Риторическая форма авторства

Вероятностная картина мира в качестве риторического феномена имеет кореферентный характер. Ею предполагается, что всякий субъект ментальности обладает собственной субъективной картиной мира, но что эти эгореферентные перспективы жизни принципиально совместимы в интерсубъективной их конвергенции.

С референтной компетенцией такого рода коррелирует интерактивная форма авторства. Суть такого коммуникативного поведения, предтечей которого можно считать Сократа с его «майевтикой», заключается в том, что аргументация говорящего дискурсивно разворачивается не в его креативном сознании, где она зародилась, а в рецептивном сознании адресата.

Тейяр стремится «подсказать, не столько что-либо утверждая, сколько побуждая поразмыслить» (215). Например: «Ия спрашиваю: можно ли, судя по составу и по всему их облику, хоть на миг усомниться в очевидном родстве…» (74); или: «После всего сказанного, в какой форме следует ожидать возникновения этой человеческой ветви?» (146); или: «Можно ли включить мысль в органический поток пространства-времени, не оказавшись вынужденным предоставить ей первое место в этом процессе?» (176) и множество подобных апелляций.

Это отнюдь не традиционные «риторические вопросы» с очевидным ответом. Они предполагают совместный поиск ответа в точке встречи двух или нескольких сознаний. Вот характерный пример: «Но кто же, в конце концов, устремится к этим обетованным горизонтам?

Рассмотрим снова, и более детально…" (129).

В другом месте Тейяр говорит: «Назовем эту единицу пластом. Нам тут же придется ею воспользоваться» (108); или: «Запомним это время и это распределение — в них содержится целый урок» (131) и т. д.

Для риторического поведения автора «Человеческого феномена» характерно частое обращение к нероевому, интерсубъективному «мы». Так, по поводу «исторической игры форм» он спрашивает: «Не чувствуем ли мы ее в каждом из нас?» (124). Другой пример: «Что это — действие миграций или результат подражания? […] Перемещение народов или перемещение культуры?.. Мы еще не можем ответить» (165). Или еще: «Не является ли феномен возникновения тем самым актом, посредством которого острие нашего ума проникает в абсолютное?» (176).

Это отнюдь не традиционное для научного текста декоративное «мы», которое — как псевдоним «я» — бывает призвано засвидетельствовать сверхличную значимость сообщаемой информации. Тейяровское «я» не укрывается в «мы», но, напротив, раскрывается в нем, осуществляя знаменательные переходы от апеллятивного «мы» к апеллирующему «я»:

«Что же произошло в период, разделяющий нас?

Я не знаю более волнующей, более яркой картины биологической реальности ноогенеза…" (173).

Аналогичный пример перехода, но совершаемого в обратном порядке — от «я» к нероевому, персонализированному «мы»: «Даже при таком глубоком нарушении правил ноогенеза я утверждаю, что мы должны не отчаиваться, а вновь рассмотреть самих себя» (203).

Пишущий Тейяр, не скрываясь за обезличивающими формулировками научного письма, все время имеет в виду аудиторию своего высказывания и предполагаемый рецептивный эффект собственного текста: «Как […] представить развитие гоминизации в течение столь краткого и столь изумительно плодотворного периода?» (167); «передо мной встает задача объяснить, в чем состоит специфическая модификация…» (79); «В заключение мне остается лишь уточнить свою мысль по трем вопросам, которые обычно затрудняют моих читателей» (233) и т. п.

В основе подобного коммуникативного поведения лежит пафос самообъективации (или «самотрансценденции» по слову Виктора Франкла^[1]) в качестве риторической фигуры авторства. Коммуникативная самообъективация — это не регламентированная жанровыми конвенциями самоидентификация автора. Она предполагает выход за пределы собственной данности и субъективного «автопроекта» и переход на позицию интерсубъективной авторефлексии. Содержанием внерегламентарной риторической рефлексии оказываются креативно-рецептивные возможности ментального сотрудничества коммуникантов.

Вот несколько знаменательных микрофрагментов тейяровского текста — проявителей свойственной ему самотрансцендентной формы авторства:

«В конце каждого из этапов, которые ведут нас к человеку, я, как припев, все повторяю одно и то же. Потому что, стоит только забыть об этом, все станет непонятным» (97).

«Чем больше мне приходилось встречаться с этой проблемой и заниматься ею, тем больше мне навязывалась мысль…» (125).

«Они еще совсем не были людьми, то есть, согласно моему способу выражаться, еще не шагнули на ступень рефлексии (158).

«Парадоксальная, но яркая формула. Чем больше я думаю над ней, тем больше вижу, что Брёй прав» (172).

Само содержание авторской мысли в процессе дискурсии продолжает формироваться актами авторефлексии: «С самой первой страницы этой книги я пытаюсь показать лишь одно…» (176); «В самой своей сути содержание предшествующих страниц целиком сводится к тому простому утверждению…» (228). «Такова третья, самая решающая из всех оптация, завершающая определение и выяснение моей научной позиции перед лицом феномена человека» (232).

Последовательная самообъективация авторской рефлексии не позволяет Тейяру абсолютизировать содержание своего дискурса: «Я мог во многом ошибиться. Пусть другие сделают лучше. Я хотел бы лишь дать почувствовать вместе с реальностью, трудностью и срочностью проблемы соответствующий порядок величин и форму решения» (227). Очевидно, что высказывания подобного рода реализуются в модальности постигания (а не знания, убеждения или мнения).

• [1] «Быть человеком — значит выходить за пределы самого себя. Я бы сказал, что сущность человеческого существования заключена в его самотрансценденции» (Франки В. Человек в поисках смысла. М., 1990. С. 51).