Эссе на книгу: Ричард Матесон «Где-то во времени»

Мог бы быть интересным образ матери Элизы. Но он не выписан детально, ее судьба и характер обрисованы штрихами. В прошлом она среднего уровня актриса, ее гордость Элизой и ее успешной карьерой граничит с завистью. Полное имя ее, приведенное Кольером, подчеркивает ее следование традициям и этикету: «миссис Анной Стюарт Кэлленби Маккенна, сорока девяти лет». Описания не нейтральны, поскольку ведутся от лица героя, у которого миссис Маккенна вызывает неприязнь. Неприязнь прорывается во всем, в том числе в описании ее наряда: «На менее дородной фигуре он мог показаться привлекательным: длинное, до полу, платье из желтой парчи с черной отделкой и пышными рукавами из черного шифона, на плечи наброшена темная шаль. Как и у Элизы, ее волосы были подняты кверху черепаховыми заколками». Но герой ошибался, думая, что нашел в ней врага. Она не стала вмешиваться в чувства и жизнь дочери, когда та сделала свой выбор. Впрочем, это было не признанием Ричарда достойным ее дочери, а лишь проявлением любви к Элизе: ведь на нее миссис Маккенна «никогда по-настоящему не сердится». Жаль, что характер оставлен не выписанным до конца. В нем заложен неплохой потенциал для интересной героини.

* * *.

Стоит сказать, что в целом книга производит неоднозначное впечатление.

Безусловно, Ричард Матесон — начитанный и многое знающий человек, использующий цитаты-отсылки к разного рода фактам и книгам. Однако, слишком много фактографий. Например, когда герой оказался в 1896 году, погружение в столь далекое время показано на примере жизни известных исторических лиц: «…знаменитые мужчины и женщины, о которых я читал, сейчас живы. Эйнштейн — подросток и живет в Швейцарии.

Ленин — молодой адвокат, его революционная деятельность еще в отдаленном будущем. Франклин Рузвельт — студент Гротона, Ганди — юрист в Африке, Пикассо — юноша, Гитлер и де Голль — школьники. В Англии на троне по-прежнему королева Виктория. Тедди Рузвельту еще предстоит атаковать гору Сан-Хуан.

Герберт Уэллс в конце прошлого года издал «Машину времени». Именно в этом месяце избран Маккинли. Генри Джеймс только что подался в Европу. Джон Л. Салливан недавно покинул ринг.

Крейн, Драйзер и Норрис только сейчас начинают развертывать реалистическую школу писательства".

С другой стороны, книгу со всеми основаниями можно отнести к женскому роману — есть красивый и страдающий влюбленный герой, есть красивая и талантливая героиня. Много сентиментального в их встрече, есть и трагическое расставание, как только они решили не расставаться никогда и жить долго и счастливо. Наверное, это у многих вызывает глубокие переживания и слезы… Но в романе читатель к этому готов, если он внимательный читатель… Есть заранее намеченный ход истории и автор давно подготовил читателя к именно такому разрешению основной ситуации — ситуации любви.

В целом роман Ричарда Матесона — это и большая игра, игра с самыми разными вещами, чем он и интресен, несмотря на предсказуемость развития событий.

В романе много конкретики в описаниях. Особенно утомляет гастрономический взгляд на жизнь — детальнейшим образом описывается когда и что именно съел герой, вот только несколько примеров: «Пью купленный в автомате мясной бульон»; «думаю, поем меч-рыбы. А начну трапезу с вишийского картофельного супа»; «сейчас я ем великолепный густой фасолевый суп с кусочками ветчины. Изумительно. Я действительно голоден». Что это? Попытка писателя показать, что герой ведет точные дневниковые записи? Что он их ведет исключительно для себя? Но ведь автор-то пишет роман для читателя, мне кажется, он мог бы и опустить хотя бы пару трапез героя. А в книге даже пейзаж может описываться с помощью гастрономических ассоциаций: «Воздух как холодное белое вино».

Можно предположить, что такое описание частой, но не слишком обильной еды должно будет подчеркнуть, как много на этом фоне ели люди конца XIX века. Но это и так будет очевидно по реакции и описаниям героя: «мой желудок подвергся испытанию, когда я пытался не слушать, как он [Робинсон] заказывает „горных устриц а-ля Виллеруа“, „бостонского зеленого гуся в яблочном соусе“, „лапшу с хлебным мякишем“, „итальянский салат“ и бутылку эля. Понятно, что я слышал каждое слово».

Очень утомительны описания-перечисления всего, встретившегося герою по дороге. Еще более утомительны гипнотические самовнушения героя для его перемещения в другой век. Для чего это сделано автором? К сожалению, это не создает у читателя ощущения причастности к перемещению Ричарда Кольера.

С другой стороны, роман представляет собой некий лабиринт игровых сцеплений, когда каждое описание проявляется в своей иной ипостаси: гастрономия современности будет сопоставлена с гастрономией прошлого, пристальное всматривание в фотографии людей прошлого приведет к любви, попытка понять людей другой эпохи заставит героя переместиться во времени. Его дотошность и умение доводить дело до конца заставят найти путь к перемещению.

Трудно однозначно охарактеризовать и жанр книги — есть элементы статистики, путевых заметок, философских рассуждений, любовного романа, сентиментального романа, психологического, безусловно, но много и публицистики. В современном романе часто смешиваются жанры, но у Матесона многое только намечено и оставлено, и потому превращается в авторскую игру в ассоциации.

Например, намечен фантастический сюжет в появлении призраков и привидений сначала как игровая ассоциация с Диснейлендом: «Не посетить ли мне на прощание это волшебное королевство? Не был там с 1969 года, когда приезжала мама и мы вместе с Бобом, Мэри и их детьми повели ее туда. Нет — Диснейленд отменяется. Единственное, что меня сейчас там привлекает, — это дом с привидениями». Чуть позже он попадает на корабль, где ощущает присутствие призраков людей, некогда на нем находившихся или себя призраком среди них. И можно было бы провести связующую нить к погружению в дальнейшем прошлое, если бы был выдержан серьезный авторский тон, но серьезное начало вновь снимается гастрономически: «Но сейчас прошлое явно присутствует. А может быть, дело всего лишь в яблочном пироге». И чуть позже: «Опять то же ощущение в желудке. Непонятно, откуда оно взялось, если „Куин“ уже далеко позади. Полагаю, дело все-таки в яблочном пироге».

Впрочем, нередко авторская ирония доставляла удовольствие, например, представление Кольера о возможной гибели от руки Робинсона: «Лицо Робинсона выражало такую откровенную враждебность, что я даже испугался. «Будь у него в кармане сюртука револьвер, я пропал» , — подумал я. В воображении промелькнул газетный заголовок: «ИМПРЕСАРИО ИЗВЕСТНОЙ АКТРИСЫ СТРЕЛЯЕТ В МУЖЧИНУ». Или так: «СТРЕЛЯЕТ В ЕЕ ЛЮБОВНИКА». Или при попытке освоиться в XIX веке Ричард всматривается в интерьер и обращает внимание на плевательницу: «Ах да, фарфоровая плевательница у плетеного кресла — образец утонченности конца века. Надо мне усовершенствовать свой плевок».

Вся книга построена как одно большое путешествие: начинается роман с отъезда, дороги, затем экскурсия на корабль из прошлого, наконец, путешествие в другую эпоху. Однако меня как читателя автор не вовлек в это путешествие. Трудно сказать, почему. Может, потому, что не верится в жизненность героев на фоне слишком большого числа условностей, таких, как облака-лица, например, проплывающие над гостиницей.

В романе противопоставляется сознание Ричарда, автора записок, и рациональное сознание его брата, обрамляющее рукопись и иногда сокращающее на глазах читателя многочисленные гипнотические повторы героя. С приемом верить / не верить в происходящее можно столкнуться в «Щелкунчике» Гофмана, но у Матесона аллюзией становится многое в образе и характере героя. Например, он возит с собой рукописи и знает, что талантливый писатель, но из предисловия мы узнаем, что единственное им написанное — эта рукопись. Все описанное подается в свете медицинских заключений и психиатрических изменений из-за смертельной болезни. Однако и такой рационалистической трактовке событий нельзя до конца доверять, поскольку в нее не вписывается ряд событий и предметом, те же золотые часы, например. Подаренные Ричарду Элизой в 1896 году, они остаются с героем после перенесения обратно во времени.

Подводя итоги, могу сказать, что в книге использовано немало приемов уже известных в литературе, есть откровенные штампы, которые можно принять в качестве авторской игры в узнаваемые сюжеты и сюжетные ходы. Самое главное — нет сложности характеров героев, слишком они трагически-правильные, что, безусловно, не делает их привлекательными. Характеры неоднозначные — слишком эпизодичны и не развернуты (импресарио и мать героини). Впрочем, на мой взгляд, автор и не ставил своей задачей создание глубоких психологических портретов, поэтому некоторую поверхностность в изображении характеров второстепенных героев не следует ставить ему в упрек. Некоторые стилистические шероховатости производят впечатление нарочитых: они будто служат этаким специфическим признаком жанра. Трагический конфликт романа, заключенный в рамки фантастического сюжета, бесспорно интересен. В книге прослеживается тенденция, характерная для многих выдающихся произведений фантастического жанра: глубокие и серьезные проблемы подаются в форме, доступной для широкого читателя, поэтому роман «Где-то во времени» представляется мне любопытным хотя бы уже с этой позиции.