелова, М.Г. Худякова29 и др. отражены изменения в традиционно-бытовом укладе сельского социума, происшедшие под влиянием революции, имеются тонкие наблюдения над настроениями деревенских жителей, их обыденным сознанием, культурным уровнем, политическими воззрениями, отношением к религиозным вопросам, социально-классовым восприятием аграр

17 ных преобразований, деятельности центральных и местных органов власти и т. д. Написанные «на ходу», непосредственно в период происходящих и переживающих высокую динамику кардинальных изменений в общественной жизни, в массовом и научном сознании, большинство этих трудов на глубокие теоретические исследования претендовать, конечно, не могут. Они скорее напоминают отчеты, справочники, практические рекомендации, пособия, полевые экспедиционные очерки, которые в свое время становились на службу партийному или профсоюзному деятелю, хозяйственнику, агитатору, пропагандисту, учителю. Для нас они прежде всего ценны «зарисовками с натуры» жизни и быта удмуртских общинников, то есть всем тем, что характеризует сельских тружеников как людей, живущих в своем социально определенном микромире, с их конкретными исторически сложившимися взаимоотношениями, с собственными — воспринимающими или отторгающимивзглядами на государственную политику по отношению к своему способу жизнедеятельности.

Так как в первое послеоктябрьское десятилетие в области* ощущалась острая нехватка научных работников и научно-исследовательских учреждений, этнографические исследования и наблюдения осуществлялись учеными из Москвы и соседних крупных городов (В.Н. Белицер, М. Т. Маркелов, В. П. Налимов и др. — г. МоскваА.И. Емельянов — г. КазаньП.Н. Луппов — г. Вятка), местной интеллигенцией — через этнографические экспедиции30, а также любительские научные и культурно-просветительские учреждения (научное общество «Боляк» — Научное общество по изучению Вотского краяСарапульский краеведческий музей)31. По следам экспедиции 1930 года М. О. Косвеном была опубликована статья «Распад родового строя у удмуртов», в которой наряду с изменениями, происшедшими в жизни удмуртов после 1917 года, отмечались сохранившиеся еще к этому времени пережиточные явления прошлого32. В работе чувствуется влияние модной в начале 30-х годов «родовой теории» — то же самое можно сказать и о последовавших друг за другом публикациях М. Т. Маркелова и В. Филиппова33. Вотская Автономная Область была образована в 1920 г.

Относительно чрезвычайно актуального вопроса об удмуртском сельском сходе — «кенеш» (впрочем, как и в целом о роли общины в период строительства социализма) взгляды этнографов не расходились с официально трактуемой версией34.

Начавшееся оживленное этнографическое изучение удмуртов не перешло в планомерное и систематическое исследование быта и культуры народа: научные интересы участников экспедиций лишь побочно касались этнографии удмуртов, а своих специалистов в области не было35. К тому же в условиях начавшейся деформации общества проявление интереса к национальной культуре часто стало квалифицироваться как буржуазный национализм. Исследовательским планам местных энтузиастов этнографического изучения удмуртского народа — К. Герда, Я. Ильина, Д. Корепанова, С. Перевощикова и др. не суждено было реализоваться, так как все они попали под пресс репрессий.

В 60-е годы планомерное изучение народа вновь активизировалось, уже на новом, качественном уровне, но проблемы социальной организации удмуртского до-колхозного крестьянства в поле зрения представителей этнографической науки так и не попали.

Как указывалось выше, аграрная подсистема Удмуртии 20-х годов стала предметом довольно пристального внимания не только ученых-обществоведов, но и современников-практиков: статистиков, экономистов, плановиков, активистов советской и партийной работы, агрономов, сотрудников земельных органов. Для них вся совокупность проблематики, связанной с деревней, сводилась по существу к единой теме, а именно — к социально-экономическим сдвигам, происшедшим в деревне в результате осуществления аграрных преобразований (объем сельскохо-зяйственнной продукции, размеры посевных площадей, поголовье скота, динамика форм землепользования, проблемы землеустройства, агротехнические вопросы, состояние крестьянских хозяйств и первых коллективных объединений, изменения в социальной структуре деревни и т. д.)36.

Значительная часть статей, брошюр, коллективных изданий авторов-практиков снабжена статистическими таблицами, сближающими их с источниками первосте.

19 пенной важноститруды отличаются богатым фактическим материалом, содержащим ретроспективные оценки, попытками обобщить процесс реконструкции сельскохозяйственной отрасли и наметить перспективы на будущее. Совершенно естественно, что их работы несут на себе печать времени, не лишены известного субъективизма в концепциях, в большинстве имеют не исследовательский, а констатирующий характер, тем не менее ценность подобного рода публикаций в разработке проблем крестьяноведения недооценивать нельзя.

В 30—40-е годы с выходом на передний план политических аспектов аграрной истории количество литературы, написанной практическими работниками, резко сокращается, впоследствии, можно сказать, сойдя на нет.

Круг источников, использованных в работе, условно разделен на три группы: опубликованные материалырукописные документы государственных и отраслевых архивовполевые этнографические данные. Так как общая характеристика источников, составивших основу главы 1-й, дана уже выше, здесь речь пойдет об источниках по общине советского времени.

Формирование и реализация концепции государственной политики по социалистическому преобразованию сельского хозяйства достаточно полно отражены в целом комплексе опубликованных документов центральных партийных и советских органов («КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК», «Решения партии и правительства по хозяйственным вопросам», сборники законодательных документов [например, по земельному вопросу] СССР и РСФСР и т. д.).В региональном плане это, как правило, соответствующие решения органов областных советских и партийных организаций (конференций, пленумов, совещаний, активов), выступления их руководителей, а также решения, отчеты, обзоры и т. п. местных органов власти разного уровня. Знакомство с комплексом партийных и правительственных документов послеоктябрьского периода до начала 30-х годов позволяет проследить, как менялись советско-партийные установки по отношению к традиционной социальной организации земледельцев России, к общинному землепользованию, к общинным институтам и традициям, дает представление, как.

20 складывалась административно-командная система регулирования и контроля за развитием сельского хозяйства.

Широкий круг источников образуют статистико-демографические справочники, составленные и опубликованные земельным управлением, областной плановой комиссией, экономическим совещанием, другими органами управления народным хозяйством области. Близки к ним по содержанию сводные годовые отчеты Облисполкома и областной партийной организации. Подобного рода источники отражают непосредственные результаты реконструкции сельского хозяйства в самых различных сферах — демографической, социальной, материально-технической, культурной, финансовой, в национальном аспекте и т. дпредоставляют значительный объем статистических сведений по различным сторонам жизни деревенского социума. В очерченный блок опубликованных материалов можно также отнести данные единовременных переписей и разного рода обследований по уездам, волостям, кругу деревень.

Традиционным и универсальным источником явились периодические издания центральные, окружные, областные, районные газеты и журналы, издававшиеся как в исследуемое время, так и в наши дни. В них отражается участие удмуртов в экономической, культурной, общественно-политической жизни области, реакция сельских жителей на аграрную политику. Описательно-публицистический и идеологически-пропагандистский характер преобладающего большинства материалов периодической печати в какой-то степени сужает информационную ценность данного рода источника, но пренебрегать им, безусловно, не стоит. Материалы периодики тех лет как образная публицистика доносят до нас живое дыхание эпохи, помогают воссоздавать ритм, образ, уклад сельской жизни, а современная периодика обогащает эти сведения информацией мемуарного плана.

Существенно облегчают поисковые задачи исследователя в архивохранилищах и содержат немаловажную дополнительную информацию (причем систематизированнуюкак правило, тематически, хронологически, территориально очерченную) сборники архивных документов и разного рода хрестоматии. Так, в данной работе.

21 активно использовалась «Хрестоматия по истории Удмуртии» (Ижевск, 1973), а также сборники документов и материалов «Установление и упрочение Советской власти в Вятской губернии» (Киров, 1957), «Народное сопротивление коммунизму в России: Урал и Прикамье. Ноябрь 1917;январь 1919» (Париж, 1982).

Определенный объем информации, которая может быть приравнена к источникам, автор почерпнул из публикаций, приуроченных к знаменательным датам, например, юбилеям Октябрьской революции, провозглашению автономии, дающих возможность составить развернутую картину социально-экономического и культурного развития Удмуртской республики в целом и удмуртской деревни, удмуртского этноса в отдельности.

Ценная информация относительно удмуртов — их настроений, надежд, видения ближайших и дальних перспектив своего развития как этносапутей решения проблем и задачотношения к советской власти, партииреакции на государственную политику, особенно в аграрной, национальной, культурной сферах — содержится в рабочих материалах и итоговых документах первых конференций, съездов представителей удмуртского народа (коммунистовучителеймолодежиженщин).

Из неопубликованных источников главными явились фонды Центрального государственного архива Удмуртской Республики (ЦГА УР). Материалы фондов сельских советов депутатов трудящихся и их исполнительных комитетов (90 фондов), объединенного фонда волостных советов и их исполкомов (63 фонда), Удмуртского областного совета и его исполкома (ф. Р-195) составили ту информационную базу, на которой решались основные исследовательские задачи. Документы данных фондов позволяют исследовать процесс становления и функционирования советских органов власти, отношение к ним деревенского социумаколичественные и качественные изменения в аппарате управления местных и областных государственных органов властидеятельность постоянных секций (комиссий). Здесь же содержится большой комплекс документов в виде решений, постановлений исполнительных органов, сельских советов, стенограмм и постановлений сессий по.

22 вопросам, имеющим непосредственное отношение к жизнедеятельности деревенского сообщества.

Достаточный объем информации об удмуртском крестьянстве содержат документы фондов отделов Облисполкома — земельного, народного образования, планового, финансового, здравоохранения и др. Распорядительная и отчетная делопроизводственная документация этих фондов позволяет изучить хозяйственно-экономическую жизнь деревни, развитие социальной сферы, традиции сельского сообщества, роль внутридеревенских норм и порядков в регуляции повседневной жизнедеятельности земледельцев, степень вмешательства новых органов власти в традиционный деревенский хозяйственный и бытовой уклад.

Научно-познавательное значение названных фондов переоценить трудно. На взгляд автора, они предоставляют возможность «сквозного» и одновременно широкого прочтения крестьянской истории изучаемого периодав них при вполне объяснимом доминировании документов, отражающих взгляд на сельчан со стороны различных ведомств, учреждений и советских органов, значителен удельный вес подлинно крестьянских свидетельств: приговоров земельных обществ и протоколов общих собраний граждан по самым разнообразным вопросам жизнедеятельности, обращений, заявлений, ходатайств, жалоб и т. д., причем не только коллективных, но и индивидуальных. Ценность источника объясняется и тем, что наряду с материалами о хозяйственно-экономическом, социально-политическом состоянии аграрного сектора области, он содержит информацию о духовном мире села, его социально-нравственных ценностях и традициях.

В качестве уточняющих и дополняющих источников использовались документы Государственного архива Нижегородской области (ГАНО, ф.1519 — Крайземуправ-ление), Центров документации новейшей истории Удмуртской республики (ЦДНИ УР, ф. 16 — Удмуртский областной комитет ВКП (б) — ф. 18 — Ижевский уездный комитет РКП (б), ф.505 — Ижевский районный комитет ВКП (б) — Нижегородской области (ЦДНИ НО, ф. 2 — Нижегородский крайком ВКП (б). Фонды содержат огромное количество статистических и аналитических сведений по проблемам хозяй.

23 ственной и общественно-политической жизни Вотской автономии. Для автора особый интерес представляли документы, имеющие отношение к сельскому сходу удмуртской общины.

Существенную помощь при написании работы оказали материалы Научно-отраслевого архива Удмуртского института истории, языка и литературы Уральского отделения РАН (НОА УИИЯЛ УрО РАН), среди которых особенно выделяются ответы на анкету «Влияние революции на быт нацмен» (д. 11), разработанную краеведческим отделом Вятского пединститут им. В. И. Ленина (1924—1925 годы). Не только ответы на вопросы дайной анкеты, но даже сама она, характер вопросов, включенных в нее, представляют из себя любопытный историко-этнографический документ исследуемого времени (см. Приложение, док. № 1).

Что касается самих ответов, приходится сожалеть, что преобладающее большинство из них носит неопределенный характер по типу «да-нетувеличилосьуменьшилось — осталось без измененийзамечается — не наблюдается» и т. п.- что в ряде случаев информация представляется не по конкретной деревне, а целому кругу деревень, а то и району или уезду в виде обобщенной сводкиимеется несколько анкет, где отсутствуют ответы на отдельные вопросы, иногда пропущены целые разделы. И все же игнорировать источниковую ценность данного документа нельзя, хотя бы уже потому, что на вопросы анкеты отвечали сами удмурты, непосредственные носители культурного опыта, нравов и норм, существующих в их сообществе, сами же оценивали и изменения, происходящие в сфере их материальнотехнической, производственной, общественной, семейно-бытовой, религиозной, языковой, культурной жизни. Ценно и то, что в деле присутствует несколько блоков ответов, поступивших от удмуртов современной Кировской области и Республики Татарстан.

В документе представлены 32 анкеты по отдельным деревням, а также 3 обобщающих сводки по 7, 9 и 14 деревнямеще в 3-х других сводках количество деревень не указано.

Из документов отраслевого архива Удмуртского института также использовались материалы дискуссии о «кенеше» (д. 42) — копии документов Государственного архива Российской Федерации (ГАРФ) о хозяйственно-экономическом, социально-политическом положении в Удмуртии в 1918—1920 годах (д. 67, 85, 99, 100).

Третью — немногочисленную — группу источников составили материалы этнографических экспедиций, хранящиеся в рукописном фонде УИИЯЛ УрО РАН, а также полевые материалы автора, собранные в 1989—1990, 1993, 1996—1997 годах. Воспоминания крестьян, участников событий 20—начала 30-х годов, так называемая «устная история», дополняют свидетельства других источников и позволяют проверить объективность их отбора и анализа, восстановить в своей цельности наиболее важные события изучаемых лет. Особая ценность материалов «устной истории» заключается в том, что они позволяют воссоздавать историю «простых», обычных людей, историю повседневности.

Обзор использованных источников позволяет говорить об их многогранности и разнообразии, тем не менее автор осознает, что за пределами внимания остается еще широкий круг документов и свидетельств/могущих быть введенным в научный оборот по теме исследования. Не все вопросы избранной большой и сложной проблемы рассмотрены и решены с одинаковой полнотой и убедительностью. Некоторые из них нуждаются в дальнейшем изучении, решение других станет возможным по мере накопления фактического материала, расширения источниковой базы:

1 Историография крестьянства советской Сибири. Новосибирск, 1976. С. 175, 176.

2 Филиппов В. Р., Филиппова Е. И. Crede experto (Отечественная этнология сегодня и завтра) // ЭО. 1995, № 5. С. 5.

3 См., например: Кузнецов И. С. Социальная психология сибирского крестьянства в 20-е годы. Новосибирск, 1992; Лурье C.B. Метаморфозы традиционного сознания. СПб., 1994.

4 См. об этом: СаватеевАД. Община и общинная ментальность в истории цивилизаций // Восток. 1994, № 4. С. 181.

5 См.: Заславская Т. И. Актуальные теоретические вопросы преодоления социальных различий между городом и деревней // Роль науки в реализации продовольственной программы СССР. Новосибирск, 1985; Социально-экономическое развитие сибирского села. Новосибирск, 1987; Попов АЛ. Культура северной деревни в 60—80-е годы (На материалах Архангельской и Вологодской областей, Карельской и Коми АССР). М., 1996. Автореферат диссертации на соискание ученой степени докгора исторических наук (далее — АДЦ). С.5—6.

6 Кознова И. Е. Социальная память русского крестьянства в XX веке // Исторические исследования в России. Тенденции последних лет. М., 1996. С. 393, 394.

I Данилова Л. В. Сельская община в средневековой Руси. М., 1994; Она же. Место общины в системе социальных институтов // Проблемы аграрной истории. Минск, 1978. Ч. 1- Данилова Л. В., Данилов В. П. Крестьянская ментальность и община // Менталитет и аграрное развитие России (Х1Х-ХХ вв.). Материалы международной конференции. Москва, 14−15 июня 1994 г. М., 1996; Данилов В. П. Аграрные реформы и аграрная революция в России // Великий незнакомец. Крестьяне и фермеры в современном мире. Хрестоматия. Сост. Т. Шанин. М., 1992; Лурье С. В. Как погибла русская община // Крестьянство и индустриальная цивилизация. М., 1993; Она же. Метморфозы традционного сознания. СПб., 1994; Громыко М. М. Мир русской деревни. М., 1991.

8 См. Советская этнография. 1984, № 5−6- 1985, № 1−2.

9 Там же. 1985, № 5. С. 70.

10 См.: Гришкина М. В. Аграрный строй и крестьянство Удмуртии в XVII — первой половине XIX в. Ижевск, 1995. Научный доклад, представленный в качестве диссертации на соискание ученой степени доктора исторических наук. С. 5.

II См. подробнее: Булдаков В. П. 1917 год: взрыв на стыке цивилизаций // Историческая наука в меняющемся мире. Вып. 2. Историография отечественной истории. Казань, 1994.

12 См., например: Бехтерев В. М. Вотяки. Их история и современное состояние// Вестник Европы. СПб., 1880. Т.8−9- БогаевскийП.М. Очерк быта сарапульских вотяков. М., 1888. Вып. 3- КошурниковВ. Быт вотяков Сарапульского уезда Вятской губернии. Казань, 1880- Кузнецов С. К. Общинные порядки у вотяков Мамадыш-ского уезда Казанской губернии. М., 1905; Луппов П. Н. Христианство у вотяков со времени первых исторических известий о них до XIX века. Вятка, 1899- Островский Д. Вотяки Казанской губернии// Труды Общества естествоиспытателей при имп. Казанском университете. Казань, 1894. Т. 4, № 1- Первухин Н. Г. Эскизы преданий и быта инородцев Глазовского уезда. Вятка, 1880−1889- Смирнов И. Н. Вотяки. Казань, 1890- ХарузинаВ.Н. Вотяки. М., 1896.

13 Верещагин Г. Е. Вотяки Сосновского края. СПб., 1886-О// же. Вотяки Сарапульского уезда Вятской губернии. СПб., 1889- Он же. Общинное землевладение у вотяков Сарапульского уезда// Календарь и памятная книжка Вятской губернии на 1896 год. Вятка, 1895.

14 См., например: Луппов П. Н. Удмуртские доли в XYII-XYIII веках// Записки.

Удм.НИИ. Ижевск, 1949. Вып. 9- Бушуева В. Л. О социально-экономических отношениях в чепецкой удмуртской деревне на рубеже XYII-XYIII вв.// История.

СССР. 1962, № 4- Владыкин В. Е. Очерки этнической и социально-экономической истории удмуртов. М., 1969. Автореферат на соискание ученой степени кандидата исторических наук (далее — АКД) — Гришкина М. В. Крестьянство Удмуртии в XYIII веке. Ижевск, 1977; и др.

15 См. характеристику источников подробнее: Никитина Г. А. Сельская общинабускель в пореформенный период (1861−1900 гг.). Ижевск, 1993. С. 8−12.

16 См., например: Мартынов М. Н. Разложение родового строя на территории Верхнего Поволжья // Известия АН СССР. 1938, № 1−2.

17 См., наприм^'.ЛатышевH.H. Удмурты накануне реформы 1861 г. Ижевск, 1939. 18 Вахрушев А. Н. Удмуртия в период развития промышленного капитализма в России (1861−1891 гг.) // Записки Удм.НИИ. Ижевск, 1955. Вып. 17- Луковников.

Н.Г. Столыпинская аграрная реформа в Удмуртии // Записки Удм.НИИ. Ижевск, 1954. Вып. 16- Мартынова М. М. Удмуртская община (бускель) в конце XIX—начале XX века // Вопросы истории капиталистической России. Свердловск, 1972; Она же. Аграрные отношения в Удмуртии во второй половине XIX в.// Аграрные отношения в Удмуртии во второй половине XIX—начале XX в. Ижевск, 1981; Садаков МЛ. Аграрные отношения на территории Удмуртии в период империализма (конец XIX — до октября 1917 г.) // Вопросы истории Удмуртии. Ижевск. 1974. Вып. 2.

19 Дискуссия о кенеше // НОАУИИЯЛ УрО РАН, оп. 3, д. 42.

20 Там же, л. 1.

21 Там же, л. 81- 82.

22 Там же, л. 88.

23 Павлов Н. П. Об исторической динамике общественного самоуправления на селе'// Семейный и общественный быт удмуртов в XVIII — XX вв. Ижевск, 1985; Шибанов К. И. Сельское хозяйство Удмуртии: страницы истории. Ижевск, 1991.

24 Куликов К. И. Лудорвайское дело и коллективизация в Удмуртии // Удмурты. Материалы к серии «Народы Советского Союза» .М., 1990. Вып. IVОн же. Национально-государственное строительство восточно-финских народов в 1917;1937 гг. Ижевск, 1993; Хитрина Н. К Сказано: «Ликвидировать!» // Вестник обкома КПСС. 1990, № 19- Она же. Новые документы по коллективизации в Удмуртии // Исторический факультет: история, современное состояние и перспективы. Тезисы докладов. Ижевск, 1996; Никитина ГЛ. Кенеш — демократический орган самоуправления в общине // Национально-государственное строительство в Удмуртии в 1917 -1937 гг. Ижевск, 199\Она же. Община//Удмурты.Историко-этнографические очерки. Ижевск, 1993 .Она же. Сельская община-бускель в пореформенный период.

См., например: КильдибековП.В., Макаров Ф. П. История классовой борьбы в Удмуртии. Ижевск, 1933; Решетников Н. Т. История и практика социалистической реконструкции сельского хозяйства Удмуртии. Ижевск, 1935; Шибанов K.M. Социалистическое преобразование удмуртской деревни. Ижевск, 1963; Пономарев К. А. Ленинский декрет о земле. Первые колхозы в Удмуртии. Ижевск, 1969; и др.

26 См., например: Шибанов К. И. Борьба за коллективизацию сельского хозяйства Удмуртии // Записки Удм.НИИ. Ижевск, 1949. Вып. 12- Садаков М. А. Мероприятия партийных и советских организаций по социалистическому преобразованию сельского хозяйства в Удмуртии//Записки Удм.НИИ. Ижевск, 1957. Вып. 13- Троими A.A. Особенности социальной и технической реконструкции удмуртской деревни // История советского крестьянства и колхозного строительства в СССР. Материалы научной сессии. М., 1963; Павлов Н. П. К итогам социалистического преобразования крестьянства Удмуртии // Вопросы истории Удмуртии. Ижевск, 1974. Вып. 2- Хитрина Н. И. О проведении землеустройства в Удмуртии в период строительства социализма (1917;1941 гг.)//Социально-культурные преобразования в Удмуртии в период строительства социализма (1917—1941 гг.). Ижевск, 1979;

27 См., например: Белослудцев В. П. Развитие сельского хозяйства Удмуртии. Ижевск, 1946. АКДШибанов К. И Борьба за коллективизацию сельского хозяйства Удмуртии. М., 1952. АКДШибанов К. И. Социалистическое преобразование удмуртской деревни (1927;1937 гг.). АДД. Пермь, 1969; Тронин A.A. Исторический опыт перехода удмуртского народа к социализму. АДД. М., 1975.

28 См., например: 10 лет У АО. Ижевск, 1931; 25 лет Советской Удмуртии (1920 -1945). Ижевск, 1945; 30 лет Советской Удмуртии. Ижевск, 1950; Тронин A.A. Удмуртия за 30 лет Советской власти. Ижевск, 1947; и др.

29 Максимов В. А. Вотяки (Краткий историко-этнографический очерк). Ижевск, 1925; ГердК Вотяк в своих песнях. Песни о песнях // Вотяки. М., 1926. Вып. 1- Он же. Этнография вотяков после революции // Этнография. 1926,№ 1−2- Луппов П. К Обзор быта нацмен Вятской губернии // Вятско-Ветлужский край. 1926, № 1- Он же. Из наблюдений над бытом удмуртов Варзи-Ятчинского края Вотской автономной области // Труды НОИВК. Ижевск, 1927.Вып.ЗБелицер В.Н., Маркелов М. Т., Сидоров Г. Ф. Удмурты (Проспект трудов этнографической экспедиции Центрального музея народоведения и Вотского областного музея в 1930 г.). Ижевск, 1931; Худяков М. Г. Вести из экспедиций. Удмуртская Автономная область // СЭ. 1931, 3- 4- Он же. Политическое значение Мултанского дела и его отголоски в настоящее время // СЭ. 1932, № 1.

30 Комплексная экспедиция Института народов Советского Востока под руководством М. О. Косвена и А. И. Пинт — 1930 г.- Экспедиции Центрального музея народоведения под руководством М. Т. Маркелова и В. Н. Белицер.

31 Результаты исследований членов об-ва «Боляк» частично опубликованы в сборнике «Вотяки» (М., 1926) — Научным обществом по изучению Вотского края с 1926 по 1930 годы опубликовано 6 выпусков «Трудов», второй выпуск полностью состоит из статей по этнографии удмуртов.

32Косвен М. О. Распад родового строя у удмуртов//На удмуртские темы.М., 1931.

Маркелов М. Т. О пережижах родового строя в современном быту удмуртов // СЭ. 1931, № 3—4- Филиппов В. Родовые пережитки в удмуртских колхозах // СЭ. 1932, № 1.

См., например: Маркелов М. Т. Вотяки (удмурты). М., 1929; Худяков М. Вести из экспедиций. // СЭ. 1931, № 3—4- Белицер В. Н. Классовая борьба в колхозах УАО // Революция и национальности. 1932, № 6.

35 Владыкин В. Е. Христолюбова Л. С. История этнографии удмуртов. Ижевск, 1984. С. 64−65.

36 См., например: Вотская автономная область. Народное хозяйство. 1921—1926. Ижевск, 1926; Удмуртское хозяйство. Ижевск, 1927. № 1- Удмуртское хозяйство к десятилетию Октябрьской революции. Ижевск, 1927; 10 лет Удмуртской автономной области. Хозяйственное и культурно-социальное строительство. 1921—1931. Ижевск, 1931.