Особенности поэтического мира Георгия Ивановна 1920-50-х годов

В современном культурном сознании Георгий Владимирович Иванов (1894−1958) появился внезапно, не просто хорошим поэтом, но мэтром, последним гением XX века. «Эмиграция» затянулась — не до 1958, а до 1990;х гг. Его первые стихотворные сборники, выходившие до революции, сохранились в библиотеках, но мало кого интересовали. Первой публикацией поэта на родине после долгих лет забвения стала подборка стихов в журнале «Знамя» в 1987 году, подготовленная В. П. Смирновым. Лишь в 1994 году, к столетию Г. Иванова, вышло трехтомное собрание его сочинений, явившее читателю дарование поэта в достаточной полноте. Объектом исследования в данной работе является творческое наследие Георгия Иванова, созданное им в эмиграции (1922;1958). Такой выбор обусловлен особым положением лирики, созданной на чужбине, в творчестве писателя: это его зрелые, обдуманные, полнокровные в художественном отношении работы. Именно в них Г. В. Иванов наиболее полно выразил себя, свое отношение к России, к современному миру. Мы сосредоточили внимание на эмигрантских поэтических сборниках, но для подтверждения наших выводов привлекаем стихи, написанные в России, произведения, не вошедшие в сборники, прозу и некоторые критические статьи.

Творчество Георгия Иванова в эмиграции мы разделяем на два периода. Первый, с 1922 г по 1938 г, охватывает время, прошедшее с момента выхода последнего изданного в России сборника «Лампада» (Петербург, 1922) до опубликования «Распада атома» (Париж, 1938), знаменующего начало нового поэтического взгляда на мир. В течение этого периода Ивановым были написаны «Розы» (Париж, 1931) и подготовлен сборник «Отплытие на остров Цитеру» (Берлин, 1937). Ко второму периоду, охватывающему время с 1938 по последний год жизни поэта, относится «Распад атома», а также стихотворные сборники «Портрет без сходства» (Париж, 1950), «Дневник» (Нью-Йорк, 1958) и «Посмертный дневник» (впервые полностью — в сборнике: Г. Иванов. Izbrannye stik-hotvorenia. Под ред. В. Сечкарева и М. Далтон. Вюрцбург, 1975). Оба периода характеризуются определенными, заметно отличающимися друг от друга мировоззренческими установками, анализу которых посвящены соответственно вторая и третья главы диссертации.

Его творческий путь во многом уникален. Формирование Георгия Иванова как поэта происходило в России и пришлось на время Серебряного века (его первый сборник вышел в 1912 году). В дальнейшем он постоянно подчеркивал свою преемственность русской поэтической традиции. Однако большую часть жизни поэт провел во Франции, и расцвет его творчества приходится на середину XX в., когда в западной культуре начинают доминировать «постмодернистские» тенденции. Поэтому позднее творчество Иванова предоставляет нам редкий материал для исследования положения автора «на стыке времен». Этим объясняется актуальность работы, обусловленная необходимостью исследования судьбы русской поэзии в изменившихся условиях, причин кризиса традиционной культуры и поисков выхода из него.

К началу XXI века современные критики и литературоведы уже вполне освоили поэзию Георгия Иванова. Ей посвящено несколько содержательных статей (например, статьи В. Агеносова, А. Арьева, И. Болычева, Н. Богомолова, Е. Вигковского, Е. Гальцовой, И. Гурвич, Л. Миллер, А. Пурина, В. Смирнова, А. Соколова, Р. Тименчика, А. Чагина и др.). Много лет творчеством поэта занимается Вадим Крейд. Обзору и анализу критических и литературоведческих работ о Г. Иванове посвящена первая глава диссертации.

По нашему мнению, основной признак, характеризующий поэзию Г. Иванова — ее антиномичность. Сам поэт определил это свойство как присущий ему «талант двойного зрения». Признак очевидный, лежащий на поверхности, от этого, однако, еще более нуждающийся в обстоятельном анализе. На наш взгляд, причины антиномичности коренятся в особенностях поэтического сознания Иванова, тяготеющего к дуалистическому видению мира. В этом мы видим близость его, во-первых, к эстетике модернизма, верность которой он пытался хранить до конца своих дней, а во-вторых, к русскому национальному сознанию. Полярность, антиномичность поэтического мышления Иванова пронизывает всю его художественную систему, начиная от мировоззренческих установок до образа мира и лирического героя, прослеживается на всех выявляемых уровнях — от внутренних (идейно-смысловых) уровней до внешних (образных, звуковых, ритмических).

Предметом нашего исследования будет картина мира, явленная в стихах поэта. Система противоположностей как организующее начало, их взаиморавновесие или дисбаланс, выявляется как при подробном исследовании отдельных произведений, так и обзорном анализе сквозных мотивов и образов творчества Георгия Иванова.

Цель нашей работы — доказать, что образная антиномичность — не просто выражение двойственности мировосприятия поэта. В ее основе лежит внутренний диалогизм, то есть двуголосие — внутренний спор голосов двух разных субъектов, двух ликов лирического «Я».

Задачи диссертационного исследования:

— проанализировать основные мировоззренческие установки поэта-эмигранта и определить их эстетическую природу;

— предложить целостную концепцию творчества Г. Иванова 1920;50-х годов;

— выявить главные ценностно-смысловые объекты, на которые направлено авторское сознаниерассмотреть двойственность отношения к ним;

— описать оппозиции, организующие картину мира в стихах Г. Иванова;

— исследовать типы авторской эмоциональности, представленные в лирике Г. Иванова периода эмиграции;

— исследовать поэтику эмигрантских сборников Г. Иванова.

В поэзии 1920;30-х годов иерархически упорядоченные антиномии (высокое-низкое, пустяки-вечность, мировое уродство-мировая красота, гармония-хаос, музыка-банальность) существуют как части одной системы, что и обеспечивает их единство, даже цельность. Противоположные полюса опосредованы типом сознания лирического героя, тяготящим к модернизму и приобретают целостность еще и с точки зрения романтически возвышенного, вознесенного из «обычного» мира в ирреальный образа поэта. В связи с этим необходимо уточнить значение самого термина «модернизм». Современное литературоведение определяет его как «эстетическую концепцию, сложившуюся в 1910;е и особенно интенсивно развивавшуюся в межвоенное десятилетие"1. Несмотря на резкие различия художественных школ (импрессионизм, символизм, акмеизм и др.), относящихся к модернизму, развитие этого направления в художественной культуре Запада и России позволяет говорить об определенной художественной системе, ему присущей. Для модернизма характерно ощущение «краха верований и духовных ценностей, которыми жили предшественники», «принцип постижения сокровенного смысла за эмпирикой явлений и вещей», доминирование художественной условности, подчеркивающей невозможность конечных, непререкаемых истин о мире, «ситуация отчуждения» личности от социума, интерес к подсознанию, «подчеркнуто субъективное изображение мира"2. Особенностям модернистского лирического сознания, воплощенного в стихах Г. Иванова 1920;30-х годов, посвящена вторая глава диссертации.

Третья глава сосредоточена на исследовании биологизма творчества Иванова конца 1930;50-х годов как той новой художественной позиции, которая позволила ему расширить горизонт художественного видения, заставила взглянуть на мир под другим углом художественного зрения. Имея в виду высказывание М. Бахтина о том, что при анализе художественного произведения «нужно понять не технический аппарат, а имманентную логику творчества, и прежде всего нужно понять ценностно-смысловую структуру, в которой протекает и осознает себя ценностно творчество, понять контекст, в котором осмысливается творческий акт», потому что «художественный стиль работает не словами, а моментами мира, ценностями мира и жизни"3, мы выделяем как главные ценностно-смысловые объекты, на которые направлено авторское сознание, Россию и русскую культуру, шире, искусство вообще. Оценочное отноше.

1 Зверев A.M. Модернизм // Литературная энциклопедия терминов и понятий. — М., 2001. -ст.566.

2 Там же. — ст.570.

3 Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. — М., 1979. — С. 168, 169. ние к России, искусству и собственной жизни — вот те смысловые доминанты, на которых строится двойственный образ лирического героя. Один голос, звучащий в творчестве Иванова конца 1930;1950;х гг, — романтически возвышенный голос поэта-модерниста, верящего в «музыку», в гармонию, высшие ценности, в искусство, в долг поэта, голос раннего Иванова, даже Иванова периода «Роз». Второй голос принадлежит современнику, обыкновенному человеку, стареющему эмигранту, воспринимающему наступление «постмодернистской эпохи» как катастрофу, как торжество хаоса, потерявшему веру в Россию, искусство, жизнь. Термин «постмодернизм» мы, вслед за его современным исследователем, трактуем как «многозначный и динамически подвижный в зависимости от исторического, социального и национального контекста комплекс философских, эпистемологических, научно-теоретических и эмоционально-эстетических представлений"1. Постмодернизм выступает как характеристика определенного менталитета, специфического способа мировосприятия, мироощущения и оценки как познавательных возможностей человека, так и его места и роли в окружающей мире. Порой герой Иванова предпринимает попытки избавиться от «двойного зрения», преодолеть мучающую его двойственность и всецело принять «постмодернистский взгляд», что проявляется, прежде всего, в попытке слияния лирического «я» с другими, отказа от «музыки» и выдвижении на первый план игры и иронии, однако эти усилия заведомо обречены на неуспех. На наш взгляд, творчество Георгия Иванова 1950;х годов — непрекращающийся диалог модернистского и постмодернистского типов лирического сознания.

XX век с его социально-политическими катаклизмами привел к тому, что извечный трагизм мироощущения, присущий многим художникам, удвоился страданием, вызванным конкретными историческими причинами. Трагическая доминанта творчества А. Ахматовой, О. Мандельштама, В. Ходасевича и других крупных мастеров XX века не подлежит сомнению. Трагическое миро.

1 Ильин И. П. Постмодернизм. // Литературная энциклопедия терминов и понятий. — М., 2001. — ст.764. воззрение Георгия Иванова очевидно, поскольку имеет объективно-исторические причины. То самое большое человеческое горе, которое пророчили ему Ходасевич и Чуковский, свершилось. Эмиграция стала для Иванова тем катализатором, который обострил восприятие поэта, сделал его болезненно восприимчивым к переменам, происходящим в мировоззрении людей современной ему эпохи, пошатнул былую систему ценностей. Но была причина и субъективная — характерная особенность творческой индивидуальности, особая системность, присущая ивановскому познанию бытия и конструированию картины мира. Двойственность, присущая мировосприятию поэта (то, что сам он назвал «двойным зрением») явилась истоком трагизма1 его поздней поэзии. Можно утверждать, что трагедия Иванова — это трагедия разорванного сознания, поиски утраченной внутренней цельности, не приведшие к результату. Трагедия судьбы удвоилась трагедией духа.

На защиту выносятся следующие положения:

1. Трагическая разорванность, не-цельность двоящегося авторского зрения — главная особенность миросознания Георгия Иванова конца 1930;1950;х годов.

2. Своеобразие авторского видения мира определяет поиски поэтом новых форм художественного освоения современности.

3. Диалогизм творчества Г. Иванова конца 1930;1950;х годов объясняется приверженностью поэта принципам модернизма, с одной стороны, и обостренным восприятием новых постмодернистских «веяний» в современной культуре, с другой.

Практически каждая мысль лирического героя позднего Иванова, каждое переживание, каждый образ внутренне диалогичны, полемически окрашены, сопровождаются вечной оглядкой на «другого», имеют в виду иную точку зрения. Неспособность читательского сознания уловить это двуголосие может.

1 В. Хализев определяет трагическое как «одну из форм эмоционального постижения и художественного освоения жизненных противоречий» (Хализев В. Е. Теория литературы. -М., 1999, -С.74.) привести к неполному прочтению творчества поэта, к его усеченному восприятию. Напротив, внимание к диалогическим авторским интенциям обогащает понимание противоречий и антиномий художественного мира Георгия Иванова.

Для авторского сознания противоречия неизбывны, трагизм непреодолим. Только «музыка» стиха в трагической по своему эмоциональному звучанию поздней поэзии Иванова играет своеобразную, «катарсическую» роль, примиряющую противоречия, возвращающую целостность. Именно поэтому в воспринимающем, читательском сознании эмигрантские стихи Иванова осмысливаются как гармоничные и музыкальные. Противоположности уравновешивают друг друга, и рождается сияние, вспышка. Как написал В. Смоленский, «погибает поэт, но побеждает поэзия"1.

В основе нашего подхода лежит теория «диалогизма» художественного произведения, разработанная М. М. Бахтиным. Работа Бахтина («Проблемы поэтики Достоевского») дает методическое основание для анализа взаимоотношений двух типов лирического сознания в творчестве Иванова 1950;х гг, расцениваемых автором как «свой» и «чужой» голос.

Методология исследования обусловлена стремлением предложить целостную концепцию творчества Георгия Иванова 1920;50-х годов, проследив его творческую эволюцию. Это определило ориентацию на целостный имманентный анализ художественного текста. Он сочетается в диссертации с принципами системности и историзма,.

В своем исследовании мы исходим из того, что задача литературоведа — результатами своего анализа обозначить границы художественного впечатления, адекватного тексту, оградить его от возможного читательского произвола. На основе фиксации и систематизации «факторов художественного впечатления» (М.Бахтин) исследователь идентифицирует тип художественной реальности (модус художественности), при этом не упуская из виду целостность со.

1 Смоленский В. «Портрет без сходства» Г. Иванова// Возрождение. — 1954. — № 32. — С. 141. вокупности факторов художественного впечатления, их полноту и неизбыточность.

Теоретическому обоснованию характеристик «постмодерна» служат работы X. Ортеги-и-Гасета, М. Фуко, Р. Барта, П. Козловски, И. Ильина, JI. Зы-байлова, В. Шапинского. Актуальными для диссертации также оказались исследования по теории литературы Б. Эйхенбаума, В. Тюпы, M.JI. Гаспарова, Ю. М. Лотмана, М. Ю. Лотмана, Е. Г. Эткинда, Л .Я. Гинзбург, А. К. Жолковского.

Научная новизна исследования заключается в выбранном аспекте анализа творчества Г. Иванова. Его лирика впервые рассматривается с позиций бахтинской теории «диапоггома», обычно прилагаемой лишь к прозаическим произведениям.

Практическая значимость работы состоит в том, что ее результаты могут быть использованы в исследованиях по истории русской литературы и культуры, при чтении общего курса лекций по истории русской литературы XX века, при разработке спецкурсов по истории литературы Русского Зарубежья в вузовской и школьной практике.

Апробация работы. Отдельные главы диссертации и ее основные положения обсуждались на заседаниях кафедры истории русской литературы XX века Иркутского государственного университета, кафедры истории русской литературы XX века Литературного института им. A.M. Горького, были представлены в виде тезисов на региональном симпозиуме «Национальный гений и пути русской культуры» (г. Омск, 1999) и ежегодных межвузовских научно-практических конференциях (г. Иркутск).

Структура и объем работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения и списка использованной литературы, включающего 275 наименовании.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Объективная сложность, противоречивость и многоголосость современности, положение эмигранта и бездомного скитальца, природная антино-мичность мышления, усиленная влиянием русской национальной традиции и русского модернизма, наконец, дар видеть и тонко чувствовать мир — все это способствовало развитию диалогизма в творчестве зрелого Иванова. Владимир Марков совершенно справедливо заметил: «Георгий Иванов многолик, а не многослоен, и каждое его лицо необходимо"1. Остро переносимое чувство отчужденности обусловило глубину переживаемого чувства современности, а точнее, чувства смены культурных парадигм — модернистской и постмодернистской. Эволюция художественных воззрений Г. Иванова привела его от жизнеутверждающего акмеизма и романтического оптимизма в ранних стихах к бытийному трагизму в последних сборниках, воспринимаемому современниками как эпатаж и деэстетизация. Действительно, трагическая ирония «постмодернистского» голоса, споря с элегически ностальгирующим голосом «модерниста», разрушает мир реальный, современный и не созидает мир желанный, так как иронии подвергается все, в художественном мире поэта нет объектов вне пределов ее досягаемости. Но, в отличие от истинных постмодернистов, поэт не чувствует своего родства с такой эпохой, субъективно он ощущает себя последним модернистом, человеком из погибшего мира, принадлежащим культуре прошлого. Автор переносит в стихи признаки новой мировоззренческой системы, одновременно считая их пагубными для искусства, уход прежних эстетических принципов для него катастрофичен. Поэтому за безразличием, скукой и иронией у Г. Иванова стоит трагедия. Его позднее творчество — свидетельство постоянных попыток воссоздать утраченную при насильственном переходе из одной культуры в другую и — шире — из модернистской мировоззренческой системы в постмодернистскую — внутреннюю цельность. С этим.

1 Марков В. О поэзии Георгия Иванова // Опыты. — 1957. — № 8. — С. 88. связаны моменты самоидентификации (поиски родства и слияния с окружающими, добровольный отказ от «высокой» роли поэта). Трагизм заключается как раз в том, что цельности в современной ситуации Георгий Иванов не обрел. Отсюда и его фиксация на разорванности времени и пространства, абсолютизация ценности воспоминаний о жизни в России. Лирический герой Иванова, опираясь на былые неоспоримые ценности, остро чувствует смещение ориентиров в современном обществе, где человеку нечего противопоставить собственной тленности. Дискредитация модернистских принципов творчества в условиях постмодернистской культуры выражается в художественном мире поэта как ощущение затерянности во времени и пространстве, утрата своего пути «домой», вечно длящееся кульминационное «отчаяние». В этом — принципиальная разница с аксиологически нейтральным мироощущением истинного художника-постмодерниста.

Находясь в чужой ему стране, в безысходном положении человека без отечества и без родной культуры, Георгий Иванов оказался болезненно восприимчивым к переменам, происходящим в мире, воспринимая признаки постмодернистского общества как единственно возможное катастрофическое будущее. В изменившейся культурной ситуации, в новой, неприемлемой для него эпохе он осознал себя осколком погибшего мира, «последним петербургским поэтом». Ю. Иваск так отзывался о нем: «Он последний поэт (курсив автораАТ) и не по своему эмигрантскому положению, а по призванию, по самому складу своего дарования, по опыту, отчасти, конечно, общему (историческому), но прежде всего личному (неповторимому)"'. Г. Адамович писал о своем современнике: «.пленительный, сладостно-слабый, испуганно-мечтательный поэт, с безошибочным слухом и заблудившийся, как «трамвай», из тех, о которых говорят «последний»: последний лирик, последний мечтатель, последний Пьел ро». Однако, несмотря на то, что сам Иванов мыслит себя «завершителем эпохи», двуголосье, ясно слышимое в поздних стихах поэта, делает их звучание на.

1 Иваск Ю. Рифма (новые сборники стихов) // Опыты. — 1953. — № 1. — С. 196.

2 Адамович Г. Литературные впечатления. // Критическая проза. — М., 1996. — С.237. редкость современным, необычайно близким мироощущению тоскующего, но цельности человека нашего времени.

Распад атома" - произведение, стоящее на границе двух периодов эмигрантского творчества Георгия Иванова и принципиально меняющее его художественную манеру. Оно не монологично, а диалогично. Рядом с авторитарным, утверждающим иерархии, цитирующем классиков голосом модерниста явственно слышится иной голос. Голос, принадлежащий субъекту, для которого очевиден окружающий его распад. В художественном пространстве произведения Иванова впервые сталкиваются два типа лирического сознания — модернистский со свойственным ему космическим хронотопом жизни, утверждающим ценность классического искусства, любви, мировой красоты и постмодернистский с хаотическим инфернальным хронотопом, связанным с замершим временем, смертью, разложением.

Если антиномии иерархически выверенного мира поэзии периода «Роз» скреплены единством авторского (модернистского) сознания, то стихи поэта конца 1930;х — 1950;х годов явственно обнаруживают диалогически организованное двуголосье двух типов лирического сознания — модернистского и постмодернистского, неравноценных для самого автора. Эти «голоса» находятся между собой в определенных диалогических отношениях. Это отношения несогласия, конфликта. Причем разводит два «голоса» именно аксиологический аспект. Диалогизм, двуголосость особенно остро ощущается в отношении понятий, имевших ранее неоспоримую ценность, а ныне ее утративших — России, искусства, человеческой жизни. «Постмодернистский» голос имеет свои определенные характеристики — тягу к просторечию, к сниженной лексике, иронии. Этот голос укоренен в реальности, погружен в быт, окружающий поэта (|богомерзкий Йер, пальмовая дыра, рыбный рынок). «Модернистский» голос по-прежнему апеллирует к образам-символам музыки, заката, мировой красоты. Для него характерен «метафизический» хронотоп — вечность и бесконечность. Этот голос серьезен, ему присущ императивный подход к жизни. В творчестве Иванова этого периода можно найти стихотворения с доминирующим модернистским" или «постмодернистским» голосом, а также с явным двуго-лосием, дающим автору возможность открыто сталкивать две точки зрения. Однако диалогизм присутствует и в первых двух типах стихов, только уходит в подтекст. Противоположное мнение может выдавать себя использованием глоссов (стилистически окрашенных образов). Часто две различные авторские позиции диалогически скрещиваются в пределах одного образа, придавая ему символическую неоднозначность. Но даже если противоположная точка зрения не вербализирована, автор, выбирая определенный «голос», не перестает чувствовать постоянное присутствие «другого», имеющего противоположное мнение, и это ощущение определяет структуру стиха.

Поэтическое слово Г. Иванова конца 1930;1950 гг — это не успокоенное, довлеющее себе и своему предмету лирическое слово, отрешенное слово, каким оно было в «Розах», со своим элегическим пафосом. Лирический герой Иванова, находясь в состоянии вечного несогласия, обращается к себе самому, к себе «другому», в конечном счете, к миру. Такая активная настроенность на диалог подразумевает и обращение к третьему, читателю (безразличие автора к ответной реакции, как и к собственной судьбе — мнимое). Говоря словами Бахтина, герой позднего Иванова «скашивает глаза в сторону — на слушателя, свидетеля, судью"1. Эта вовлеченность читателя в диалог побуждает его к ответу. Стихи Иванова можно любить или не любить, невозможно одно — оставаться к ним безучастными.

Анализ поздней лирики Георгия Иванова с точки зрения ее диалогизма позволяет выйти на новые рубежи изучения его творчества. Представляется необходимым подробнее проанализировать диалогические отношения поэта со своими предшественниками и современниками, в частности, с поэтами «парижской ноты», которая справедливо была названа В. Марковым «примечанием к Г. Иванову». Заслуживает отдельного внимания тема влияния на Иванова «петербургской поэтики» (Вейдле). Серьезного изучения, несомненно, требуют.

1 Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. — М., 1972. — С.260. критические статьи Иванова, его прозаические произведения, особенно интересен анализ его «воспоминаний» как особого жанра мемуаристики, смыкающейся с беллетристикой. Ждут своего исследователя метрическая система поэта, своеобразие его рифмы. До сих пор не было предпринято попыток написать научную биографию Георгия Иванова, которая таит в себе немало белых пятен.