Доказательства того, что в Гобсеке живут два существа: скряга и философ

Семенов Артемий

ТВОРЧЕСКАЯ РАБОТА

Тема: «Доказать, что в Гобсеке живут два существа: скряга и философ, существо подлое и возвышенное»

В повести Бальзака «Гобсек» мы встречаем ростовщика, в честь которого автор переименовал повесть (вначале она называлась «Опасности беспутства»). Гобсек — не только крайне колоритная фигура, вокруг которой крутятся все остальные герои, но и человек, обладающий таким характером, который можно встретить только в произведении автора — реалиста: он природно и в то же время ярко сочетает в себе редкостного скупца и человека с незаурядной широтой мысли, два существа совершенно разных, но подходящих друг к другу.

Я хочу проанализировать обе эти стороны сознания Гобсека и выяснить связи и различия между ними.

Первая его личина, бросавшаяся в глаза каждому, кто знал старика — Скупец с большой буквы — человек, для которого есть один бог — Золото. Этот человек дрожит над каждым грошом, с величайшей неохотой отдавая Свои Деньги, пусть даже под огромные проценты. Но его Скупость этим не измеряется: он не желал давать ничего, и даже лишнее движение или повышение голоса, казалось, были для него пустой тратой жизненных сил. Это был, согласно словам другого героя Бальзака, «человек-вексель», которого абсолютно не волновали ничьи чувства. К тому же этот скупец являлся, по сути дела, большим ребенком: достаточно вспомнить его детскую радость, когда он получил бриллианты — это не радость коммерсанта, заключившего удачную сделку, а «злобное торжество дикаря, завладевшего блестящими камешками». Также это подтверждается его последними годами жизни: чисто детское упрямство не давало ему уступить пару франков и в результате лишало огромных барышей. Назовем это создание Ростовщиком.

В целом картина такова: жадный мелочный старик, наживающийся на чужой беде, существо жалкое, душевно скудное, если не сказать бездушное. Таково впечатление, которое получает любой клиент Гобсека.

Но человеку, знающему старика ближе, видна и другая личность, заметная не всем и не сразу. Это Философ, много повидавший и много переосмысливший со времен своей бытности юнгой, когда ему было десять лет. Именно он в моменты благородства и честности является высшей ступенью сознания Гобсека. Плавая из страны в страну, но часто натыкался на острые камни реальности в реке жизни, и понял, что она — не тот тихий романтичный ручеек, который описывали писатели минувшей эпохи. Будучи сильной личностью, он построил на самой прочной скале — Рифе Денег крепость и стал диктовать законы согласно своим убеждениям. Его философия груба, но, в то же время, невероятно жизненна: толкнув нищего лицом в грязь, ты заставишь его трудиться; разоряя же беспутного дворянина, ты ведешь борьбу за нравственность. Давая подачку, ты поощряешь нищенство и оскорбляешь того, кому ее даешь, пусть даже это твой единственный друг. Это — благороднейший человек, имеющий собственные Убеждения и не собирающийся их нарушать. Оставляя графиню с детьми без гроша, он сделал это для того, чтобы они научились жить и выживать, что и произошло; в противном же случае все закончилось бы так же, но без перспективы получения имущества графа на совершеннолетие: оно было бы растрачено молодым бездельником и его матерью. Давая другу в долг под большие (по нашим меркам) проценты, ростовщик давал ему стимул развивать дело и не чувствовать признательности или чувства «долга по гроб жизни».

Философ — высшее чувство справедливости в душе Гобсека, его душа. Ростовщика же можно назвать непонятным для тех времен словом — автопилот.

Как же образовались в одном человеке две столь разные личности? Я представляю это себе так: Гобсек — романтик с обломанными крыльями, но, в отличии от большинства своих собратьев по несчастью, он не отбросил их и не погиб, а превратил в панцирь циника — Философа, оставшись внутри все тем же. Философ же, презирая слабых, попрошаек, разорившихся, но натурой Романтика сочувствуя им, выстроил крепость Ростовщика, снаружи которой видна была лишь бездушная личина. С годами эти личности так сплелись, что почти невозможно стало понять, где же «Я» Гобсека и разглядеть его.