Переселение с одного места в другое как индивидов, так и целых групп людей — явление, характерное, пожалуй, для всех периодов истории человечества, и являвшееся к тому же средством освоения всех доступных человеку территорий обитания. Однако в научной литературе именно XX век получил название «Века миграции» [Castles 1996: 3]. Такой громкий «титул» этого века, во многом, действительно оправдан. Именно в прошлом столетии произошли две самые масштабные войны в истории планеты, разрушившие многие государства и приведшие по разным причинам политического, экономического, социального, культурного, этнического, экологического характера к массовым перемещениям населения, практически на всех континентах проходили процессы деколонизации. Но главное, именно XX век сделал возможным миграцию в планетарном масштабе, когда с помощью потоков переселенцев окончательно были связаны между собой все обитаемые части Света и практически все страны мира. Таким образом, проблема миграции не только стала актуальной почти для всего человечества, но и сделала мир по-настоящему одной системой.
В литературе, посвященной проблемам миграции, авторами неоднократно подчеркивается факт чрезвычайной значимости этого явления: каждое второе издание содержит в себе такие фразы как «меняющийся мир», «трансформация общества», «глобальные изменения» и т. п. Миграционные процессы позиционируются как одни из самых болезненных в современном обществе, они определяются как главные причины и факторы социальных изменений как в принимающих, так и в отправляющих обществах [Юдина 2004: 5].
Неудивительно, что в этих условиях изучение миграций стало одним из актуальнейших направлений в исследованиях представителей гуманитарных дисциплин. Во многих странах созданы специальные комиссии и комитеты, подчас имеющие международный статус. Так в 1991 г. при поддержке и на основе Международного объединения научного изучения населения (И^БР) был создан Международный комитет по проблемам миграции «Юг—Север». Основными целями этого комитета стали теоретические разработки, направленные на понимание того, как различные экономические и социальные силы влияют на миграцию между «развивающимися» и «развитыми» странами в конце XX в. [МаэБеу 2005: IX]. Также существует множество различных комиссий, занимающихся такими специфическими миграционными проблемами как проблема беженцев и вынужденных переселенцев (например, Высшая комиссия ООН по делам беженцев — ШИСЯ).
В России, где на протяжении последнего столетия «бушевали» волны миграций, также осознается важность этой области исследования. С начала 1990;х гг. российские исследователи активно изучают различные аспекты миграционной проблематики, главным образом вопросов трансформации постсоветского общества сквозь призму актуальных миграционных потоков. Однако к началу XXI в. становится очевидным, что миграционные проблемы в России не ограничиваются последствиями распада СССР и не всегда напрямую контактируют с правовыми нарушениями миграционного законодательства страны. В частности, внимание обращается и на так называемую внутреннюю миграцию, т. е. миграцию граждан России внутри страны. Эта тема едва ли не более сложна, нежели темы, связанные с международной миграцией: например, статистические данные о перемещении внутри страны зачастую отсутствуют, поскольку Федеральная миграционная служба России не осуществляет заказов на подобные исследования. Тем не менее, по оценкам демографов, в 1990;е годы три четверти всех миграционных перемещений осуществлялись именно внутри страны [Мкртчян 2003: 153]. Значение такой миграции в жизни современного российского общества невозможно недооценивать.
Существует множество определений слова «миграция» применительно к человеческой популяции, в которых подчеркиваются те или иные характеристики явления (временность, легальность и пр.). Одно из наиболее нейтральных: миграция (лат. migration — перемещение, переселение) есть перемещения людей, связанные, как правило, со сменой места жительства [Советский энциклопедический словарь 1987: 801]. Однако существует специфический вид миграции, напрямую не связанный с переселением и служащий несколько иным целям, — трудовая миграция.
В чем состоит специфика трудовой миграции? Она, прежде всего, связана с уходом из места постоянного проживания в другие, часто очень отдаленные населенные пункты, для работы, за которую планируется получить определенное материальное вознаграждение. «Трудовая миграция, в отличие от переселения, не предполагает смены постоянного места жительства, по крайней мере, на первоначальном этапе. В случае трудовой миграции речь идет о заработках на стороне и о выезде на короткое время, причем выезд предполагает возвращение в страну исхода» [Трудовая миграция 2001: 4]. Таким образом, специфика жизни трудового мигранта состоит в том, что он планирует вернуться по окончании определенной временной работы на постоянное место жительства, где у него осталась семья, основное имущество, а нередко и постоянная работа.
Кавказский регион в контексте миграционных процессов в стране играет весьма значительную роль. Республики Северного Кавказа на протяжении последних десятилетий являются регионами-донорами, миграция исчисляется десятками и даже сотнями тысяч человек. Так, во второй половине 1990;х гг. отток из указанных регионов в другие части страны составил приблизительно 140 тыс. человек [Мкртчян 2003: 163]. В 2000;е годы уменьшилось число беженцев из Чечни, однако число мигрантов все равно осталось значительным. Большой процент от этого числа в последнее десятилетие приходится именно на трудовую миграцию.
Помимо объективной масштабности явления миграция на Северном Кавказе и из Северного Кавказа проблематизируется на уровне как правительственного, так и общественного дискурсов, формулируется как в терминах угрозы для экономики, этнического баланса и даже безопасности России. А. Осипов отмечает: «.российский Юг давно стал наглядной иллюстрацией публичного говорения о миграционных „проблемах“, и в таком качестве его и следует рассматривать» [Осипов 2002].
В данной работе внимание будет обращено на феномен миграции в самой густонаселенной и многонациональной северокавказской республикеРеспублике Дагестан. Дагестан является одним из самых значимых субъектов-реципиентов СКФО, его население активно вовлечено в процесс трудовой миграции. По данным исследования, проведенного дагестанскими социологами по инициативе Министерства труда и социального развития Республики Дагестан, в 2006 г. 94,1 тысяча человек, или 7,25 всего и свыше 14% экономически активного населения сельских муниципальных районов республики участвовало в трудовых миграциях [Алиев 2007: 19]. Впрочем, авторы исследования отмечают, что в связи с большим процентом латентной (скрытой) миграции, а также с невозможностью учета трудовой миграции за пределы Российской Федерации, осуществляемой нелегально, определить точное количество мигрантов практически нереально.
Примечательно, что Дагестан исторически являлся трудоизбыточным регионом, страной, где традиционно было развито отходничество. В литературе, посвященной экономической истории Дагестана, тема отходничества звучит достаточно внятно. И хотя на сегодняшний момент, насколько мне известно, не издано монографических трудов по теме дагестанского отходничества, во многих изданиях тиражируется тезис о значимости и масштабности этого явления в регионе на рубеже Х1Х-ХХ веков.
Все вышеприведенные факторы дают мне возможность утверждать, что изучение феномена трудовой миграции в Дагестане на сегодняшней день весьма актуально.
Прежде чем сформулировать основные цели и задачи исследования, следует рассмотреть контекст теоретических подходов к изучению миграции и трудовой миграции в частности. Это поможет не только более корректной и конкретной постановке основных вопросов данного исследования, но определит дисциплинарный характер работы.
Теоретическая основа исследования и степень разработанности проблемы.
История миграции началась, судя по всему, одновременно с историей самого человека. Начиная с XVI века и по настоящее время Европа оказалась втянута в глобальный процесс международной миграции, значительно изменивший жизнь не только Старого Света, но и всего земного шара. Европейская наука обратилась к научному осмыслению процесса миграции как некоего явления только во второй половине XIX века. Пик исследовательского интереса к миграциям очевидно является следствием миграционного бума в Европе и Северной Америке в XX веке и тех вопросов, с которыми столкнулось «западное» общество и которые оно ставило и ставит перед исследователями, являющимися частью этого общества. В научных кругах и в правительственных организациях увлечение теорией «плавильного котла» уступило место пониманию необходимости изучения особенностей процесса миграции.
Исторически тема миграции первоначально рассматривалась в плоскости экономических наук и социологии, поэтому основные теоретические подходы выработаны с учетом научных парадигм этих дисциплин. Основы социологических подходов к изучению миграции заложены в трудах К. Маркса и М. Вебера [Рязанцев И. 2006: 43], но первым исследователем, напрямую занявшимся данной проблемой, считается Э. Равенстейн, сформулировавший так называемые «законы миграции» в своей одноименной статье в 1885 году. Равенстейн попытался формализовать закономерности и понятия в области миграционных процессов на примере миграций в Великобритании и Северной Америке. Несмотря на то, что в целом его законы были опровергнуты многими последователями (Дэвис, Араиго и другие) [МаББеу 2005: 15], некоторые использованные им подходы и оценки, — например, тезис о том, что большинство миграций осуществляется на короткие расстояния, а также идея, что миграционные потоки порождают противопотоки и что они связаны с техническим развитием, — до сих пор не потеряли своей актуальности [Юдина 2004: 46].
На выводах Равенстейна базируются неоклассические экономические теории миграции.
Макроуровневая теория миграции определяет основной причиной миграции географические различия в предложении и спросе на рабочую силу. Население регионов с большим предложением рабочей силы имеет низкую зарплату, в то время как регионы с ограниченным предложением рабочей силы характеризуются более высокой оплатой труда. Разница в заработной плате заставляет рабочих из низкооплачиваемых регионов двигаться в регионы высокооплачиваемые (Льюис, Харрис, Тодаро) [МаББеу 2005: 18].
Микроэкономическая теория индивидуального выбора является аналогом макроэкономической теории. Согласно ей индивиды делают рациональный выбор в пользу миграции, если выигрыш от миграции будет больше, чем потери при переезде (Сжастад, Борджас). Миграция в данном случае понимается как форма инвестиций в человеческий капитал (уровень образования, квалификации и прочее) [Юдина 2004: 46].
Данные теории объясняют причины миграции, исходя только из экономических предпосылок. В такой «ограниченной» форме они справедливо подвергаются критике со стороны социологов и социальных антропологов, так как их создатели не учитывают социокультурные особенности индивидов и групп, участвующих в миграции. Как отмечает X. Пилкингтон, «мы видим в таких истолкованиях миграции засилье экономического детерминизма — в них все подчинено логике движения капитала и почти не остается места для человека» [Пилкингтон 1999: 79].
Не отвечают эти теории и на другие вопросы, как, например: почему люди мигрируют из страны с высокими экономическим показателями в страну с более низкими и другие [Юдина 2004: 47].
Теория «толчка-притяжения» (push-pull theory) — попытка ответить на нерешенные вышеупомянутыми теориями вопросы. Согласно данной теории причины миграции лежат в комбинации факторов толчка, побуждая людей оставлять места своего проживания, и факторов притяжения, которые являются привлекательными для них в других регионах. Выталкивающими факторами могут быть низкий уровень жизни, безработица, низкие экономические возможности, политические репрессии. Факторами притяжения могут быть спрос на рабочую силу, политические свободы, широкие экономические возможности и прочее. Движение народонаселения по этой схеме должно в итоге уравнять условия в слаборазвитых и развитых регионах и привести к экономическому равновесию (В. Томас, Сингер, Лоуэл). Эта теория некоторое время была «господствующей», в ее рамках рассматривалась, например, британо-американская миграция в индустриальную эпоху [Massey 2005: 13]. Однако и эта теория подверглась критике. Так, зачастую теория «толчка-притяжения» не принимает в расчет особенности исторического и политико-экономического контекста. К тому же эта теория объясняет миграцию индивидуальными решениями людей, не учитывая факторов, неподвластных индивидуальному контролю (например, иммиграционная политика государств, которой зачастую определяется решение о миграции и что было так актуально для российских реалий XX века). Также, если бы дифференциация доходов была самым сильным фактором «толчка», необъясненным оставался бы тот факт, что мигрируют, прежде всего, не беднейшие, а представители среднего класса. Данная теория не может объяснить и того, почему миграция зачастую идет из малозаселенных в густонаселенные районы планеты, почему из одних районов люди мигрируют в те, а не в иные, т. е. в этих построениях не учитываются исторические связи между регионами [Юдина 2004: 49].
Своего рода отголоском теории «толчка-притяжения» выглядит теория двойного рынка труда, выдвинутая М. Пиоре, которая доказывала, что миграция диктуется спросом на рабочую силу, свойственным индустриальным обществам. Согласно выводам Пиоре, миграция вызвана не выталкивающими факторами в донорских странах, а притягивающими факторами в принимающих странах. Чтобы заполнить нехватку рабочей силы в низкооплачиваемой и малоперспективной сфере услуг предприниматели индустриальных стран нанимают иммигрантов [Цит. по: Юдина 2004: 54].
Новая экономическая теория миграции была выдвинута в начале 1980;х годов в работах О. Старка, Е. Катца и других, во многом, в противопоставление теории «толчка-притяжения». Основой нового подхода стало то, что решение о миграции признавалось зачастую прерогативой не отдельных индивидов, а более крупных единиц — домохозяйств или семей, а также других сообществбыло продекламировано, что люди действуют совместно не для того, чтобы увеличить выгоду от миграции, а чтобы минимизировать риски в случае неудач [КзХг 1986: 135−136]. Эта теория подвергла сомнению утверждение «старых» экономистов, что доход имеет одинаковую степень важности для любого человека и что реальное увеличение дохода является одинаково важным для человека независимо от местных условий и от его материального положения. Одновременно Е. Катц и О. Старк отмечали, что домохозяйства часто посылают своих представителей в другие регионы не только для того, чтобы заработать денег, но и в целях повышения социального статуса [Ка1г 1986: 141]. Подобный тезис подтверждается работами социальных антропологов и социологов, рассматривающих миграцию не столько как экономическую стратегию, но и как социальное действие в контексте социальных связей и культурной специфики сообществ мигрантов.
Кроме того, согласно новой экономической теории миграционное движение не обязательно останавливается, когда заработная плата выравнивается по обе стороны границ отправляющих (push) и принимающих (pull) обществ. Этим опровергается тезис «экономического равновесия», провозглашенный неоклассической теорией, так как стимул для миграции состоит не только и не столько в реальном увеличении заработной платы.
Данная теория учитывает особенности миграционного поведения семей в той или иной социальной или этнической группе. По мнению X. Пилкингтон и А. Физакли изучение семейных стратегий весьма существенно для понимания этнической миграции во всей ее сложности [Пилкингтон 1999: 88]. Вместе с этим, как отмечает Т. Юдина, преодолев экономический детерминизм, указанная теория, тем не менее, «не содержит признания того, что семья насквозь проникнута идеологией и практикой социальных отношений между поламичто домохозяйство имеет собственную &bdquo-политическую» организациючто нельзя анализировать внутрисемейные отношения в отрыве от внесемейных, в особенности в отрыве от институтов миграции — той совокупности социальных сетей и посредников, на которых, собственно, и держится миграция." [Юдина 2004: 53]. К этому суждению стоит добавить, что стратегии поведения внутри семьи и поведения самой семьи зависит также и от культурных особенностей отправляющего общества.
Более поздние экономические теории в большей степени отвечают задачам этнографического и, в частности, данного исследования, поскольку содержат в себе признание того, что «побудительными мотивами действий агентов являются не столько попытки обеспечения максимальной прибыли, сколько стремление к соответствию данного агента институциональным нормам и правилам, к улучшению своего положения в рамках этих институтов, где под институтами понимаются и организации, и правила, и традиции» [Федотова 2007: 22].
Описав основные экономические теории миграций, следует уделить внимание и теоретическим изысканиям в этой области, предпринятым социологами. В частности, в социологических исследованиях широкое распространение получили теории интеграции, причем под интеграцией разные ученые зачастую понимали различные явления. Так, С. Айзенштадт видел интеграцию как поглощение или абсорбцию, А. Гордон усматривал в ней ассимиляцию, а X. Бери, И. Бурнис и П. Стокер — аккультурацию, т. е. альтернативу ассимиляции, когда из различных компонентов создается нечто новое, не тождественное исходному [Юдина 2004: 60]. Данные подходы рассматривают миграционный процесс как адаптацию иммигрантов в новой культурной среде. Однако не следует забывать о том, что миграция — не односторонний процесс. Влияние этого явления сказывается и на тех, кто уезжает, и на тех, кто остается, ведь зачастую мигранты не порывают связи с родиной, в случае же сезонных трудовых миграций это более чем очевидно. Так или иначе, порой можно наблюдать трансформацию уклада жизни, культурных норм и в тех местах, откуда выбыли мигранты, а этот процесс выходит за рамки проблем адаптации мигрантов в принимающем обществе.
Со временем стало очевидным, что миграционные процессы следует изучать не только как экономическое, но и как значительное историческое, политическое, юридическое и культурное явление. Появились исследования, затрагивающие тему миграций в рамках таких дисциплин как политология, антропология/этнография, демография, история, право. Для целей данной работы важным окажется именно антропологический/этнографический взгляд на проблематику.
Антропологи в определенной мере восприняли вышеназванные теории и приспособили их для решения своих задач. Первоначально в поле их зрения попали миграции населения между деревней и городом. Из сформулированной в 1941 году Р. Редфилдом идеи сельско-городского континуума — противопоставлении города и деревни и контраста между традиционным и модернизационным обществами — возникла так называемая модернизационная теория миграции. Большинство ранних антропологических работ по миграции написаны под влиянием модернизационной теории и идеи биполярного мира, которые разделяли и противопоставляли отдающее и принимающее пространства, пуш-факторы эмиграции и пул-факторы иммиграции. Фокусируясь на мотивациях индивидуальных мигрантов, некоторые антропологи работали в рамках модернизационного подхода, который подразумевал рациональные и прогрессивные экономические решения проблем, вставших перед решившими мигрировать людьми [Migration Theory 2000: 102−103].
Теории, разработанные в рамках модернизационного подхода, применяются до сих пор и призваны отвечать, главным образом, на вопрос «зачем люди мигрируют». Однако появился принципиально иной подход к решению и даже постановке задач в области изучения миграций, получивший название структурно-исторического. Этот подход смещает внимание с мотиваций и адаптаций индивидуальных мигрантов на макроуровневый процесс, который формирует и поддерживает движение населения. Структурно-исторический подход или метод исторического структурализма возник в 1970;х годах и сформулирован С. Кастлесом, Г. Косаком и М. Николинокосом. Эти исследователи рассматривали миграцию как систему, в рамках которой все части мира связаны человеческими потоками и противопотоками. Миграция стала, таким образом, оцениваться не как единичное действие, а как динамический процесс, чьи объемы и направления определяются государственным регулированием и уровнем индустриального развития отдельных странлюди же рассматривались, по словам М. Бойд, как «пассивные участники миграционного процесса, разворачиваемого социальными силами во времени и пространстве» [Цит по: Пилкингтон 1999: 80].
Тем не менее, появился ряд исследователей, которых не удовлетворяли как интерпретации в рамках данной теории, так и выводы экономических концепций миграций, основанные на внимании к индивидуальному экономическому выбору мигрантов. «Перед исследователями стоит проблема решить оппозицию „человеческий фактор/структура“. Существует структурный контекст, внутри которого происходят миграции, но нужно оставить место для оценки человеческого фактора», «показать скорее обоюдную зависимость, чем оппозицию, человеческого фактора и социальной структуры» [Zontini 2010: 30, Wright 1995: 771]. В итоге в 1980;е годы появляются концепции, направленные на изучение миграционного процесса через так называемые социальные сети.
В 1980;е годы Д. Мессей развивает идеи, связанные с международной трудовой миграцией, частности, что наиболее эффективными миграционными единицами являются не индивидуальные агенты, но сети. В результате формируется теория миграционной сети, которая «включает в сообщества мигрантов тех агентов, которые остались в отправляющих странах, но все еще значимы для идентичностей мигрантов и организации их деятельности в принимающих» [Сафонова 2012: 107−114]. Помимо этого был выдвинут тезис, что персональные связи являются средством передачи информации и социальной и финансовой поддержки [Boyd 1989: 639].
Большое внимание вопросам исследования миграции уделяли теоретики Чикагской школы. В частности, чикагские исследователи обратили внимание на необходимость изучения мигрантских сообществ, их внутреннюю организацию и функционирование [Парк 2002]. В. Томас, Р. Парк и их коллеги определили, что в городском пространстве способность мигрантских сообществ к консолидации зачастую выше, чем у других горожан, а также отмечали феномен переноса мигрантом в принимающее сообщество многих элементов и нормативов из родного сообщества и стремление поддерживать свой социальный статус не только на новом месте, но и на родине [Thomas 1971, Сафонова 2012: 109]. Помимо этого Р. Парк, Э. Берджес и Р. Маккензи обосновали идею о том, что миграция зачастую выступает как показатель и ускоритель социальной мобильности [Блинова 2008].
М. Бойд была одно из первых, кто обратил пристальное внимание на изучение социальных сетей применительно к миграционной тематике. Она отмечала, что изучение социальных сетей, особенно имеющих отношение к семье и домохозяйствам, позволит понять миграцию как социальный продукт — т. е. не только как индивидуальное решение, принятое индивидом-актором, и не только как результат экономических или политических параметров, но больше как последствие взаимодействие всех этих факторов [Boyd 1989: 642]. Поэтому многие исследователи вслед за ней начали интересоваться так называемым мезо-уровнем, где факторы микро (индивид) и макро (государство) уровней анализа могут быть интегрированы [Zontini 2010: 31].
Бойд подчеркивала: тот факт, происходит миграция или нет, а также какие формы принимает она, ее направление, структура и продолжительность — все это обусловлено исторически сформированными социальными, политическими и экономическими структурами как отправляющего, так и принимающего обществ. Однако на решение мигрировать влияет также само существование социальных сетей и участие в них [Boyd 1989: 642−644]. Этот ракурс анализа получил развитие в других антропологических работах по миграции. Например, Е. Зонтини при изучении процесса миграции выделяет 4 различных единиц анализадомохозяйство, семья, социальные сети и так называемые миграционные институты [Zontini 2010: 31].
М. Бойд отмечает, что в основе большинства последних миграций в индустриальные страны большую роль играют семья, дружба и сообщество социальных сетей. Она также делает важное обобщение, что социальные сети поддерживаются через потоки тех людей, которые мигрируют и переселяются на новое место и тех, кто возвращается на родину, визиты родственников и друзей в обе стороны, спортивные ассоциации или деревенские праздники, браки между мигрировавшими и живущими на родине, денежные переводы [Boyd 1989: 647]. П. Левит в этот список добавляет товары и подарки, двигающиеся в обоих направлениях [Levitt 2001].
В контексте изучения социальных сетей принято говорить об объединении отправляющих и принимающих сообществ в единое транснациональное пространство (поскольку большинство исследований касается миграций из одного национального государства в другое). В рамках данной концепции транснационализм определяется как социальный процесс, в котором мигранты создают социальные поля, пересекающие географическую, культурную и политическую границы, а транснациональная миграция — как модель миграции, где мигранты, пересекая международные границы и оседая в новой стране, сохраняют социальную связь со страной своего происхождения. Базовые понятия «трансмигрант» и «транснационализм» ввели в научный оборот Н. Глик Шиллер, Л. Баш и К. Бланк-Зантон, подвергнув сомнению тезис, распространенный в классических социологических исследованиях, согласно которому сообщества рассматриваются как локализованные и связанные с локальной культурой, и для того чтобы стать частью принимающего сообщества, мигранты должны приспосабливаться или ассимилироваться в местную культуру [Glick Schiller 1992, Блинова 2008]. Согласно этой концепции, (транс)мигранты могут поддерживать изменчивые формы отношений в нескольких местах пребывания, часто активно существуя в двух и более обществах [Zontini 2010: 36]. Вводится понятие концепции биили мультилокальности, где миграция представляется как «проект расширения пространства деятельности акторов, а не как простой переход из пункта, А в пункт В. Следовательно, само миграционное пространство, открытое или создаваемое между местами жительства (или местами, где человек часто присутствует), превращается в один из главных исследовательских интересов» [Кайзер 2004]. Т. Фэйст определяет появление транснациональных родственных групп как одно из трех типов транснационального социального пространства, появившегося вследствие международной миграции [Faist 2000]. Семейные сети вытягиваются, перестраиваются и активизируются через государственные границы, чтобы справиться с экономической неопределенностью и зависимостью [Glick Schiller 1992: 54]. Следует отметить, что концепция транснационализма будет активно привлекаться для решения задач данного исследования.
В России долгое время миграции рассматривались лишь с позиции демографии, т. е. исключительно в контексте изменения базовых характеристик населения (рождаемость, смертность, детность). В последние десятилетия взгляды и подходы изменилисьмиграция также, в значительной мере, стала восприниматься как социальное, политическое и культурное явление. Однако исследователи, занимающиеся проблемами миграции, либо не выходят на уровень теоретических обобщений, либо ограничиваются рамками основных западных теорий. Впрочем, и в российской науке имеют место попытки конструирования общих теорий миграций, таких как, например, миграциология М. Денисенко и В. Ионцева, не получившая, на данный момент, широкого признания [Денисенко 1989].
Таковы основные теории, рассматривающие миграции как общественное явление и базирующиеся на тех или иных дисциплинарных установках. Следует отметить, что при изучении миграций каждая дисциплина ставила перед собой свой список задач и пользовалась различными методами при их решении в соответствии с принятыми в данной науке теоретическими постулатами. Так, по мнению исследовательской группы К. Бреттел и Дж. Холифилда, антропологи интересуются, в основном, тем, как миграция влияет на изменение культуры и каково ее влияние на этническую идентичность задействованных в этом процессе людей, а социологи — тем, что объясняет инкорпорация иммигрантов. Для сравнения можно указать, что главный вопрос для экономистов, заключается в том, почему индивиды решают мигрировать и каков экономический результат миграции, демография при рассматривании данной темы ставит перед собой вопрос о том, как влияет миграция на смену населения, политология рассматривает вопросы, связанные с взаимодействием мигрантов и государства, юриспруденция — о том, как законодательство влияет на миграционные процессы [Migration Theory 2000: 3].
Как уже отмечалось, различны также и уровни анализа при решении исследовательских задач: в микроуровневом исследовании главным действующим лицом миграционного процесса называется индивид или домохозяйство, в макроуровневом объект изучения — большие группы людей. Т. Фейст предложил выделение также среднеуровневых исследований, когда внимание ученого сконцентрировано на группах людей или индивида в контексте социальных связей [Faist 1997]. При этом, по мнению К. Бреттелл, антропология, в основном, оперирует микроуровневыми и среднеуровневыми категориями, такими как индивид, домохозяйство, группа людей [Migration Theory 2000: 3−9]. Следует добавить, что внимание антрополога, безусловно, привлекает и такая категория как этническая группа. Социология, близкая к антропологии по задачам исследования, обращает внимание на социальные классы и группы, работая как на среднем, так и на макроуровне.
Бреттел замечает, что антропологи больше интересуются тем, кто, когда и почему мигрирует, они хотят через этнографическое описание зафиксировать опыт того, что это такое — быть мигрантом, и значения для самих мигрантов социальных и культурных различий среды обитания при покидании одного культурного контекста и вхождения в другой. Вопросы антропологического изучения миграций ограничены предположением, что-то, что происходит с мигрирующими людьми, формируется под влиянием социальных, культурных и тендерных установок, и что мигранты сами являются активными агентами своего поведения, интерпретируя и конструируя его внутри сообщества под давлением структуры. Социологи в данном случае делят общую теоретическую структуру с антропологами. Обе дисциплины базируются на классических работах социальной теории и обе имеют тенденцию определять социальные отношения как центральные для объяснения процесса миграции и иммигрантской инкорпорации [Migration Theory 2000: 4].
При всем этом следует учитывать, что не всегда в рамках той или иной дисциплины существует единство мнений в отношении принятия основных положений конкретных теорий. Более того, к концу XX века у специалистов, занимающихся миграционными процессами, возникает потребность в объединении усилий различных дисциплин, до сих пор зачастую двигающихся параллельными курсами при решении схожих исследовательских задач. Д. Мэссей и его коллеги определили основную методологическую проблему, возникающую перед учеными, занимающимися миграциями, так: «. ученые в сфере социальных дисциплин подходят к изучению проблемы не через одну разделяемую парадигму, а через различные теоретические точки зрения, разделенные между дисциплинами, регионами и идеологиями. В результате исследование предмета имеет тенденцию сужаться, часто неэффективно, и характеризуется повторениями, отсутствием коммуникации, повторными открытиями и спорами об основах и принципах. Только когда исследователи примут общие теории, понятия, инструментарий и стандарты, знания будут аккумулироваться» [Massey 1994: 700−701].
В моей диссертации будет выбран антропологический (в социальном и культурном аспектах) ракурс изучения проблем миграции. Однако следует заметить, дискуссия об этническом или надэтническом характере миграций для данной работы не является актуальной по той причине, что ракурс моего исследования не предполагает рассмотрения таких тем, как идентичность мигранта в иноэтничной среде или восприятие мигрантов принимающим сообществом. В центре внимания здесь становится не этническая группа, а различные сельские сообщества и их представители, относящиеся к одному социокультурному ареалу — Дагестану.
Далее я перехожу к обзору литературы, посвященной трудовым миграциям на российском и, главным образом, кавказском материале. Он был использован в качестве источника эмпирических данных, на основе которых делались выводы. Кроме того, эта группа изданий нужна была в работе для предоставления сравнительного материала и очерчивания культурно-исторического контекста.
Можно с уверенностью сказать, что события последних десятилетий в СССР и России, породившие массовую миграцию населения на постсоветском пространстве, в том числе и трудовую, спровоцировали появление множества работ по этой теме. В частности, различным проблемам современных сезонных рабочих/трудовых мигрантов посвящены разделы в таких журналах, как «Социологические исследования», «Социология: теория, методы, маркетинг», «Вопросы экономики», «Миграция», «Миграция в России» и других. В Интернет-пространстве работы по миграциям аккумулируются на сайтах различных центров, связанных с изучением миграций (например, Центр миграционных исследований http://migrocenter.ru/), а также специализированных порталах как исследовательской направленности (например, Демоскоп weekly http://demoscope.ru), так и информационных (например, Московский мигрант http://migraciya.ucoz.ru/).
Отдельный сегмент литературы, посвященной миграциям, затрагивает вопросы экономики. Как было показано выше, миграционные теории, разрабатываемые на протяжении всего XX века, были, прежде всего, экономическими и отвечали на специфические вопросы об экономической значимости миграционных процессов, поэтому в данной работе использованы незначительно. Например, в статье С. Рязанцева и Е. Письменной рассматривается проблема безработицы на Северном Кавказе, и трудовая миграция упоминается в качестве одного из факторов, влияющих на формирование регионального рынка труда [Рязанцев С. 2005].
Целый ряд работ, выполненных с привлечением в основном количественных данных, посвящен экономическим и социальным последствиям миграции на макроуровне. В этом контексте выделяется целый ряд сборников статей под редакцией Ж. Зайончковской, таких как, например «Миграция и рынки труда в постсоветской России», «Трудовая миграция в СНГ: социальные и экономические эффекты» и многие другие. В частности, авторский коллектив последнего сборника ставил перед собой такие задачи как оценка масштабов явления, выявление состава мигрантов (имущественно-гендерная характеристика), характера и мотивации выездной деятельности, положения мигрантов на рынках труда принимающих стран, социальных рисков.
Существует ряд исследований, рассматривающих миграцию с правовой точки зрения, где внимание уделяется проблемам нелегальной миграции (например, статья А. Осипова «Что в России означает понятие „регулирование миграции“?» 2004 года), дискриминации мигрантов (например, коллективная монография «Милиция и этнические мигранты: практика взаимодействия» 2011 года) или наоборот мигранте кой преступности [например, Ерохина 2005].
Проблемы взаимодействия мигрантов и государства в кавказском регионе (на примере опыта Азербайджана) рассматриваются в многочисленных работах А. Юнусова [Юнусов 2002, 2009].
Поскольку трудовая миграция есть миграция добровольная, в работе не будут рассматриваться примеры вынужденного переселения и проблема беженцев. Специфическая литература по данному вопросу также, преимущественным образом, не привлекалась для данного исследования.
Отдельный корпус работ связан с изучением диаспор мигрантов, в частности, из северокавказского региона. В последние десятилетия дискуссия вокруг темы диаспоры чрезвычайно активна в российском научном сообществе, не обошли ее вниманием такие исследователи как В. Тишков, В. Шнирельман, А. Милитарев и другие, в частности, на страницах таких изданий как «Этнографическое обозрение» и «Диаспоры» [Милитарев 1999, Шнирельман 1999, Тишков 2000 и другие]. Много публикаций посвящено формированию диаспор на постсоветском пространстве в контексте миграционных процессов после распада СССР (например, [Миграции и новые диаспоры 1996]), немало работ посвящено диаспорам на территории Северного Кавказа [Аствацатурова 2000, Канукова 2009 и другие]. Применительно к моей теме в этом контексте примечательна статья В. Дятлова «Трудовые миграции и процесс формирования диаспор в современной России», где автор определяет трудовую миграцию как основной механизм диаспоростроительства в современном российском городе [Дятлов 2003]. Проблемы формирования, функционирования, сферы влияния и освоения правового поля современных национально-культурных автономий (в быту называемых диаспорами) рассматривает А. Осипов в своей монографии «Национально-культурная автономия. Идеи, решения, институты» [Осипов 2004а]. Помимо этих работ важно отметить две монографии И. Котина, посвященные южноазиатским диаспорам, ставшие для меня источником интересных данных для сравнительного анализа и ценным навигатором по библиографии проблемы [Котин 2003, Котин 2009].
Рассмотрение миграций сквозь призму этнических категорий характерно для многих российских исследователей. Большое внимание в таких публикациях уделяется именно мигрантам с Кавказа [Рязанцев С. 2000, Пядухов 2003].
Нужно упомянуть и о том, что мигрантский дискурс сам становится объектом изучения, причем не только обывательский, но и юридический, а также дискурсы масс-медиа [Осипов 2002, Ивлева 2009, Змеева 2011, Карпенко 2004]. В этой связи в научном сообществе ведется полемика вокруг термина «этническое предпринимательство» и «этническая миграция» и вообще степени реальности самого явления [Снисаренко 1999, Панарин 1999, Бредникова 2001, 2002, Ивлева 2009]. Например, если А. Снисаренко и С. Панарин склонны утверждать, что этническая миграция реально существует, то пафос статьи О. Бредниковой и О. Паченкова состоит в том, что подобная трактовка миграции есть навязывание явлению исследовательских шаблонов, тогда как сами трудовые мигранты действуют и определяют свои стратегии поведения в принимающем сообществе исходя из других, внеэтнических категорий. В. Малахов в своем сборнике статей «Понаехали тут. Очерки о национализме, расизме и культурном плюрализме» рассматривает проблему этнизации миграции в общественном дискурсе и в контексте национальной политики страны. В частности, он определяет основных акторов и институты, способствующие этому процессу — государственные организации, институт прописки, законодательство, противодействующее интеграции мигрантов, а также общественные организации, построенные по этническому принципу [Малахов 2007: 113]'.
Ивлева, однако, справедливо подмечает, что исследователю несвоевременно отказываться от этнизации проблемы миграции, т.к. в этом случае отказ от употребления этнических категорий «фактически означает, что социальные исследователи должны отказаться от подобного рода вопросов». К тому же «этнические категории активно используются чиновниками, политиками и обычными людьми», и самим противникам этнических категорий не удается отказаться от применения их в своих описаниях [Ивлева 2009: 144].
В большинстве отечественных работ, посвященных миграциям, трудовые мигранты изучаются в качестве «пришельцев», т. е. рассматривается их поведение, их ожидания и самоидентификация исключительно на местах временных заработков. Велико число исследований, в большинстве своем, социологического характера, которые посвящены взаимодействию мигрантов и коренного населения, адаптации и инкорпорации мигранта в принимающее общество. Для моей работы важной оказалась книга Е. Деминцевой «» Быть арабом" во Франции", посвященная.
1 Хотя данная проблематика и не является основной для моей работы, тем не менее, этой дискуссии будет уделено некоторое внимание в Главе 4.
23 проблеме взаимодействия магрибинского мигрантского и французского сообществ в Париже [Деминцева 2008]. Эта работа не столько стала источником эмпирических данных, сколько примером изучения такой проблемы как роль диаспоры в жизни мигранта. Помимо этого следует отметить и издание О. Змеевой, также посвященное изучению контактов мигрантов с Кавказа с представителями принимающего общества на Кольском Севере [Змеева 2011].
Исследованию адаптации мигрантов в принимающем обществе посвящена диссертация А. Алиевой «Дагестанские переселенцы на Ставрополье во второй половине XX века» [Алиева А. 2004]. Алиева подробно описывает причины и масштабы переселения дагестанцев в Ставропольский край. Среди основных задач исследования заявлены также такие проблемы как трансформация быта и хозяйства мигрантов на новом месте и роль диаспор в их жизни. К сожалению, приведенные в диссертации описания быта и обрядовых практик переселенцев носили общий характер, а быт временных мигрантов не рассматривался вообще, вследствие чего эти данные практически невозможно было использовать в моей работе.
Особенность многих (но не всех) социологических исследований, на мой взгляд, кроется в пренебрежении данными качественных исследований и невнимании к отправляющему мигрантов сообществу и локальных особенностей этого сообщества. Вместо этого внимание исследователей обращено исключительно на такие параметры мигрантов как пол, возраст, образовательный уровень, степень материальной обеспеченности и другим категориям. Авторы не ставят себе целью рассматривать мигрантов с Кавказа как носителей определенной традиции, которая в некоторой степени может определять их стратегии поведенияимеются лишь общие замечания, к примеру, о факторе «диаспоральной поддержки и социальных связей» или других особенностей мигрантов [Витковская 2004: 23]. Например, в книге «Кавказ — Россия: миграция легальная и нелегальная» (2004), рассматривающей механизмы адаптации и интеграции трудовых мигрантов с.
Южного Кавказа, спецификация мигрантов-кавказцев относительно других групп определяется исключительно политическими или экономическими характеристиками (например, отмечается большое количество беженцев из районов этнических конфликтов). В результате, при богатстве фактического количественного материала и выводов в подобных изданиях, лишь немногое можно использовать для решения конкретных задач данной работы.
В ряду работ такого характера примечательна статья М. Шабановой «Современное отходничество как социокультурный феномен» (1992). Эта статья в значительной степени приближена к тем задачам, которые хотелось бы решить в данной работе. Во-первых, Шабанова широко использует в своем исследовании качественные методы: интервью и анкетирование с «открытыми» вопросами. Полученный материал позволяет ей рассматривать вопросы именно культурной специфики, которая влияет на стратегии поведения трудовых мигрантов в регионах промысла. Она утверждает, что «без учета социально-культурных особенностей образа жизни, ценностных ориентаций представителей разных народов, участвующих в этом процессе, трудно удержаться от его оценки с позиции чуждой отходникам системы ценностей, иных норм образа жизни, нельзя понять их потребности, роль отходов на заработки в изменении социально-экономического положения и социальном продвижении индивидов и членов их семей» [Шабанова 1992: 56]. В своей статье автор обращает внимание на взаимоотношения между властью и сезонными рабочими на период проведения исследования: показывается, что государство закрывало глаза на отходничество в советское время, т.к. это явление хозяйственной жизни решало многие проблемынехватку рабочей силы в одних регионах, избыток ее в других — и избавляло власти от ответственности за работников, трудившихся нелегально и не получавших ни оплачиваемых отпусков, ни социальных дотаций. Также Шабанова определяет некоторые функции сезонной миграции: реализовать свое право на труд, получить возможность повысить свой социальный статус, соответствовать социальным ожиданиям своего сообщества, заработать на другие блага — образование, получение престижной работы, создание нормальных условий для вступления в самостоятельную жизнь и последующего социального продвижения детей. Описывая все перечисленные функции отходничества, автор подчеркивает, что зачастую именно культурные реалии, нормы (дорогие ритуалы, вопросы престижа, интенсивность социальных связей и т. д.) подталкивают, в частности, кавказцев на занятие им. Помимо этого Шабанова подчеркивает функцию современного отходничества как средства повысить степень индивидуальной свободы, перестать зависеть от государства [Шабанова 1992: 57−60]. Тем не менее, небольшой объем статьи позволил автору лишь обозначить некоторые пути решения исследовательского вопроса о социокультурной составляющей описываемого явления. В своей работе я предприняла попытку пойти дальше и развить данную тему, основываясь на дагестанском материале.
Применительно к заявленной проблеме интерес представляют статьи исследователей, посвященные непосредственно дагестанской трудовой миграции. Нельзя сказать, что эта тема никогда специально не поднималась в научной литературе. Так, в статье Ш. Алиева и его коллег «Отходничество жителей сельских районов Дагестана». Феномену современного дагестанского отходничества уделяется пристальное внимание, однако все проблемы авторы решают на основе количественных материалов [Алиев 2007]. Статья дает возможность оценить масштаб явления и тенденции его развития, но не позволяет в полной мере ответить на ряд вопросов, связанных с влиянием трудовой миграции на социальную и культурную жизнь сельчан. Общий обзор трудовой миграции в контексте исследования дагестанского рынка труда представил в своей статье Ш. Мудуев, опять же преимущественно на основе количественных данных [Мудуев 2003]. Данные о миграционных потоках населения республики содержатся и в статьях сборника «Проблемы горного хозяйства и расселения» под редакцией Ж. Зайончковской [например, Глезер 1988].
Интересный материал и опыт анализа предоставляют две небольшие статьи А. Ярлыкапова, посвященные выездам ногайцев на север страны и дагестанским поселенцам в Астрахани [Ярлыкапов 2006, 2008]. Статья 3. Расуловой посвящена шоп-туризму как особой форме дагестанской трудовой миграции [Расулова].
В. Бобровников, много работ посвятивший дагестанской этнографии, одну из своих статей посвятил миграции из Дагестана в свете проблем безопасности в регионе в первой половине 1990;х годов. В частности, Бобровников дает обзор основных потоков миграции в республике, называемых им этническими и их исторических предпосылок. Однако трудовым миграциям в статье уделяется незначительное место [ВоЬгоушкоу 1997]. Помимо этой работы в тексте будут использованы и другие статьи Бобровникова, предоставляющие обширный материал этнографического характера, используемый мной преимущественно в Главах 2 и 3.
Помимо работ по миграционной тематике в моей диссертации широко использовалась литература этнографического характера, посвященная различным культурным и социальным реалиям кавказского региона, в частности, Дагестана. Существует обширный пласт дореволюционных исследований, посвященных хозяйственной жизни Нагорного Дагестана, где упоминается и тема отходничества, однако, при написании данной работы он использовался незначительно, поскольку внимание в работе в большей мере акцентируется на современном состоянии явления. В частности, интерес представляют труды различных кустарных комитетов, работавших в крае во второй половине XIX века. Этими комитетами, равно как и отдельными лицами было выпущено некоторое количество книг, посвященных развитию ремесла и хозяйственной жизни Дагестана. В них помимо прочего содержится и информация об отхожих промыслах «страны гор» (труды Е. Козубского, О. Маргграфа и др.). Интересными источниками о быте и нравах отходников становятся записки врачей (Н. Трипольский, К. Доманский), а также литературные произведения, в частности, пьеса.
Г. Саидова. Как источник сведений об отходничестве можно использовать «Обзоры о состоянии Дагестанской области», издававшиеся в Темир-Хан Шуре с 1880-х по 1915 годы, однако при анализе помещенных в них данных бросается в глаза некоторая поверхностность составления Обзоров и формализм, благодаря чему большая часть разделов без изменений «перекочевывает» из выпуска в выпуск.
Из работ исследователей XX века, посвященных дореволюционной истории явления, следует, прежде всего, отметить труды М. Шигабудинова. Этот дагестанский историк — в сущности единственный, кто непосредственно занимался темой дагестанского отходничества дореволюционного периода. Его обстоятельный труд «Отходничество Дагестана в конце XIX — начале XX веков» включает в себя как историографию вопроса, так и анализ архивного и литературного материала по этой теме, освещая такие вопросы как численность, направления, причины отходничества, главным образом, промышленного, и участия отходников в революционном движении на Кавказе. К сожалению, автор так и не издал свой труд при жизни, была лишь опубликована небольшая брошюра с основными положениями Шигабудинова, а рукопись хранится в архиве Дагестанского Научного Центра в Махачкале.
Следует отметить, что в советской историографии тема дореволюционного отходничества рассматривалась в контексте изучения хозяйственных стратегий Дагестана, но, насколько мне известно, никогда не изучалась как социокультурный феномен. Например, сведения о практики отходничества содержится практически во всех трудах дагестанских этнографов, посвященных монографическому описанию того или иного народа Дагестана (подобные издания активно выходили в 1970;1990;х годах). Но чаще всего в этих изданиях отходничеству уделялось лишь несколько абзацев, наполненных практически однотипной информацией — о направлениях отходников, видов занятий и формулировании основной причины бытования этой практики — малоземелье и перенаселенность горных районов [см. например Алимова 1997]. Так или иначе, за пределы осмысления отходничества как вынужденной хозяйственной практики дело не шло. Например, М.-З Османов в своей работе «Хозяйственно-культурные типы (ареалы) Дагестана в советскую эпоху» ставит вопрос о причинах распространенности отхожих промыслов в различных частях Дагестана (горной, предгорной, равнинной). Он напрямую связывает это явление лишь с формой хозяйствования (в частности, в горах — с отгонным скотоводством), избытком рабочих рук и определенной трансформацией хозяйственного уклада в колхозный период (переход части «мужских» работ в разряд «женские») [Османов 2002: 169−170].
Должного внимания также не уделялось практике отходничества в период функционирования колхозной системы, что можно объяснить причинами идеологического характера (многие из уходивших на промыслы делали это нелегально). Исследователи последних десятилетий стали больше уделять внимание отходничеству, но лишь в контексте других проблем. Например, В. Бобровников в своих многочисленных статьях не раз отмечал актуальность сезонных промыслов, в частности, для жителей Цумадинского района, но делал это мимоходом [ВоЬгоушкоу 1997]. Поэтому можно с большой долей уверенности сказать, что если история дореволюционного отходничества нашла своего исследователя в лице М. Шигабудинова, то современное состояние вопроса остается малоизученным.
Помимо литературы об отходничестве в Дагестане, следует еще раз сказать о трудах В. Бобровникова. Им написан ряд работ, посвященных религиозной жизни, социальным отношениям и хозяйственной специфике республики (колхозного периода) [Бобровников 1996, 2002, 2004]. Ценность его работ для моего исследования состоит еще и в том, что большая часть их написана на материалах, собранных в Цумадинском районе, в частности, в селению Хуштада, которому в моей диссертации уделяется много внимания. Также интересны материалы коллег Бобровникова, работавших с ними в Хуштаде несколько сезонов — М. Рощина, М. Борисова, Е. Рашковского, вошедшие в сборник «Дагестан. Село Хуштада» — интересный пример современного коллективного исследования одного населенного пункта [Дагестан 1995]. Данные из этих изданий в сочетании с моими полевыми материалами из этого селения позволяют нарисовать более полную картину функционирования сезонных промыслов в селении (главным образом, интересующие меня данные в этих работах касаются социальных отношений, землеустройства и колхозного строительства).
Отдельно следует упомянуть о работах по Дагестану Ю. Карпова [Карпов 2004, 2007а, 20 076]. Они не только стали для меня ценными источниками фактического материала, полезными для решения моих исследовательских задач. Более значимым, на мой взгляд, является тот факт, что статьи и монографии Карпова, равно как и беседы во время совместной работы в поле способствовали более четкому определению задач данного исследования и более глубокому пониманию культурной и социальной специфики региона в целом. Некоторые из высказанных в работе идей родились именно в ходе обсуждения полученных полевых материалов и совместной работы над книгой.
Сведения этнографического характера, посвященные особенностям хозяйственного уклада и социальных отношений жителей Нагорного Дагестана, были почерпнуты из книг М. Агларова (особенно «Сельская община в Нагорном Дагестане в XVII — начале XIX века») [Агларов 1988], М.-З. Османова [Османов М. 1996], М. Магомедханова [Магомедханов 2008] и многих других, а также из различных тематических сборников, в разные годы издаваемых учеными Института истории, языка и литературы им. Г. Цадасы Дагестанского филиала (ныне Дагестанского научного центра) РАН. Помимо этого в незначительном количестве привлечены материалы прессы, главным образом, дагестанских изданий, где также нередко освещается проблема трудовой миграции в республике.
Цели и задачи исследования.
Целью моего кандидатского исследования является рассмотрение феномена трудовой миграции в сельском Дагестане как значимой хозяйственной и социокультурной практики.
В задачи исследования будет входить описание истории такого явления как дагестанское отходничество/трудовая миграция второй половины XIX — конца XX веков, а также рассмотрение механизмов функционирования современной практики трудовой миграции в республике (численность, вид деятельности, ареал распространения, маршруты, определение сезонов, особенности быта и организации промыслов) в контексте современного экономического развития горных районов сельского Дагестана. Помимо этого внимание будет уделено изучению трудовой миграции в качестве специфической социальной стратегии сельчан, а также влиянию ее на процесс культурной трансформации в селении. При изучении социального содержания феномена трудовой миграции следует определить роль отходника в сельском сообществе, проследить специфику его взаимоотношений с односельчанами. Отдельной задачей видится рассмотрение различных видов такого значимого для мигрантов института как диаспора в контексте функционирования социальных сетей трудовых мигрантов.
При рассмотрении темы трудовой миграции следует определиться с рядом терминов, которые будут встречаться в тексте. В первую очередь, это сам термин «трудовой мигрант». Согласно Конвенции о защите прав всех трудящихся-мигрантов и членов их семей, принятой Генеральной Ассамблеей ООН в резолюции от 19 апреля 1990 года: «термин „трудящийся-мигрант“ означает лицо, которое будет заниматься, занимается или занималось оплачиваемой деятельностью в государстве, гражданином которого он или она не является» [Трудовая миграция 2001: 4]. Этот термин уместен для исследований современного состояния вопроса и характерен в большей степени для социологических, политических и экономических сочинений. Помимо этого в социологических исследованиях используется словосочетание «сезонный рабочий». Наконец, в исторической и этнографической литературе явление такого рода зачастую принято называть «отходничеством» — специфической формой традиционной хозяйственной деятельности. Согласно Большой советской энциклопедии, отходничество есть «временный уход крестьян в России с мест постоянного жительства в деревнях на заработки в районы развитой промышленности и сельского хозяйства» [Большая советская энциклопедия]. Здесь акцент исторически ставится не столько на факте перемещения, сколько на хозяйственной функции явления. Неслучайно разделы «Трудовая миграция» находятся в книгах «Миграция населения» и соседствуют с темой беженцев и вынужденных переселенцев, а отходничество рассматривается в разделах монографий этнографов, посвященных ведению хозяйства. С другой стороны, в последние годы в этнологических и социологических исследованиях изучаются одни и те же объекты и подчас при помощи одних методов, что, на мой взгляд, обуславливает возможность использования терминов трудовой мигрант применительно к этнографическому/антропологическому исследованию. Однако, учитывая существующую библиографическую традицию, в разделах, посвященных истории трудовой миграции мной будет преимущественно использоваться термин «отходник/отходничество» и сравнительно нейтральный «сезонный рабочий».
В данной работе сезонными рабочими/отходниками/трудовыми мигрантами я буду называть людей, которые покидают место постоянного жительства и семью, временно (часто на определенный сезон) переселяясь в другую местность, и занимаются разного рода работами, приносящими им определенный доход, с тем, чтобы распорядиться полученными денежными средствами главным образом в месте своего постоянного жительства.
В диссертации трудовая миграция будет рассматриваться как специфическая социокультурная и хозяйственная практика. В работе под практикой будет пониматься «все то, что социальный агент делает сам и с чем он встречается в социальном мире» [Шматко 2001].
Выбор основных структурных единиц, которые будут интересовать меня в данном исследовании, в целом отражает особенность направления антропологических и социологических миграционных исследований. В частности, внимание будет уделено домохозяйствам (экономический аспект) и семье (социальный аспект), но помимо этого будет рассматриваться фигура мигранта как индивида, действующего исходя из актуальных для него социальных и культурных дискурсивных полей, что и будет отражать, прежде всего, этнографический (антропологический) характер данного исследования.
Также практика трудовой миграции будет рассматриваться сквозь существование и функционирование такой социальной единицы как сельское сообщество или джамаат. Как отмечает М. Шабанова, «даже при сильной централизованное&tradeвласти социальная община также способна сильно влиять как на характер потребностей индивида, так и на способы их удовлетворения: через обычаи, традиции, уважение к тем, кто достигает тех или иных социальных статусов, потребительских стандартов, кто следует определенным образцам трудового, миграционного, семейного, потребительского и другого рода поведения, и порицание (осуждение тех, кто не достигает их (не следует им))» [Шабанова 1992: 56].
Здесь следует определиться с пониманием того, что я буду понимать под терминами джамаат/сельское сообщество. Как пишет Ю. Карпов: «Социокультурный план традиционного горного дагестанского селения подразумевал, что „сельское сообщество“ было организовано здесь в форму, которую в исторической науке именуют сельской общиной, а местные жители называют арабским словом джамаат. Развитостью собственно общины и ее дочерних социальных институтов Дагестан явно выделялся в регионе, и неслучайно наряду с феодальными образованиями — ханствами и т. п. — там до середины XIX в. функционировало несколько десятков так называемых вольных обществ или независимых союзов сельских общин» [Карпов 20 076: 6]. В литературе существует спор о природе, причинах и времени возникновения джамаата. Например, В. Бобровников пишет, что сельская мусульманская община начала формироваться лишь после завоевания Нагорного Дагестана Российской Империей и была изобретением, проводимым с участием и под влиянием ученых — этнографов, юристов, востоковедов: «Созданное в последней трети XIX в. сельское общество затем в течение полутора столетий использовалось в государственном строительстве в целом на Кавказе, а также в Средней Азии» [Бобровников 2004: 589]. Карпов оспаривает эти выводы и настаивает на реальности существования сельской общины для Дагестана и до окончания Кавказской войны. Подробнее о дискуссии на эту тему и о судьбе современного дагестанского джамаата можно прочесть в указанных работах.
На мой взгляд, нельзя ограничивать «джамаат» рамками мусульманской общины, сельского сообщества, поскольку порой членами джамаата могут считаться сельчане, постоянно не живущие в селе и, следовательно, посещающие другие мечети, либо люди, не считающие себя верующими мусульманами. Можно отметить, что на современном этапе этот термин в разных контекстах используется как информантами, так и исследователями как определение и сельского сообщества, и религиозной общины села, и всех сельчан-выходцев из этого села, так или иначе не порывающих связей с малой родиной, хотя и не живущих там постоянно. Разделяют эту точку зрения и другие исследователи: «Дагестанская сельская община к выходцам из своей среды независимо от времени переселения за пределы села, места их проживания, социального или семейного положения относится как к членам своего джамаата» [Магомедханов 2008:174].
Объект исследования.
Объектом исследования выбрана практика трудовой миграции в Дагестане.
Предмет исследования.
Хозяйственное и социокультурное значение практики трудовой миграции для современного дагестанского сельского сообщества.
Хронологические и территориальные рамки исследования.
Особенность материала, использованного в данной работе, обусловленная исследовательской позицией автора и поставленными в исследовании задачами, повлияла на определение предпочтительных временных рамок исследования. В частности, основное внимание будет обращено на современное развитие практики трудовой миграции, т. е. миграции постсоветского времени (1990;2010 е гг.). Однако представляется необходимым представить развитие практики дагестанского отходничества второй половины XIX — середины XX века в контексте истории социального явления и вопросов, связанных с преемственностью практик (исходя из особенностей исследовательской традиции термин «отходничество» здесь более уместен). История явления будет рассмотрена в Главе 1.
Что касается территориальных ограничений, в работе будет рассматриваться общедагестанский опыт трудовой миграции из сельской местности. Однако специфика имеющегося материала оказала влияние на выбор предпочтительных примеров отдельных видов трудовой миграции. В частности, большая часть материала касается горных районов преимущественно западного, а также равнинного и центрального Дагестана. Материал по Южному Дагестану будет привлекаться в наименьшей степени.
Методологическая основа работы.
Основной методологической концепцией сбора и анализа материала стала так называемая «качественная методология», которую вслед за Т. Шаниным можно определить как «тип исследования, в котором наблюдаемые формы поведения соотносятся с поведенческой логикой стратегиями) объекта изучения, включая смыслы и значения, придаваемые им (или ими) этим действиям. Ядром этой методологии. является то, что рассматривая повторяющиеся формы человеческих взаимодействий. она нацелена на определение их причинностей, заложенных в сфере смысла, придаваемого действиям объектами исследования» [Штейнберг 2009: 21].
В этой парадигме основными методами для сбора эмпирического материала для данного исследования стали метод интервью (как полуструктурированного, так и фокусированного), а также метод непосредственного наблюдения. В работе при цитировании отрывков интервью указывается пол и возраст информантов (например, М42 -мужчина 42 лет).
В меньшей степени были использованы количественные данные, полученные из статистических сборников, данных переписей населения и работ исследователей.
В задачи исследования помимо изучения практик современной трудовой миграции в дагестанском обществе входило также рассмотрение истории дагестанского отходничества последних полутора веков. Это обусловило широкое использование литературы исторического и этнографического характера, потребовало архивных изысканий и привело к использованию в работе сравнительно-исторического метода исследования.
Невозможно не поместить истории переселения отдельных людей и локальных сообществ в широкий исторический и культурный контекст. Однако, вместе с этим нельзя не согласиться с Ш. Хессе-Бибер, утверждающей, что «рассмотрение мигранта как активного участника (социальных процессов — ЕК), действующего как в отправляющей среде, так и в принимающей, внутри сети отношений с другими (людьми) и общей структуры общества, способствует большему пониманию сути вещей» [Hesse-Biber 1981: xiv].
Источниковая база исследования.
• Полевые материалы, собранные в 2005;2012 годах в Республике Дагестан, в Ростовской области, Ставропольском крае, в Нижнем Новгороде и Сургуте. Это аудиозаписи и конспекты интервью, а также наблюдения, зафиксированные в полевых дневниках.
• Архивные документы, обнаруженные в Центральном государственном архиве Республики Дагестан, Рукописном фонде Института истории, археологии и этнографии Дагестанского научного центра РАН, и в Национальном архиве Министерства юстиции Грузии (бывший Центральный государственный исторический архив Республики Грузия).
• Материалы СМИ (публикации в газетах и журналах).
• Интернет-источники (материалы с сайтов и форумов).
Научная новизна исследования.
Несмотря на то, что тема трудовой миграции и прежде попадала в поле зрения исследователей, занимающихся дагестанской проблематикой, тем не менее, больше внимания уделялось отходничеству дореволюционного периода, тогда как практика трудовой миграции советского и постсоветского периодов упоминалась вскользь при характеристике хозяйства сельчан, преимущественно горцев, или в контексте изучения особенностей региональных экономических процессов. Настоящая работа стала первой, где дагестанской трудовой миграции/отходничеству отводится главная роль и это явление рассматривается на протяжении столь обширного исторического периода (вторая половина XIX — начало XXI вв.).
Анализ литературы показал, что изучение трудовой миграции в России, в значительной мере, а дагестанских реалий — в подавляющем большинстве, происходит в плоскости экономики, а не этнографии и социологи, и исследовательские вопросы соответственно формулируются, исходя из задач данных дисциплин. Дагестанская трудовая миграция характеризуется как заметное явление, но проблематизируется больше в контексте демографических изменений в регионе, проблем безопасности и целого комплекса экономических задач, таких как изучение формирования и функционирования рынков труда или проблемы занятости населения. В моей работе акцент смещен в сторону определения социокультурного значения данного явления для региона и тех социальных и культурных факторов и условий, которые оказывают влияние на практику трудовой миграции. Такой подход к теме современной трудовой миграции в Дагестане можно считать актуальным.
Также стоит отметить, что при значительном числе работ, посвященных трудовой миграции в России, такие вопросы как влияние этой практики на отправляющее сообщество, с одной стороны, а с другойзависимость стратегий трудовых мигрантов на местах заработков от социокультурных установок отправляющих сообществ еще недостаточно изучены. Тем не менее, недооценка этих вопросов приводит к недостаточно глубокому пониманию проблемы взаимодействия мигрантов и принимающего сообщества — одной из самых злободневных тем в общественном, государственном и научном дискурсах. В моей работе внимание обращается не только и не столько на жизнь мигрантов в местах заработка, сколько на стратегии их и их домохозяйств дома, а через это — на изменения в жизни дагестанских сельских сообществ под влиянием практики трудовой миграции.
На мой взгляд, новизна данного исследования определяется еще и тем, что полевой материал в ходе работы над темой собирался в ходе полевой работы при помощи качественной методологии, в отличие от большинства исследований трудовой миграции в регионе, базирующихся преимущественно на основе данных, полученных с помощью количественных методов.
Кроме того, в научный оборот были введены ранее не публиковавшиеся архивные материалы, а также мои полевые материалы, собранные в 2005;2012 годах.
Практическая значимость исследования.
Материалы и основные положения, выдвинутые в моей диссертации, могут быть полезны для подготовки лекционных курсов, спецкурсов и семинаров при изучении дисциплин этнографического и социологического характера, а также при создании учебных и методических пособий и рекомендаций для образовательных и культурно-просветительских учреждений.
Использование результатов данного исследования может быть рекомендовано для разработки программ и рекомендаций для правительственных и общественных комиссий, созданных для разрешения вопросов различного характера, в том числе и конфликтных ситуаций, с участием мигрантов, в первую очередь, из Кавказского региона.
Помимо этого эмпирические данные, введенные в научный оборот при написании работы, а также некоторые научные выводы могут быть использованы государственными структурами и некоммерческими организациями соответствующего профиля в целях профилактики и борьбы с ксенофобией и распространением антимигрантского дискурса в современном российском обществе.
Апробация результатов исследования.
Основные научные выводы диссертационного исследования отражены в докладах, представленных автором на Лавровских среднеазиатско-кавказских чтениях (С-Петербург, 2007;2011), на Международной научной конференции «Новейшие археологические и этнографические исследования на Кавказе» (Махачкала, 2−4 октября 2007), на Всероссийской научной конференции с международным участием «Горские общества Кавказа: проблемы социокультурного, политического, исторического развития», (Карачаевск, 07−09 ноября 2008), на международной конференции «Migrations-Society-Language», (Мальмо, Швеция, 27−30 ноября 2008), на.
Европейском конгрессе социальных антропологов EASA 2010 «Crisis and imagination» (MaftHyT, Ирландия, 24−27 августа 2010), и на Европейском конгрессе социальных антропологов EASA 2012 «Uncertainty and disquiet» (Париж, Франция, 10−13 июля 2012).
Фрагменты диссертационной работы обсуждались на исследовательских семинарах факультета антропологии Европейского университета в Санкт-Петербурге (2006, 2007, 2008 гг.), на семинарах МАЭ РАН (С-Петербург, 2009;201 Огоды), а также на научных и практических межрегиональных семинарах, таких как региональные семинары Московской школы политических исследований «Глобальный Дагестан традиционная культура как институциональный ресурс в современном мире» (Махачкала, 12 ноября 2008) и «Институциональные препятствия модернизации» (Махачкала, 17−18 апреля 2009), на семинаре Центра RAMCOM и общественной палаты Российской Федерации «Равнина перед горами: люди и институты» (Москва, 26 марта 2012), на международном семинаре «Frontiers of Identity Assessing the Risks of Modernisation and Globalisation in the Caucasus» (Гент, Бельгия, 19 апреля 2012).
Многие из сформулированных в работе положений нашли отражение в моих статьях, вышедших в 2007;2012 гг., а также в монографии «Горцы после гор Миграционные процессы в Дагестане в XX—начале XXI веков: история, социокультурные и этнополитические результаты» (СПб., 2011), написанной в соавторстве с Ю.Карповым.
Структура диссертации.
Работа состоит из введения, четырех глав, заключения, списка использованных источников и литературы.
Основные выводы, сделанные в моей работе, позволяют сделать заключение, что такое социокультурное и экономическое явление как трудовая миграция активно влияет на формирование транслокальных сельских сообществ, к тому же она воспроизводит саму себя, участвует в поддержании существующего социального баланса сельского общества республики и даже частично предлагает сообществу новые решения различных проблем в сложившихся непростых социально-экономических условиях сельского Дагестана.
