Теория частей речи в отечественном языкознании

Традиционное понимание частей речи зародилось в эпоху Античности (Платон, Аристотель, Диоген) и перешло сначала в европейскую, а затем и в русскую грамматику М. Смотрицкого (1619, 1648): выделяли имена («бытия») и глагол («деятельность»)^[1]; к частям речи также относили союз («беспадежная часть речи») и член. М. Смотрицкий, выразил отношения «бытия» (вещи) и «деяний» (деятельности) и установил, что в отношениях " вещь - деяние" устанавливаются отношения «качество — качественное отношение«^[2].

" Первичные"^[3] и современные теории^[4] частей речи представляют собой отображение особенностей данного языка и отражение логических (понятийных) категорий^[5], связанных с категориями мышления. Именно этим и определяются план содержания (грамматическое (категориальное) значение (лексико-грамматическое)) частей речи и план выражения (грамматическая форма (формально-морфологические признаки)). Система частей речи состоит из чисто грамматической классификации слов (ср. изменяемые и неизменяемые части речи), а функциональная классификация (с точки зрения члена предложения) определяется выполняемой частями речи синтаксической функцией (синтаксической ролью в предложении).

Учение о частях речи в русском языкознании^[6] традиционно начинают рассматривать с «Российской грамматики» (1775) М. В. Ломоносова и продолжают «Грамматическим учением о слове» В. В. Виноградова^[7]. Ретроспектива изучения частей речи отражена и в работах современных грамматистов (В. Г. Руделёв, А. Л. Шарандин и др.)^[8]. В описании системы частей речи особое внимание сосредоточивается не только на формировании традиционной системы частей речи, но и на выражении частями речи значения меры и степени проявления признака, процесса, действия, предмета или состояния.

Грамматика М. В. Ломоносова возникла из исследований фактов самого русского языка^[9]. В «учении о частях слова» Ломоносов использовал термин " знаменательные части слова" : «…Слово человеческое имеет осмь частей знаменательных: 1) имя для названия вещей; 2) местоимение для сокращения именования; 3) глагол для названия деяний; 4) причастие для сокращения соединением имени и глагола в одно речение; 5) наречие для краткого изображения обстоятельств; 6) предлог для показания принадлежности обстоятельств к вещам или деяниям; 7) союз для изображения взаимности наших понятий; 8) междуметие для краткого изъявления движений духа«^[10].

Основным объектом изучения у Ломоносова становится " слово во всей совокупности своих свойств и признаков, пока еще не слишком дифференцированных и выявленных сознательным образом": речение «можно понимать и как слово, и как предложение, однако внимание устремлено на слово как на единицу, которая действует на любом языковом уровне (и на лексическом, и на грамматическом; на синхронном и в развитии; и как слово, и как предложение и т. д.)»^[11]. Имя определяется как " изображение вещей" , а глагол как " изображение деяний" ^[12], слово - как коммуникативная единица. Такая научная гипотеза объясняет использованное Ломоносовым в «Табели грамматической»^[13] терминологическое сочетание «знаменательные части слова» , или " знаменательные речения" .

В «Российской грамматике» части речи распределяются на главные и служебные. В качестве первых Ломоносов выделяет имена и глаголы, что обусловлено рассмотрением частей речи в отношении к действительности и его утверждением: «Взирая на видимый свет, двоякого рода бытия в нем находим. Первого рода суть чувствительные в нем вещи, второго рода суть оных вещей разные деяния«^[14]. Соответственно, «двоякого рода бытия» отражены в «словесных изображениях» — именах и глаголах. В отличие от «главных частей слова» (имени и глагола), «необходимо нужных в изображении самых наших главных понятий», «служебные части слова» (местоимение, причастие, наречие, предлог, союз и междометие) «в сношении и в сокращении оных служат»^[15]. Тем самым разграничение частей речи на главные и служебные основывается на разграничении языковых знаков, отражающих внеязыковую действительность, и языковых знаков, имеющих отношение к отражению взаимоотношений уже между главными частями речи. Например, причастия «служат к сокращению человеческого слова, заключая в себе имени и глагола силу», а союз служит «для изображения взаимности наших понятий» и т. д.

Различение главных и служебных частей речи связано с их функциональной неоднородностью по отношению друг к другу: если имя и глагол однородны в функциональном отношении и употребляются для обозначения каких-то явлений действительности, то группа служебных частей речи в функциональном отношении однородности не представляет. Так, наречие служит для краткого изображения обстоятельств, тем самым его функция близка к функции знаменательных частей слова (речи), тогда как функция предлогов и союзов ближе к функции грамматической, чтобы знаменательные части речи «имели между собой соответствие»; а междометие по функции тождественно предложению («речи», по терминологии Ломоносова).

Если исходить из постулата Ломоносова о том, что имена и глаголы суть изображения вещей и деяний, то определение прилагательных как " качество знаменующих" ^[16] противоречит пониманию вещи как «любого предмета окружающей действительности»^[17]. Существование качеств по отношению к вещам объясняет и отношение между вещью и деянием: «Вещи к качествам не присоединены необходимо, качества без вещи самой быть не могут»^[16].

Логический взгляд на отношения впоследствии стал грамматической традицией и послужил основой определения категориального значения частей речи. Современные научные грамматики отмечают, что «наиболее обобщенными значениями для частей речи являются значения предмета (субстанции) и признака — процессуального (представляемого как действие или состояние) и непроцессуального (представляемого как качество или свойство)»^[19]. Именно обобщенные значения, характеризующие все слова любой части речи, присутствуют в лексических и морфологических значениях конкретных слов определенного класса^[20].

Отношения между именами прилагательными и глаголами позволяют выявить статус причастия^[21]. Разграничение имен прилагательных и причастий у Ломоносова связано не с их функциональной нагрузкой, а со способом образования — именным или глагольным. Так, характеризуя «порядок речений и их полность», Ломоносов отмечает, что «вольность человеческих мыслей превращает порядок оных и выключает из речи то, чему бы по натуре быть должно было», например: " …земля тучна от росы"  — «выключен» глагол бывает^[22]. Соответственно, полные имена прилагательные, употребленные в атрибутивной функции, в аспекте теории Ломоносова должны были бы рассматриваться для сокращения речи (т.е. предложений с предикатом, выраженным именем прилагательным) и распространения имени. Кроме того, Ломоносов определяет взаимоотношения между именем существительным и глаголом в предложении, где более важным признается личный глагол, поскольку на нем «всей речи» (т.е. предложения) «состоит сила»^[23].

Таким образом, в «Российской грамматике» обнаруживается двоякий подход к статусу глагола в системе частей речи: 1) в логическом аспекте более важным признается имя существительное; 2) в языковом аспекте, наоборот, глагол — основа речи, ее «сила» .

Последующее развитие русской грамматической мысли во многом определялось влиянием «Российской грамматики» М. В. Ломоносова^[24], поэтому период в истории разработки русской грамматики вплоть до 1820−1830-х гг. назван ломоносовским^[25]. Так, если в отношении семантики глагола, его функциональной нагрузки и морфологической очерченности еще наблюдаются какие-либо уточнения, замечания, то касательно состава частей речи русского языка и их взаимоотношений между собой, по существу, изменений не отмечается. Исключением является выделение " имени прилагательного в качестве самостоятельного разряда", или части речи, в «Славянской грамматике». Соответственно, причастие исключается из числа самостоятельных частей речи.

На материале русского языка анализ данного состава частей речи приводится в «Русской грамматике» (1831) А. X. Востокова^[26]. У Востокова логический аспект в значительной степени сочетается с грамматическим, что и позволяет признать имя прилагательное в качестве самостоятельной части речи, а причастие включить в одну из групп имен прилагательных — двойственных. Причастия у Востокова рассматриваются не в главе об имени прилагательном, а в главе, посвященной глаголу, что свидетельствует о противоречивости статуса причастия в системе взаимоотношений глагола и имени прилагательного.

Определение предмета грамматики и содержание ее основных разделов — морфологии и синтаксиса, а также отношения имени существительного и глагола получают дальнейшее развитие в работе Н. Коноплева: «Глаголы составляют жизнь, душу Грамматики, которая есть верная картина целой природы»^[27].

Исследования А. Г. Глаголева^[28] отражают логико-психологический взгляд на части речи: «…самый порядок, в каком сии части следуют одна после другой, объясняется одним только наблюдением постепенного развития душевных способностей человека»^[29]. Отношения имени существительного и глагола не конкретизированы, а наречие определяется как " качество глагола, или, другими словами, сказуемое сказуемого, так что в предложении, заключающем наречие, после глагола находятся две мысли: главная и придаточная" ; например, в предложении Удовольствия пролетают быстро, которое автор использует в качестве иллюстрации, «первая мысль: удовольствия пролетают, вторая: полет их быстр» ^[30]. В этом рассуждении сформулирована весьма интересная и важная мысль: наречия выполняют ту же самую функцию (качество глагола), что и полные имена прилагательные в отношении к имени существительному (качество существительного), и способствуют сокращению двух предикативных синтагм в одну.

Использование логико-психологического подхода в объяснении порядка частей речи, времени их появления в речи человека, а также попытка анализа категорий (универсальных и специфических^[31] (например, категории компаративности — градуалыюсти^[32])) явились развитием логической классификации М. В. Ломоносова.

В трудах Н. И. Греча проведено деление слов на части речи и частицы; «части речи — слова, выражающие существо и качество или действие оного», а " частицы речи — слова, означающие отношение существ, качеств или суждений между собой"^[33].

Период 1840—1860-х гг. характеризуется лингвистическими трудами Ф. И. Буслаева^[34], в которых получили развитие идеи А. X. Востокова, Н. И. Греча, Я. Гримма и В. Гумбольдта. Сущность главных частей речи (т.е. глаголов, имен существительных, прилагательных) Буслаев видел не только в том, что «они означают или действие, или предмет, или свойство, но и в том, какой смысл получают они в предложении, изменяясь по спряжениям и склонениям»^[35]. Па первом месте в отнесении того или иного языкового образования к частям речи оказывается его грамматическая характеристика. Например, утверждается, что «неопределенное наклонение» (инфинитив) и причастие, хотя и «относятся к именам, от глагола произведенным», однако, видоизменяясь по залогам, видам и временам, должны рассматриваться с глаголами^[36].

Научная дискуссия

Интересны рассуждения Ф. И. Буслаева об отношении слов к Словарю и Грамматике: «В Словаре содержится вещество язык;); Грамматика этому веществу дает образ и смысл; достояние Словаря — только одни неподвижные названия предметов; Грамматика определяет их общее значение и указывает на живое вращение их в языке»^[37]. В этом отношении части речи у Буслаева распределены следующим образом: имена существительные, прилагательные и глаголы относятся к Словарю, а другие части речи — к Грамматике, «за исключением производных наречий и разнообразных повторений в образовании имен числительных»^[38]. Место, или позиция, определяет форму существования частей речи: «Подлежащее и сказуемое могут выражаться различными формами; подлежащее — существительным, прилагательным, местоимением, глаголом и пр., однако всегда в виде именительного падежа; сказуемое — глаголом, прилагательным, существительным и пр., однако всегда в виде глагола»^[39].

В работе К. С. Аксакова «Опыт русской грамматики» (1860) впервые в истории русской науки получает «недвусмысленное оформление» подход к частям речи как к языковым категориям: «…разделение слов должно быть нс по внутреннему значению, ими выражаемому, — тогда это было бы разделение самих понятий и предметов, — а, но той форме, которая им дается самим словом. Основанием деления для слова должно быть слово, и ничто другое» ^[40].

Начало следующего этапа в изучении теории частей речи связано с работами А. А. Потебни (работа «Из записок по русской грамматике» (1873)): в его учении о частях речи нашло отражение «углубление учения о слове, о грамматической форме и грамматической категории…»^[41] Характеризуя глагол в системе частей речи, Потебня говорил о языке как деятельности и замечал, что «невозможно смотреть на грамматические категории, каковы глагол, существительное, прилагательное, наречие, как на нечто неизменное, раз навсегда выведенное из всегдашних свойств человеческой мысли. Напротив, даже в относительно небольшие периоды эти категории заметно меняются»^[42]. Потебня установил влияние частей речи на предложение, его структуру и содержание, утверждая, что «с изменением грамматических категорий неизбежно изменяется и то целое, в котором они возникают и изменяются, а именно предложение»^[43].

Динамический подход к частям речи позволил Л. Л. Потебне определить характер их взаимоотношений в языке, значимость той или иной части речи в тот или иной период развития языка; в предложении главное — глагол:

" Главное (независимое от другого) предложение невозможно (кроме случаев опущения глагола) без verbum finitum (то есть глагола в тесном смысле, без причисления к нему причастных форм)… Само по себе verbum finitum составляет предложение… Поэтому, определивши такой глагол, тем самым определим минимум того, что должно заключаться в предложении…"^[44]

Таким образом, значимость глагола как грамматической категории определяется его ролью в раскрытии структуры и содержания предложения.

Важным моментом в дальнейшем развитии теории частей речи в русском языке явилось определение частеречного статуса местоимений и имен числительных, которые были отнесены А. А. Потебней к числу знаменательных слов на основе разграничения ими понятий «отвлеченность» и «формальность»: «Число есть одно из высших отвлечений, но числительное не есть слово формальное»^[45]. Вывод о том, что «не всякая отвлеченность есть формальность», представляется очень важным и позволяет по-иному подойти к разграничению понятий лексической и грамматической семантики: увидеть особенности рассмотрения грамматической и лексической семантики с точки зрения отвлеченности/абстрактности.

Идея А. А. Потебни об определенном параллелизме служебных слов с морфемами является в некотором смысле весьма актуальной:

" Вся суть их [служебных слов] в том, что они служат указателями функций других слов и предложений. Нередко слова эти лишены даже звуковой самостоятельности… так что могут называться словами лишь в том смысле, в каком суффиксы и предлоги, считаемые слитными, суть слова. Такие слова называются чисто формальными и грамматическими«^[44].

К числу служебных слов А. А. Потебня относил союзы, предлоги, частицы и вспомогательные глаголы.

Мысли о системе частей речи А. А. Потебни привлекли внимание многих видных лингвистов. Например, грамматическая концепция Д. Н. Овсянико-Куликовского разделяет точку зрения Потебни, исключая два принципиальных вопроса: 1) об отношении грамматического мышления к логическому, где утверждается, что «процессы и формы логической мысли, с одной стороны, и грамматической — с другой, — это явления… родственные»^[47]; 2) об отношении к слову, которое квалифицируется как единица речи.

Состав частей речи у Д. Н. Овсянико-Куликовского такой же, как и у Потебни, и обусловлен подходом к частям речи как грамматическим формам. В качестве «особой грамматической категории» Овсянико-Куликовский выделяет инфинитив, хотя Потебня достаточно четко видел глагольность инфинитива, о чем свидетельствует его рассуждение о различиях инфинитива («неопределенного наклонения») и отглагольных имен существительных.

Д. Н. Овсянико-Куликовский дает классификацию с учетом знаменательности, обнаруживая определенную закономерность: убывает знаменательность — возрастает формальность. В соответствии с этим автор выделяет четыре группы слов^[48]:

Осознание неправомерности прямого отождествления отвлеченности как лексического значения и формальности позволяет Овсянико-Куликовскому установить определенные соответствия между лексическим и формально-грамматическим значением и далее рассматривать части речи не в одной плоскости, а в некоторой упорядоченности. В этом плане показателен статус имен числительных, которые признаются знаменательной частью речи, но в силу своего отвлеченного характера отличаются от собственно знаменательных слов, что находит отражение в синтаксисе: числительные сочетаются с собственно знаменательными словами — именами существительными — и квалифицируют их, составляя один член предложения.

Однако в грамматической концепции Овсянико-Куликовского не ясен статус деепричастия — оно рассматривается как самостоятельная часть речи, а при характеристике наречий квалифицируется как их разновидность (ср.: «К числу наречий принадлежат деепричастия, отличающиеся от обыкновенных наречий тем, что в них точка зрения наречия осложнена глагольною»^[49]).

В отличие от А. А. Потебни, рассматривая слова как самостоятельные сущности, Д. Н. Овсянико-Куликовский не отрицал того, что слово живет в предложении, и различал морфологические формы слов и синтаксические формы:

" Если слово взято вне речи-мысли (например, в словаре), то оно не имеет синтаксической формы. Но это не отнимает у него грамматической формы… основной признак синтаксической формы и условие, необходимое для ее осуществления, — это участие слова в акте речи-мысли… Грамматические формы характеризуются особыми суффиксами и окончаниями, по которым их можно отличать одну от другой и распознавать вне фразы"^[50].

Слово — самостоятельная сущность, «ценность сама по себе вне предложения; слово, выступая предложением или его предицирующей (рематической) частью, участвует в речи как член другого предложения, как тематическая его часть, что позволяет, в свою очередь, путем предицирования фиксировать другое слово»^[51].

В дальнейшем эта мысль Овсянико-Куликовского позволила человеку создавать и фиксировать более сложные формы мысли, более сложные логические фигуры, такие как отдельные предложения и тексты.

В. А. Богородицкий в учении о частях речи исходил из методологических принципов И. А. Бодуэна де Куртенэ, который отмечал, что «наиболее целесообразною характеристикою языков была бы их характеристика по общим морфологическим и семасиологическим чертам»^[52]. В. А. Богородицкий различал в грамматике морфологию и синтаксис как самостоятельные разделы и считал, что «морфология группирует… слова по характеру их значения и формы в те наиболее крупные разряды, которые известны под названием частей речи»^[53]. Он обращал внимание на соподчинение одних частей речи другим^[54], а при распределении частей речи «смешивал» принципы классификаций: 1) морфологический; 2) синтаксический; 3) семасиологический^[55].

Классификация В. А. Богородицкого дает распределение слов в единстве формы и содержания и представляет собой классификацию частей речи во взаимодействии грамматики и семантики. Слова подразделяются им на " слова с собственным значением" (т.е. обозначающие те или иные понятия: имена существительные, личные местоимения, имена прилагательные, причастия, имена числительные, определительно-указательные местоимения, наречия, деепричастия) и «слова без собственных значений» (т.е. сами по себе не обозначающие понятий: предлоги, союзы и частички). Это различение имеет содержательный признак — изменяемость, которая понимается достаточно широко. Например, наречие умно рассматривается как слово с собственным значением, носителем которого служит основа, соединяющаяся с соответствующим окончанием^[56]. Тем самым некоторые суффиксы трактуются как окончания в силу их формообразующего характера^[57]. Кроме того, содержание «слов с собственным значением» и «слов без собственного значения» обнаруживает различие в синтаксисе.

Другим признаком, устанавливающим «ранговые»^[58] отношения между частями речи, является признак «самостоятельности — подчиненности» , который действует, релевантен в группе знаменательных частей речи: «…одни слова более самостоятельны, другие же подчиняются им, так как служат определением их»^[59]. В содержательном плане это различие проявляется в том, что «самостоятельные слова с собственным значением» отражают мир в форме мысли^[60], а " подчиненные слова с собственным значением" способствуют распространению самостоятельных слов, тем самым отражая действительность, но только в комплексе с основными элементами мысли.

Содержание различий между самостоятельными и подчиненными «словами с собственным значением» обнаруживается в грамматической системе языка. Различия имеют формальный, семасиологический и грамматический (морфологический и синтаксический) характер.

Формальные различия в синтаксическом отношении проявляются в том, что «самостоятельные слова с собственным значением» являются главными членами предложения, между которыми устанавливается и особая связь — координация, а «подчиненные слова с собственным значением» функционируют в качестве второстепенных членов и находятся в подчинительной связи с главными членами предложения. К числу «самостоятельных слов» относятся имя существительное, личное местоимение и глагол^[61]; в число «подчиненных слов» входят имена прилагательные, причастия, имена числительные, определительно-указательные местоимения, наречия и деепричастия.

Разграничение внутри группы «самостоятельных слов с собственным значением» обусловливает соответствующее членение в группе «подчиненных слов с собственным значением» .

В семасиологическом отношении слова противопоставлены на предметы (или «личные указания предметов») и действия^[62]

В морфологическом плане различия проявляются в характере словоизменения: имена «существительные, как названия предметов, и местоимения, как личные указания предметов… изменяются для показания отношений предметов к действиям и между собою, и такое изменение называется склонением; глагол же изменяется для показания способа и времени действия, а также для показания отношений действия к подлежащему известного лица и числа, и такое изменение называется спряжением»^[63].

В синтаксическом отношении различение имени существительного и глагола обусловливает координационную связь между ними. «Подчиненные слова» распадаются на две группы: относящиеся к существительному и относящиеся к глаголу. Части речи, являющиеся придаточными к имени существительному, служат для определения последнего: а) относительно качества; б) относительно числа; в) относительно указания. Соответственно «подчиненные слова» распадаются на имена прилагательные (а также причастия), имена числительные и определительно-указательные местоимения^[64]. В качестве формального признака выделяется согласование с именами существительными. В морфологическом отношении они характеризуются как изменяемые (склоняемые), поскольку наречия рассматриваются Богородицким как «аналогичные, по неизменяемые определения» к глаголу^[64]. В синтаксическом плане отличие глагола от наречия (и деепричастия) проявляется в особом виде подчинительной связи, примыкании — в силу морфологической неизменяемости.

В семасиологическом аспекте различия имени существительного и личного местоимения имеют формальное обоснование: «…отсутствие категории рода в личных местоимениях 1-го и 2-го лица и некоторые особые падежные окончания»^[64].

Таким образом, классификация частей речи у В. А. Богородицкого учитывает единство семасиологических и грамматических характеристик частей речи; понятия о частях речи становятся более полными, содержащими, кроме смысловых различий, еще и формальные^[67].

Формально-грамматическая концепция Ф. Ф. Фортунатова^[68] стала результатом исследований сравнительного языкознания и определяется приверженностью к форме. Фортунатов отказывается от самого термина " части речи" и заменяет его термином " класс слов" . Классификация частей речи предстает как семантико-грамматическая (или грамматико-семантическая) в двух самостоятельных классах: в виде грамматического, или формального, класса целых полных слов и неграмматического класса целых отдельных слов. Понятие " части речи" соотносится с грамматическим (формальным) классом слов.

Фортунатовское понимание частей речи как грамматических классов слов представлено и в теориях современных ученых. Например, В. Г. Руделев формализовал интуитивные представления о языке^[69] и в качестве различительных признаков использовал грамматические значения): 1) несоотнесенности с лицом; 2) падежа; 3) рода; 4) лица; 5) вида; 6) числа; 7) сравнения. В результате такого подхода он выделил 16 грамматических частей речи, или формальных классов слов русского языка: 1) полное причастие; 2) полное прилагательное: 3) числительное; 4) краткое причастие; 5) краткое прилагательное; 6) деепричастие; 7) качественное наречие; 8) наречие; 9) местоимение; 10) существительное; 11) псевдоместоимение; 12) перфект; 13) презенс; 14) императив; 15) инфинитив; 16) междометие^[70]. Глагол в данной классификации представлен не как единая часть речи, имеющая соответствующие (личные и неличные) формы, а как условное название, объединяющее различные грамматические классы слов. Такие глагольные формы, как перфект (глагол прошедшего времени), презенс (глагол настоящего времени), императив, а также особые формы — причастие (полное или краткое), деепричастие, инфинитив возведены в статус самостоятельных слов.

Синтез формальной классификации слов с широко распространенными теориями частей речи представлен в работах А. М. Пешковского, в которых части речи рассматриваются как «основные грамматические категории», «некие реальности», объективно существующие в языке и выполняющие важную роль в построении научной грамматики^[71]. В качестве основных частей речи выделяются имя существительное, имя прилагательное, глагол и наречие, что определяется двумя причинами: 1) эти категории в той или иной степени оформления существуют во всех человеческих языках, независимо от того разнообразия языковых средств, какими они выражаются; 2) они являются категориями, обусловливающими все другие категории.

В общей грамматической картине наиболее важными оказываются имя существительное, глагол и имя прилагательное, сущность которых различна. Рассматривая глагол и имя прилагательное, А. М. Пешковский усматривает их однородность и противопоставленность как в отношении к имени существительному, так и между собой. В отношении к имени существительному они объединены и противопоставлены по признаку несамостоятельности, т. е. обозначают для пас «нечто несамостоятельное, нечто отсылающее нашу мысль на поиски… существительного. Но существительное обозначает предмет» , а " прилагательное и глагол обозначают то, что приписывается предметам, — их признаки" ^[72]. Противопоставленность глагола и имени прилагательного основывается па различиях конкретного наполнения этих признаков: «…категория глагола обозначает действие, а категория прилагательного — качество» ^[73]. Именно такое качественное различие и нашло отражение в языке^[74].

Унаследовав лингвистическое прошлое и развив научные концепции А. А. Шахматова и Л. В. Щербы, академик В. В. Виноградов установил следующую систему частей речи, ставшую традиционной: 1) имя существительное; 2) имя прилагательное; 3) имя числительное; 4) местоимение — «особая» часть речи; 5) наречие; 6) категория состояния; 7) глагол; 8) частицы; 9) предлоги; 10) союзы; 11) модальные слова; 12) междометия. Идеи, высказанные им в «Грамматическом учении о слове», получили дальнейшее развитие в современных теориях (П. А. Лекант, М. В. Панов, E. С. Кубрякова, А. Л. Шарандин и др.)^[75].

• [1] Ср., например: Шарандин А. Л. Глагол в истории отечественного языкознания. К вопросу о месте глагола в системе частей речи русского языка. Тамбов. 2003; Его же. Русский глагол: комплексное описание: моногр. Тамбов, 2009.
• [2] Ср.: Колесникова С. М. Градуальная лексика в современном русском языке // Вести. Моск. гос. обл. ун-та. Сер. «Русская филология». Вып. 2. М., 2006. С. 63−69; Ее же. Типология градуального значения в различных частях речи современного русского языка // Функциональная лингвистика: науч, журнал. Вып. 1. Т. 1. Симферополь, 2010. С. 322−324.
• [3] См.: Ломоносов М. В. Российская грамматика // Ломоносов М. В. Поли. собр. соч. Т. 7: Труды по филологии (1739−1758). М.; Л., 1952. С. 389−578.
• [4] Ср.: Щерба Л. В. О час тях речи в русском языке // Щерба Л. В. Избранные труды по русскому языку. М., 1957; Виноградов В. В. Русский язык. Грамматическое учение о слове. М., 1947; Русская грамматика: в 2 т. / под ред. Η. Ю. Шведовой [и др.]. М., 2005 (1-е изд. — 1980). Т. 1: Морфология; Лекант П. А. Грамматические категории слова и предложения. М., 2007; Бабайцева В. В. Явления переходности в грамматике русского языка. М., 2000; Бабайцева В. В. Избранное. 1955;2005: сб. науч. и науч.-метод. ст. М.; Ставрополь, 2005. См. дои.: Современный русский язык. Теория. Анализ языковых единиц: учебник: в 2 ч. Ч. 2: Морфология. Синтаксис / под ред. Е. И. Дибровой. М., 2001. С. 14−26 [Знаменательные и незнаменательные части речи; Переходность в системе частей речи и явление синкретизма; О первичных и вторичных частях речи]; Современный русский язык: учебник / под ред. В. Г. Костомарова, В. И. Максимова. М., 2003; Современный русский язык: учебник / под ред. С. М. Колесниковой. М., 2008.
• [5] Ср.: Николаева Т. М. Качественные прилагательные и отражение «картины мира» // Славянское и балканское языкознание. [Вып. 7]: Проблемы лексикологии. М., 1983. 235−244.
• [6] См., например: Журавлев В. К. Диахроническая морфология. М., 2000.
• [7] Анализ истории учения см. в работах: Виноградов В. В. Русский язык. Грамматическое учение о слове. М., 1972. С. 10 и далее; Су ник О. П. Общая теория частей речи. М.; Л., 1966. С. 14−19; Супрун А. Е. Части речи в русском языке. М., 1971 и др.
• [8] См., например: Шарандин А. Л. Русский глагол: комплексное описание: моногр. Тамбов, 2009. С. 8−98.
• [9] См.: Карева Н. В. Наименования глагольных категорий в «Российской грамматике» М. В. Ломоносова: автореф. дис. … канд. филол. наук. СПб., 2011.
• [10] Ломоносов М. В. Российская грамматика. С. 408. Здесь и далее выделения в тексте принадлежат автору настоящего пособия.
• [11] Колесов В. В. Древнерусский литературный язык. Л., 1989. С. 126.
• [12] Ломоносов М. В. Российская грамматика. С. 406.
• [13] См.: Ломоносов М. В. [Материалы к российской грамматике] // Ломоносов М. В. Полн. собр. соч. Т. 7. С. 596b.
• [14] Ломоносов М. В. Российская грамматика. С. 405.
• [15] Ломоносов М. В. Указ. соч. С. 408.
• [16] Ломоносов М. В. Указ. соч. С. 409.
• [17] Словарь русского языка XVIII века. Л., 1991. С. 101.
• [18] Ломоносов М. В. Указ. соч. С. 409.
• [19] Русская грамматика: в 2 т. / под ред. Η. Ю. Шведовой [и др.]. Т. 2: Синтаксис. С. 453.
• [20] Русская грамматика / под ред. Н. Ю. Шведовой [и др.]. Т. 2. С. 453.
• [21] Подробное описание грамматики русского причастия см.: Замятина И. В. Грамматика русского причастия: [моногр.]. Пенза, 2009.
• [22] Ломоносов М. В. Указ. соч. С. 419.
• [23] Ломоносов М. В. Указ. соч. С. 567.
• [24] Ср.: Водовозов В. И. Русские грамматики // Педагогический сборник, издаваемый в Главном управлении военно-учебных заведений. 1871. Кн. 7. Ч. II. С. 864- 875; Кн. 10. С. 1243−1257; Кн. 11. С. 1389−1405; Кн. 12. С. 1531−1540. Обозрение содержания и общая характеристика «Российской грамматики» М. В. Ломоносова, грамматических трудов А. X. Востокова, Н. И. Греча, Г. А. Павского, учебных грамматик Иванова, В. Половцева, П. Перевлесского и П. Смирнова.
• [25] См. подробно: Шарандин А. Л. Русский глагол: комплексное описание. С. 11 и далее.
• [26] См.: Востоков А. X. Русская грамматика Александра Востокова, по начертанию его же сокращённой грамматики, полнее изложенная. СПб.: Тип. Глазунова, 1831. Ср.: Востоков Λ. X. Замечания на критику «Сокращенной русской грамматики», помещенную в №№ 17 и 18 Телескопа (стр. 78−97 и 235−256) // Телескоп. 1831. Ч. VI. № 22. С. 255−274. Полемика с И. Калайдовичем по вопросу об общих принципах построения русской грамматики, ее терминологии и по отдельным конкретным вопросам русской морфологии (определение имени существительного, уменьшительные и увеличительные суффиксы, категория единичности и множественности, склонение, определение местоимений и их отношения к другим частям речи, учение о залогах глагола, классификация спряжений, безличные глаголы, определение наречия, предлога, союза и междометия). См. рецензию И. Калайдовича на «Сокращенную русскую грамматику» А. X. Востокова, опубликованную в журнале «Телескоп» (1831. № 17 и 18). Краткие замечания о предмете и объеме синтаксиса. Определение понятия подлежащего. Замечания о согласовании числительных с существительными и о некоторых вопросах глагольного управления. Рец. И. Калайдовича опубл.: Телескоп. 1832. Ч. VIII. № 5.
• [27] См.: Коноплев Н. Опыт новой системы грамматики // Телескоп. 1831. Ч. VI. № 24. С. 449−460.
• [28] См.: Глаголев А. Г. Умозрительные и опытные основания словесности. СПб.: Тип. Императорской Российской Академии, 1834. Ср.: Глаголев А. Г. О постепенном развитии первообразных языков // Труды О-ва любителей росс, словесности. Ч. III. М., 1823. С. 15−28. Рассуждение о происхождении русских наречий и союзов (С. 24): Замечание о грамматической и функциональной близости имен прилагательных и причастий (С. 26).
• [29] Глаголев А. Г. Умозрительные и опытные основания словесности. С. 20.
• [30] Глаголев А. Г. Указ. соч. С. 23.
• [31] Ср.: Ульман С. Семантические универсалии // Новое в лингвистике. Вып. 5. М., 1970. С. 250−299.
• [32] Ср.: Есперсен О. Философия грамматики. М., 1958; Сепир Э. Градуирование: семантическое исследование // Новое в зарубежной лингвистике. М., 1986; Лингвистический энциклопедический словарь / гл. ред. В. Н. Ярцева. М., 1990; Колесникова С. М. Функционально-семантическая категория градуальности в современном русском языке. М., 2010.
• [33] Греч Н. И. Практическая русская грамматика, изданная Николаем Гречем. 2-е изд., испр. (1-е изд. — 1827). СПб.: Тип. Н. Греча, 1834. С. 22.
• [34] См.: Буслаев Ф. И. Историческая грамматика русского языка, составленная Федором Буслаевым. Ч. 1−2. М., 1863; 1-е изд.: Опыт исторической грамматики русского языка: в 2 ч. М., 1858. [Ч. I: Этимология; Ч. II: Синтаксис].
• [35] Буслаев Ф. И. Указ. соч. С. 318.
• [36] Буслаев Ф. И. Указ. соч. С. 343.
• [37] Буслаев Ф. И. Указ. соч. С. 18.
• [38] Буслаев Ф. И. Указ. соч. С. 6−7.
• [39] Буслаев Ф. И. Указ. соч. С. 5.
• [40] Аксаков К. С. Опыт русской грамматики // Аксаков К. С. Поли. собр. соч. Т. 3. Ч. 2. М., 1880. С. 20−21.
• [41] Виноградов В. В. Современный русский язык. С. 6.
• [42] Потебня А. А. Указ. соч. С. 82.
• [43] Потебня А. А. Указ. соч. С. 83.
• [44] Потебня А. А. Указ. соч. С. 84.
• [45] Потебня А. А. Указ. соч. С. 36.
• [46] Потебня А. А. Указ. соч. С. 84.
• [47] Овсянико-Куликовский Д. П. Синтаксис русского языка. СПб., 1902. С. 12.
• [48] Овсянико-Куликовский Д. И. Указ. соч. С. 50.
• [49] Овсянико-Куликовский Д. Н. Синтаксис русского языка. С. 45.
• [50] Овсянико-Куликовский Д. II. Синтаксис русского языка. С. 8.
• [51] Овсянико-Куликовский Д. Н. Указ. соч. С. 30.
• [52] Бодуэн де Куртенэ И. А. Избранные труды по общему языкознанию. М., Т. 1−2, 1963. С. 133. Ср.: Степанов Ю. С. Имена, предикаты, предложения (семиологическая грамматика). М., 2002.
• [53] Богородицкий В. А. Общий курс русской грамматики. М.; Л., 1935. С. 91.
• [54] Богородицкий В. А. С. 104.
• [55] Бодуэн де Куртенэ И. А. Указ. соч. С. 47.
• [56] Богородицкий В. А. Общий курс русской грамматики. С. 104.
• [57] Ср. более широкое понимание флексии η современной работе: Милославский И. Г. Морфологические категории в современном русском языке. М., 1981.
• [58] См. об этом: Шарандин А. Л. Русский глагол: комплексное описание. С. 42 и далее.
• [59] Богородицкий В. А. Указ. соч. С. 104.
• [60] Богородицкий В. А. Указ. соч. С. 201.
• [61] Богородицкий В. А. Указ. соч. С. 106.
• [62] Ср., например, с ономасиологическим направлением: Кубрякова E. С. Части речи в ономасиологическом освещении. М., 1978.
• [63] Богородицкий В. А. Указ. соч. С. 104−105.
• [64] Богородицкий В. А. Указ. соч. С. 105.
• [65] Богородицкий В. А. Указ. соч. С. 105.
• [66] Богородицкий В. А. Указ. соч. С. 105.
• [67] Богородицкий В. А. Указ. соч. С. 107.
• [68] См.: Фортунатов Ф. Ф. Избранные труды. Т. 1−2. М., 1956.
• [69] См.: Руделёв В. Г. Грамматическая теория Ф. Ф. Фортунатова // Русские языковеды: межвуз. сб. науч. тр. Тамбов, 1975. С. 9.
• [70] См.: Руделёв В. Г. Указ. соч. С. 24.
• [71] См.: Пешковский А. М. Русский синтаксис в научном освещении. М., 1956. С. 74.
• [72] Пешковский А. М. Указ. соч. С. 75.
• [73] Пешковский А. М. Указ. соч. С. 84.
• [74] Ср. доп.: Звегиицев В. А. Язык и лингвистическая теория. М., 1973.
• [75] Отдельные исторические сведения представлены в тексте настоящего пособия.