В творческом наследии Ф. М. Достоевского с 1860-х гг. нет ни одного произведения, где бы в той или иной мере не затрагивалась правовые проблемы в Российском государстве. Глубина и широта анализа этой проблемы была отмечена А. Ф. Кони в речи после кончины писателя 2-го февраля 1881 г. на собрании Юридического общества в Санкт-Петербургском университете. Знаменитый правовед отметил верность отражения в произведениях специальных вопросов уголовного расследования: разграничение разных видов убийств, принятие мер пресечения, попытку определения преступления и наказания, роль собственного сознания в совершении преступления. А. Ф. Кони провел параллели между коллизиями произведений Достоевского и соответствующими параграфами Уложения о наказаниях и Устава уголовного судопроизводства, отметил яркость этих параллелей и назвал писателя глашатаем неизбежности «перехода нашего суда от отживших форм к новым"1. Другой современник Достоевского Н. К. Михайловский также отмечал в творчестве писателя «научную ценность за поэтическим произведением"2.
Важность этой проблематики всегда представлялась очевидной и актуальной для всех авторов работ о Достоевском. В настоящее время также признается ценность (в том числе прикладная) мыслей писателя о праве: «Многие крупные юристы считали <.> что произведения Достоевского полезны для профессионального обучения юристов, следователей, экономистов"3. Отмечается, что «размышления Достоевского о суде далеко выходят за рамки Кони А. Ф. Собрание сочинений: В 8 т. М., 1968. Т. 6. С. 419.
2 Михайловский Н. К. Полное собрание сочинений. СПб., 1908. Т. 5. С. 413. юриспруденции"4. Однако в научной литературе эта тесная связь творчества Достоевского с современными ему правовыми представлениями никогда не становилась предметом специального систематического исследования, хотя в той или иной степени затрагивалась в работах Г. М. Фридлендера, Р. Лаута, М. М. Дунаева, С. В. Белова, Т. С. Карловой и ряда других авторов. Исследование этой связи продолжает оставаться насущной задачей для литературоведения, и ее решению посвящена настоящая работа. Необходимо отметить, что Ф. М. Достоевский не рассматривается и не может рассматриваться как правовед в любой ипостаси — практика или теоретика, но как один из властителей дум своего времени он не мог не оказывать влияния на умонастроение общества и тем самым, пусть и опосредованно, на правовые взгляды его. Само по себе право есть явление общественное, оно базируется на системе ценностей данного социума и является ее своеобразным отражением. Оказывая влияние на формирование иерархии ценностей определенного индивида, право испытывает на себе влияние конкретных индивидов как представителей данного социума, то есть можно говорить о взаимовлиянии субъекта и упомянутого общественного института.
В своей работе мы попытаемся проследить систему взглядов Достоевского на правовую систему современной ему России и как публициста, и как писателя. Первая глава данной работы преследует цель определить философ-ско-правовой компонент мировоззрения Достоевского, продемонстрировать неразрывную взаимосвязь философии права и литературы как явлений одного общего целого — человеческой культуры, выявить параллельные аспекты мировоззрения Достоевского и известных правоведов пореформенного времени.
Щенников Г. К. Проблемы правосудия в публицистике Достоевского 70-х годов //Русская литература 1870−1890 годов. Свердловск, 1971. Сб. 4. С. 3.
4 Белкин А. А. Читая Достоевского и Чехова. М., 1973. С. 64.
Вторая глава данной работы посвящена исследованию философско-правовых взглядов Достоевского, запечатленных на страницах его произведений, анализу правовых реалий того времени, нашедших отражение в романах классика, но не вполне понятным, по тем или иным причинам, нашим современникам и даже современникам Федора Михайловичатакже изложим свою точ-кузрения на достаточно широко встречающееся определение некоторых романов Достоевского как детектива — литературного произведения, построенного непременно на деликте — правонарушении.
Представляется необходимым для более адекватного восприятия как романов Достоевского, так и предлагаемого ниже их анализа привести исто-рико-правовую справку, посвященную периоду Судебной реформы Александра II и ее содержанию.
Начало 60-х годов было эпохой либеральных реформ, освобождения крестьян, судебной реформы, учреждения земства"5. Проводимые в России реформы судопроизводства соответствовали духу тех изменений, которые складывались к тому времени в мировой юридической науке. На смену так называемой «абсолютной» теории наказания по принципу талиона («Lex tali-onis» — закон воздаяния): «око за око, зуб за зуб» — пришла «относительная» теория, требующая от наказания исправительного воздействия и связанная с учением об общем и специальном предупреждении преступлений. Согласно этой теории, задача суда виделась не в определении наказания в соответствии с тяжестью преступления, а в том, чтобы в известных случаях, не отрицая самой вины, не вменить эту вину подсудимому, если его поведение было обусловлено рядом не зависящих от него факторов. Учитывая это положение, право помилования приобретало чрезвычайно большое значение. Так как оно не могло происходить от самого законоуложения, возможность истинного правосудия связывалась с монархическим государством, а право помилования рассматривалось как «прекраснейшее право» монарха. Таким образом, юридический закон признавался не всегда достаточным при определении нравственной меры справедливости6.
Александр II в манифесте 19 марта 1856 г. выразил следующую знаменательную фразу о будущем России: «Да утверждается и совершенствуется ее внутренне благоустройствоправда и милость да царствуют в судах ее"7. Судебные реформы 1860-х гг. изменили все основания судопроизводства. Дореформенный суд представлял собой структуру, находящуюся под сильным влиянием администрации, и являл собой орган правосудия чисто номинально. В следствии, проводимом полицией, широко практиковались запугивания и истязания с целью добиться признания, считавшегося основным доказательством вины. Суд проводился при отсутствии обвиняемого, на основании бумажных показаний о деле и при отсутствии какой-либо защиты. Приговор выносился по формальным основаниям, а не по внутреннему убеждению судей. Обжаловать приговор было практически невозможно. Достаточно размыты были границы юрисдикции военного и гражданского судов: при серии поджогов в Петербурге в 1861—1862 гг. «было объявлено, что их (подозреваемых. — В.Ж.) будут судить военным судом в 24 часа"8.
Судебные реформы, во многом опирающиеся на опыт западной юриспруденции, радикально изменили ситуацию. Следствие проводилось особым институтом судебных следователей (представителем их является Порфирий.
5 Бердяев Н. А, Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990. С. 50.
6 Об истоках этой теории в русской литературе см.: Строганов М. В. Человек в русской литературе первой половины XIX века. Тверь, 2001. С. 99.
7 Цит. по: Платонов С. Ф. Лекции по русской истории. М., 1993. С. 692.
8 Неизвестные страницы Достоевского // Литературное наследство. М., 1973. Т. 86. Ф. М. Достоевский. Новые исследования и материалы. С. 26.
Петрович в «Преступлении и наказании»). Материалы предварительного следствия обсуждались на заседании суда, в присутствии обвиняемого и присяжных заседателей (последние — при рассмотрении уголовных преступлений): проводилось новое «судебное следствие» по делу. У обвиняемого должен был быть защитник из практикующих юристов. На основании судебного следствия и состязания обвинителя-прокурора и адвоката-защитника, имеющих целью обнаружения истины в деле, присяжные после тайного совещания выносили вердикт, а суд постановлял приговор. При рассмотрении как гражданских, так и уголовных дел судопроизводство носило характер состязательный: стороны представляли суду доказательства своей правоты и обоснования исков.
Процессуальный порядок рассмотрения уголовных дел определялся Уставом уголовного судопроизводства, принятым в 1864 г. Были провозглашены такие принципы правосудия, как гласность, состязательность, непосредственность, право обвиняемого на защиту. Новым являлось также провозглашение в уголовно-процессуальном праве презумпции невиновности, согласно которой любое лицо не признавалось виновным иначе как по приговору суда. Была отменена система формальных доказательств, унаследованная от феодального права. Ей на смену пришла буржуазная европейская система свободной оценки доказательств, основанная на внутреннем убеждении судей. Была введена подробная регламентация порядка рассмотрения уголовных дел окружными судами с участием присяжных.
В системе преступлений на первом месте по степени тяжести стояли преступления и проступки против религии, государства, порядка управления, должностные преступления. Устав о наказаниях предусматривал ответственность только за проступки. Статьи 1 и 2 Уложения о наказаниях 1845 г. были исключены из редакции 1866 г., но термины преступление и проступок остались, и действующее законодательство недостаточно четко отделяло преступление от проступка, что могло вести к неточностям при рассмотрении дел и к юридическим ошибкам. Как указывали исследователи-юристы, современники Достоевского, измененное в результате судебной реформы законодательство и Уложение 1866 г. «внесли решительную темноту в вопрос о различении преступлений и проступков"9. Отметим, что граница между двумя упомянутыми деликтами не является само собою разумеющимся явлением: в разное время одно и то же деяние могло трактоваться и как преступление, и как проступок. Как и проступок, преступление предполагает собой деяние (действие или бездействие), то есть является поведением конкретного лица. Разница между ними определяется не качественно, а количественно, вернее, здесь действует закон перехода количества в качество.
Это Уложение в качестве основания для привлечения к ответственности рассматривало вину, вводило понятие стадий развития преступной деятельности, делило все наказания за преступления и проступки на уголовные и исправительные. К уголовным относились лишение всех прав состояния, соединенное со смертной казнью, каторгой или ссылкой. Исправительными наказаниями считалась потеря всех особенных личных и сословных прав и преимуществ, соединенная со ссылкой в Сибирь или другие места, заключение в крепость, тюрьму, кратковременный арест и некоторые другие. Еще до введения в действие Уложения, в 1863 г., «были отменены телесные наказания, ю наложение клеим и штемпельных знаков» .
При определении достоинств и недостатков проводимых реформ нередко возникали разногласия. Так, по мнению С. Ф. Платонова, «судебные уставы 1864 г. пользуются прекрасной славой как по высоким гуманным нача.
9 Лохвицкий А. Курс русского уголовного права. СПб., 1867. С. 34.
10 История отечественного государства и права. М., 1996. Ч. I. С. 284. лам, положенным в их основу, так и по достоинству своего исполнения. Они дали государству хорошие суды, заслужившие любовь и доверия населения, и положили начало воспитанию нашего общества в чувствах законности. Одновременно с введением новых судебных установлений была значительно смягчена и система наказаний, существовавшая в Россииименно были отменены разные виды телесных наказаний (розги, плети, шпицрутены или палки, наложение клейм на преступников и т. п.)"11. Сходную высокую оценку судебной реформы и не столь однозначную оценку ее последствий дал знаменитый русский юрист А. Ф. Кони: «На этом островке (судебной реформы. — В.Ж.) пятьдесят лет назад был зажжен впервые, как маяк, огонь настоящего правосудия. Но когда наступили тяжелые времена и волны вражды и вольного или невольного невежества стали заливать берега этого острова, отрывая от него кусок за куском, с него стали повторяться случаи бегства на более спокойный, удобный и выгодный материк, а число тех, кто с прежней верой, но с колеблющейся надеждой поддерживал огонь и проливаемый им свет<.> стало заметно уменьшаться"12.
Достоевский живо интересовался проблемами своего времени, и, разумеется, такая важная сторона общественной жизни, затрагивающая вместе с тем жизнь каждого индивидуума, как правовая, не могла остаться вне поля его зрения. По воспоминаниям А. Г. Достоевской, «в зиму 1867 года Федор Михайлович чрезвычайно интересовался деятельностью суда присяжных заседателей, незадолго перед тем проведенного в жизнь. Иногда он даже приходил в восторг и умиление от их справедливых и разумных приговоров и.
11 Платонов С. Ф. Лекции по русской истории. С. 702.
12 Кони А. Ф. Отцы и дети судебной реформы. СПб., 1914. С. 5. всегда сообщал мне все выдающееся, вычитанное из газет и относящееся до судебной жизни"13.
Интерес к правовой сфере жизни человека и государства, глубокое проникновение в психологию человека и мастерское владение словом создавали все предпосылки для того, чтобы Ф. М. Достоевский, несмотря на отсутствие специального образования, мог стать заметным практикующим юристом своего времени. Оценим реакцию А. Г. Достоевской на описание сцены суда «Братьях Карамазовых» (речь идет от первого лица): «Ах, как жаль, что ты (Ф.М. Достоевский. — В.Ж.) не прокурор! Ведь ты самого невинного упрятал бы в Сибирь своею речью <.> Зачем ты <.> не пошел в адвокаты?! Ведь ты самого настоящего преступника обелил бы чище снега. Право, это твое манкированное призвание!"14 Разумеется, здесь необходимо учитывать, что это мнение принадлежит не специалисту, но нельзя также сбрасывать со счетов того, что именно действенность и убедительность речей прокурора и защитника, реакция на них присяжных заседателей — простых людей, не юристов — определяли исход суда и, следовательно, юридическую сторону исхода дела.
Отражение правовых реалий того времени на страницах романов приводило к тому, что некоторые современники Достоевского отрицали художественное начало его произведений, утверждали вторичность сюжетов. Так, М. А. Веневитинов, племянник поэта Д. В. Веневитинова, делает 3 июля 1880 г. в дневнике запись, отражающую точку зрения историка русского права, профессора Московского университета Ф. М. Дмитриева: «» Преступление и.
13 Достоевская А. Г. Воспоминания. М., 1981. С. 179.
14 Там же. С. 278. наказание", убийство Карамазовым своего отца • - это не искусство, а судебные следствия, реализм, лишенный всякой художественности"15.
Надо вместе с тем отметить, что для Достоевского, несмотря на неоднозначность оценки проводимых реформ, было характерно «уважение к существующему общему порядку"16, иными словами, классик в своем творчестве всегда оставался в рамках правового поля того времени.
Вопрос, который может естественно возникнуть при анализе взглядов писателя на право и реализацию его в законе: а сталкивался ли сам Достоевский, после участия в кружке Петрашевского, с деликтами в последующей своей жизни?
В воспоминаниях А. Г. Достоевской есть такой эпизод: «По условиям тогдашней цензуры, речи членов императорского дома, а тем более слова государя могли быть напечатаны лишь с разрешения министра императорского двора. Муж не знал этого пункта закона. Его привлекли к суду без участия присяжных. Суд состоялся 11 июня 1873 года в Санкт-Петербургском окружном суде (В примечании А. Г, Достоевской называются имена членов суда: Е. М. Борх, В. Н. Крестьянов, К. А. Бильбасовтакже упомянут прокурор Г. Зе-гер. — В.Ж.). Федор Михайлович явился лично на судоговорение, конечно, признал свою виновность и был приговорен к 25 рублям штрафа и двум суткам ареста на гаупвахте <.> По поводу своего ареста Федору Михайловичу пришлось познакомиться с тогдашним председателем Санкт-Петербургского суда Анатолием Федоровичем Кони, который сделал все возможное, чтобы арест мужа произошел в наиболее удобное для него время"17. Понятие «наи.
15 Достоевский в неизданной переписке современников // Литературное наследство. Т. 86. С. 501.
16 Михайловский Н. К. Жестокий талант // Ф. М. Достоевский в русской критике. М., 1956. С. 309.
17 Достоевская А. Г. Воспоминания. М., 1981, С. 260. более удобное. время" заключается в том, что по согласованию с А. Ф. Кони Достоевский отбывал арест в то время, которое счел для себя возможным, т. е. буква закона была исполнена, но это доставило известному писателю меньшие неприятности, чем могло бы при меньшей его известности. Нужно также отметить, что точка зрения А. Г. Достоевской о безоговорочном признании писателем своей виновности не является бесспорной. Во всяком случае, из речи его защитника, присяжного поверенного и председателя Литературного фонда В. П. Гаевского, следует обратное. В. Г1. Гаевский в своей речи заявил, что цензурный комитет вообще не имел юридического основания возбуждать дело18.
И еще одно правонарушение, связанное с именем Достоевского, упоминает в своих мемуарах А. Г. Достоевская, только в этот раз знаменитому писателю пришлось выступать в качестве потерпевшего: «Около двадцатых чисел марта <1879> <.> его на Николаевской улице нагнал какой-то пьяный человек, который ударил его по затылку с такой силой, что муж упал на мостовую и расшиб себе лицо в кровь. Мигом собралась толпа, явился городовой, и пьяного повели в участок, а мужа пригласили пойти туда же. В участке Федор Михайлович просил полицейского офицера отпустить его обидчика, так как он его «прощает». Тот пообещал, но так как назавтра о «нападении» появилось в газетах, то, ввиду литературного имени потерпевшего, составленный полицией протокол был передан на рассмотрение мирового судьи 13-го участка, господина Трофимова. Недели через три Федор Михайлович был вызван в суд. На разбирательстве ответчик, оказавшийся крестьянином Федором Андреевым, объяснил, что был «зело выпимши и только слегка дотронулся до барина», который от этого «с ног свалился». Федор Михайлович заявил на суде, что прощает обидчика и просит не подвергать его наказанию.
18 См.: Голос. 1873. 13 июня. № 162.
Мировой судья, снисходя к его просьбе, постановил, однако, «за произведение шума» и беспорядка на улице подвергнуть крестьянина Андреев! денежному штрафу в шестнадцать рублей, с заменою арестом при полиции на четыре дня. Муж мой подождал своего обидчика у подъезда и дал ему шестнадцать рублей для уплаты наложенного штрафа"19. Как мы видим, в данном случае противоречие между провозглашенными Достоевским идеями и отражением их в реальной жизни отсутствует: писатель поступил именно так, как призывал в своих романах и публицистике.
Впрочем, не только с уголовным аспектом права приходилось сталкиваться великому писателю. Одной из причин его отъезда за границу являлась угроза долговой тюрьмы (гак называемого «дома Тарасова»). Сам Достоевский в письме к А. Н. Майкову от 16/28 августа 1867 г. писал о том, что кредиторы уже ждать не могли и «уже было подано ко взысканию» (28, кн. 2,.
9П.
204), хотя, впрочем, тут же упоминал о том, что «долговое отделение с одной стороны было бы мне даже очень полезно: действительность, материал, второй „Мертвый дом“, одним словом». Данный институт права являлся препятствием на пути возвращения писателя в Россию, и его отмена с нетерпением ожидалась не только Достоевским, но и его друзьями. Майков в ответном письме от 3 ноября 1867 г. упоминает про слухи о скорой отмене Тарасова дома, т. е. помещения в долговую тюрьму. Позднейшие отношения писателя с кредиторами демонстрируют его определенную осведомленность в сфере гражданского права: попытка кредитора наложить арест на принадлежащее Достоевскому имущество оказалась неудачной. А. Г. Достоевская вспоминает:
19 Достоевская А. Г'. Воспоминания. С. 334−335. См. также: Голос. 1879. 14 апреля. № 102.
Здесь и далее цитаты даются по изд.: Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений: В 30 т. Л., 1972 -1990 — с указанием в скобках тома и страницы.
Квартира нанята на мое имя, а не на имя Федора Михайловича <. .> Мебель же взята в дом с рассрочкой платежа, и до окончательной уплаты принадлежит торговцу мебели, а потому описать ее нельзя, и в виде документов я по.
21 казала <.> квартирную книжку и копию условия с мебельщиками". Подобная предусмотрительность явно не была экспромтом и является доказательством тому, что интерес Достоевского к праву не ограничивался лишь теоретической сферой.
Ф.М. Достоевскому приходилось обращаться за юридической помощью не только к А. Ф. Кони, но и к Александру Владимировичу Лохвицкому, известнейшему адвокату, по делу о наследстве: «Самарский-Быховец подал иск на всех наследников, т. е. на вас (A.M. Достоевского — В.Ж.), Федора Михайловича старшего, Федора Михайловича младшего и Шер. Федор Михайлович уже получил повестку из окружного суда с приглашением явиться <.> он напишет в Москву к Лохвицкому с предложением взяться за дело.» Также отмечено знакомство Достоевского с Виктором Павловичем Гаевским, юрисконсультом Государственного банка и историком литературы: «Федор Михайлович старший спрашивал совета у присяжного поверенного Гаевского (тоже знаменитость)» — и с Вильгельмом Иосифовичем Люстихом, членом Совета присяжных поверенных и защитником крестьянки Корниловой на судебном процессе, освещавшимся Достоевским в «Дневнике писателя».
Помимо этих знаменитостей, писатель в деле о наследстве Куманиной обращался за помощью к Борису Борисовичу Полякову, адвокату и поверенному Достоевских, о котором, впрочем, у классика сложилось негативное.
21 Достоевская А. Г. Воспоминания. С. 218.
Достоевский в неизданной переписке современников. С. 459.
23 Там же. С. 460. мнение. Дело о наследстве Куманиной неоднократно упоминалось в письмах родственников и знакомых Достоевских24.
Итак, писатель, знакомый не понаслышке с пенитенциарной системой Российской империи, в течение своей жизни сталкивался неоднократно с различными сторонами современной ему системы права. Возможно, и в этом можно увидеть еще одну причину, еще один фактор, повлиявший на жгучий интерес Достоевского к проблеме противопоставления человека и общества, выразившийся в деликте, или преступлении.
24 Там же. С. 430−432, 457,459−461,466−468, 525.
Заключение
.
Предметом исследования писателя является человек как индивидуальность, анализируется система его взглядов и парадигма поступков. До сих пор считаются непревзойденными исследователями тайн души человеческой классики девятнадцатого века: «То, что русская субъективность до сих пор надеется увидеть и познать саму себя прежде всего в зеркале классического русского романа XIX века, является всем известным трюизмом"1.
Классиков русской литературы волновал вопрос о соотношении личности и общества, о возможности для человека найти свою нишу среди себе подобных. «Русские писатели, наиболее значительные, не верили в прочность л цивилизации, в прочность тех устоев, на которых покоится мир». Именно цивилизация породила явление права, дало его воплощение и реализацию. Институт права разветвлен и многолик, его теории и составные не являются раз и навсегда устоявшимися, установившимися нормами. Конечно, В. В. Розанов вряд ли имел в виду право, когда приходил к убеждению, что «Достоевский <.> аналитик неустановившегося в человеческой жизни и человеческом духе"3, но эта формула очень точно характеризует отношение писателя к институту права. Размышляя не как правовед, но как философ и гражданин, Достоевский в процессе творчества, которое, как мы уже сказали, нельзя вычленить или противопоставить иным стратам человеческой культуры, ставит вопросы бытия. «Не деятельность нового суда, институт адвокатов, справедливость или несправедливость приговоров сами по себе интересуют Достоев.
1 Грейс Б. Русский роман как серийный убийца, или Поэтика бюрократии // Новое литературное обозрение. 1997. № 27. С. 432.
2 Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма. С. 64.
3 Розанов В. Легенда о Великом Инквизиторе Ф. М. Достоевского: Опыт критического комментария. СПб., 1902. С. 30. ского, а основные, всегда его более занимавшие онтологические, этические и антропологические проблемы"4. Размышления писателя имеют двоякую форму: в виде собственно художественных произведений и в виде публицистических работ. В художественных произведениях создается особый, «Достоевский» тип героя, человека мятущегося и неоднозначного, к которому сложно подойти с одной меркой, в том числе и с меркой закона. Право, закон действуют только в социуме, только среди людей — индивидуум не может нарушить закон, находясь вне социума, — но человек не может и находиться все время в контакте с другими индивидами. Установленный закон декларирует только самую общую норму поведения людей, определяет рамки дозволенного, не расписывая детально действия индивида, и зачастую допускает возможность неоднозначного своего толкования. «Тварь ли я дрожащая или право имею?» — этот вопрос в той или иной форме ставят перед собой большинство героев Достоевского. Да, отвечает закон, имеешь. Но какое? На что? И этот вопрос герои Достоевского решают своей судьбой. «» Чудаки", «блаженные», «юродивые», «отверженные», «нищие духом» на страницах Достоевского не исключение, но определенный и беспрерывно воспроизводимый архетип человеческого сознания/поведения как поведения внутренне чуждого и по своей этической сущности бесконечно превосходящего общепринятый кодекс нравственных норм"5. Обратим внимание: в данной цитате акцент делается на людях, не являющихся среднестатистическими представителями населения центральной России. Их непохожесть, «особость» провоцирует естественный вопрос: проявляется ли она только в мыслях, в поступках или в отI ношении к закону тоже? И как относится закон к «особым» людям? Особо.
4 Тунгшанов В. А. Публицистика Достоевского: «Дневник писателя» // Достоевский-художник и мыслитель. М., 1972. С. 174. или равно с другими? Нет смысла подозревать Достоевского в попытке идеализации своих героев. Идеал писателя лежит вне земного человеческого существования: у Достоевского «был нравственный и общественный идеал, требовавший не того или другого внешнего приложения злых наклонностей, а их внутреннего нравственного перерождения, — идеал, не выдуманный Достоевским, а завещанный всему человечеству евангелием"6. Достоевский и Толстой «призывали к нравственному самоусовершенствованию как единственному закону социального прогресса, в Евангелии искали опору для нравственного возрождения человечества"7. Не только в этом проявляется сходство взглядов двух величайших творцов русской литературы. По Н. А. Бердяеву, «И Толстой и Достоевский восстают против неправды закона, выражают русский дух антизаконничества"8. Но именно в отношении к закону Н. А. Бердяев видит разницу между классиками: «у Л. Толстого человек — подзако-нен. У Достоевского человек — в благодати, в свободе"9.
Достоевскому принадлежит одна из первых попыток в русской критике дать толкование толстовскому эпиграфу к роману «Анна Каренина»: «Есть тот, кто говорит: „Мне отмщение, и аз воздам“. Ему одному лишь известная вся тайна мира сего и окончательная судьба человека. Человек же пока не может браться решать ничего» (25, 201). Сравним данное толкование с точкой зрения самого Л. Н. Толстого: «Я выбрал этот эпиграф просто, чтобы выразить ту мысль, что-то дурное, что совершает человек, имеет своим послед.
5 Сердюченко В. Футурология Достоевского и Чернышевского // Вопросы литературы. 2001. Май-июнь. С. 72.
6 Соловьев B.C. Несколько слов по поводу «жестокости» // Новый мир. 1989. № 1.С. 206.
Курляндская Г. Б. Нравственный идеал героев Л. Н. Толстого и Ф. М. Достоевского. М., 1988. С. 8.
Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма. С. 72- ствием все то горькое, что идет не от людей, а от бога, и что испытала на себе и Анна Каренина"10.
Не удивительно, что оба классика прославились прежде всего своими романами, в которых от читателя требуется воссоздать замысел писателя, подключиться к работе его мысли, участвовать в разрешении тех вопросов, которые писатель затронул в романе. Как было показано выше, Достоевский не стремился к однозначному разрешению затронутых вопросов, представляя читателю самому задуматься над многоплановостью человеческих отношений и самому сказать «Credo!», но нельзя не отметить нравственного вектора его произведений. Несмотря на неопределенность понятия нравственность, что отмечал сам Достоевский, писатель выводит его на первое место в социальной жизни, причем ничего не говорит о его исторической изменчивости.
Ф.И. Буслаев таким образом характеризовал «юридическую» проблематику русского общественного романа: «Он изрекает такие обвинения, которые и на ум не приходили самому прозорливому из представителей обвинительной властино вместе с тем он умеет и защитить осужденного с такою неотразимою силою, как не удавалось еще ни одному из самых ловких и изворотливых адвокатов. Современный роман в своих решениях выше суда и расправы, основанных на мертвой букве законаон почерпает свое обаятельное могущество в идеальном стремлении — для блага человечества — водворить на земле разумный союз сурового правосудия с Евангельским милосердием"11.
Достоевский признает примат евангельских заповедей перед установленными обществом (государством) законами, но, учитывая многозначность.
9 Бердяев Н. А. О русских классиках. С. 70.
10 Цит. по: Вересаев В. В. Собрание сочинений: В 5 т. М&bdquo- 1961. Т. 5. С. 433.
11 Буслаев Ф. О литературе: ИсследованияСтатьи. С. 472. творений человеческого разума, исключает из этой многозначности явления духовного характера. Конфликт духовного и рассудочного приводит к достаточно четко обозначенному противопоставлению церкви и государства со всеми присущему последнему институтами, в том числе семьей и системой права. Достоевский принимает сторону церкви, допуская незначительные оговорки. Отрицание права связано также и с тем, что в результате судебной реформы судопроизводство в России стало строиться на заимствованных из Западной Европы установлениях и формулах, что является, с точки зрения писателя, отрицанием индивидуальности русского народа. «Мир воображает, что он может отделиться от церкви и устроиться удовлетворительно без ее помощи. В частности, он думает, что, устроивши при помощи науки и европейской практики суд присяжных с прокурорами, адвокатами и следователями, он достиг правого суда, твердо ограждающего справедливость. Между тем на деле это чистая иллюзиямирской суд есть просто посмешище над правдою и справедливостью и останется таким до тех пор, пока он не будет предан в руки церкви и вообще пока государство не сольется с церковью"12. Можно спорить и не соглашаться с тем, что общественная жизнь человека должна строиться на религиозных началах, или, если конкретизировать мысль Достоевского, на христианском мировосприятии. Так, Ю. Ф. Карякин полагает, что «совесть рождается и без религии. Бессовестных слишком мно.
17 го и среди верующих", и заявляет об определенных противоречиях внутреннего сознания писателя, отразившихся в его творчестве. Но Карякин выступает как критик положений философии Достоевского, не предлагая своих решений социального устройства. И сводить все к «готовому библейскому.
12 Антонович М. А. Мистико-аскетический роман. С. 286.
13 Карякин Ю. Ф. О философско-этической проблематике романа «Преступление и наказание». С. 188. решению" несколько близоруко: Достоевский предлагает не решение, а основу для подобного решения, что явно не тождественно. Решение же может быть неоднозначным: «тот катарсис, который завершает романы Достоевского, можно было бы <.> выразить так: ничего окончательного в мире ещё не произошло"14, или, иными словами иного автора, «Достоевский очень редко опирается на всякие формы ортодоксии"15. И вместе с тем мы можем определить что-то «окончательное», но касающееся, скорее, не мира, не мирского, а внутреннего, мировоззренческого: «Не как мальчик же я верую во Христа и Его исповедую, а через большое горнило сомнений моя осанна прошла» (27, 88), — читаем в последней записной тетради Достоевского.
Христианство немыслимо без постулата о загробной жизни, без идеи о воздаянии за все наши деяния, совершенные при земном существовании, без упоминания о Страшном Суде. Достоевский неявно, но достаточно отчетливо противопоставляет Суд Небесный и суд земной, естественно, не в пользу последнего. Суд земной для писателя — символ заблуждения, очевидная ошибка, основанная на кажущемся могуществе человеческого разума и символизирующая принуждение как основу государственного права. «Религия <.> и гражданское общежитие, или, пожалуй, государство, имеют хотя, может быть, и не противоположные, но во всяком случае строго различные задачи <. .> Церковь имеет в виду небо и вечность, а государство — землю и временную жизньдля церкви земное благосостояние имеет мало значения, если оно не содействует вечному спасению, а для государства земное благосостояние есть единственная цель без всякого отношения к вечности"16. Как мы видим, противопоставление «церковь — государство» встречается не только у Досто.
14 Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. С. 223.
15 Луначарский А. В. О «многоголосности» Достоевского. С. 425.
16 Антонович М. А. Мистико-философский роман. С. 302. евского, и вместе с тем именно углубление данного противоречия может приблизить нас к пониманию сути суда классиком. Писатель рассматривает земной суд, основанный на принятых в России законах и нормах права, как искус, как испытание, но не как попытку установления истины, ибо истина может быть установлена только Тем, слова Которого приведены в эпиграфе к роману Толстого «Анна Каренина». Тогда земной суд превращается в своего рода дань западной цивилизации, не имеющей ничего общего с правдой и нравственностью. Достоевский полагает, что «христианство едва только начинается у людей. Дело именно (в том-то и дело) должно разрешиться нравственной, т. е. самой трудной стороной. А начать разрешать, что тут законно и незаконно, другим путем — непременно провалишься «17.
Становится понятна эволюция взглядов Достоевского, первоначально приветствовавшего новые суды, а затем перешедшего к их критике. Впервые в зал суда были допущены представители простого народа, и не как статисты, как зрители, а как вершители судеб — присяжные заседатели, то есть судьбу человека стал решать не бесконечно от него далекий судейский чиновник, а именно народ в лице своих представителей, возникла та самая «соборность душ», которую писатель считал естественной для русского народа. Но пореформенный суд очень быстро стал обычным затертым механизмом исполнения закона Российской империи, который по-прежнему главенствовал над тем народс?4*с которым классик связывал так много надежд. Присяжные, как бы значима ни казалась их роль, не могли искоренить рутинность исполнения обряда правосудия, и Достоевский видит иной земной суд, суд, основанный не на букве закона, а на сопричастности всех живущих к одному целому, сознающих себя частью этого целогосуд, где важно не осуждение, а раскаяние и сопереживание, где наказанием будет не каторга или иное физическое страдание, а страдание нравственное: «» Каждый человек должен быть человеком и относиться к другим как человек к человеку" , — вот идеал, сложившийся в душе автора помимо всяких условных и парциальных воззрений, по-видимому, даже помимо его собственной воли и сознания, как-то a priori, как что-то составляющее часть его собственной натуры"18. «В чем закон <.> идеала? Возвращение в непосредственность, в массу, но свободное и даже не по воле, не по разуму, не по сознанию, а по непосредственному ужасно сильному, непобедимому ощущению, что это ужасно хорошо» (20, 192). Если говорить не о высшем — Небесном — суде, а о суде земном, то Достоевский отрицает государственные правовые установления, даже в этой сфере отдавая, как уже давно было отмечено, приоритет этическим нормам простого народа: «Представления о народе как <.> главном двигателе общественного развития, высказанные в первых же публицистических выступлениях Достоевского, останутся навсегда капитальными идеями его мировоззрения"19. Идея правды, Христовой правды, носителем которой писатель видит народ, находится в контрапункте с идеей официальной законности, которая, по Достоевскому, являет собой только своеобразный обряд, не имеющий ничего общего с попыткой установления истины и стремлением устроить жизнь людей на основе справедливости. Отход от народа, от «почвы» посредством заискивания перед Западом приведет, полагает писатель, только к увеличению разрыва между интеллигенцией и народом и полному забвению в угоду юридической казуистике lex aeterna — вечного закона, то есть естественного нравственного закона.
18 Добролюбов Н. А. Собрание сочинений. Т. 7. С. 242.
19 Твардовская В. А. Достоевский в общественной жизни России. С. 16.
