Истоки русского Просвещения

Доминирующая тенденция развития культуры в России XVIII в. была сходна с европейской: отделение науки от религиозно-мифологического мировоззрения, создание новой картины мира и новых источников знания. Просветительская государственная политика в России началась в правление Петра I. Две проблемы вызывают наибольшие споры и разногласия. Во-первых, это оценка степени самостоятельности просветительского движения, во-вторых, — механизм Просвещения в России.

Проблема органичности культуры XVIII в. в общем развитии национальной культуры была дискуссионной с самого начала. Крайний вариант суждений — утверждение о радикальном насилии, совершенном государством над естественно развивавшейся русской культурой. За это критиковали Петра I еще при жизни, а затем — в сочинениях славянофилов. Наиболее точно она была сформулирована В. Г. Белинским: «Русская литература есть не туземное, а пересадиое растение…» Считалось, что механически были соединены (а по сути, противостояли) два разнородных начала — национально-традиционное и заимствованное, европейское. В зависимости от позиции автора эта концепция рождала положительную или негативную оценку петровского поворота. В литературоведении положительная оценка дана А. Н. Пыпиным, в социологии — Г. В. Плехановым.

Но при этом неопровергнугым остался факт жизнеспособности культуры нового типа в России, которая стала доминирующей и в среде которой мы живем до сих пор. Вряд ли современные противники петровских преобразований захотели бы представить себе русскую культуру без Пушкина, Чайковского, Герцена, Достоевского, появление которых было прямым результатом «насаждения» в России западного просветительства.

Другой подход был предложен учеными, которые отстаивают единство, стадиальность и эволюционизм русской культуры. Знаменитый пушкинист Г. А. Гуковский стремился вычленить исконно русские традиции в характере усвоения иноземного опыта. По мнению сторонников этой позиции, усваивается сегодня лишь то, что завтра было бы само собой выработано органически. Этот подход плодотворен для построения цельных моделей развития национальной культуры. Однако умаление, принижение последствий петровских усилий (перемены уже вызрели в глубинах национального духа) также крайность. XVII век, время «замешательства» русской культуры, мог выбрать, но не выбрал; подготовил, но не осуществил. К тому же темп перемен Петра I и сам механизм перемен не имеют аналогов в предыдущих веках.

Истина редко обнаруживается в крайностях. Культура — слишком сложный организм, чтобы подчиняться однозначным решениям. Следует признать значительную (а в ряде культурных областей решающую) роль заимствований извне, с Запада. Но заимствование есть всеобщий закон культуры, использование которого говорит о могуществе национального духа, имеющего силу переработать, адаптировать иную культурную традицию, сделав ее своей. В результате в России возникли не две разные культуры, как нередко утверждают, а культурное многоголосие, культурный калейдоскоп.

Даже образованное дворянство, которое ближе других сословий стояло к богатствам европейской культуры, не могло похвастаться равномерным ее усвоением. Слой просветителей и поместное дворянство по-разному восприняли просвещенческий культурный материал. Другие сословия (купечество, казачество, священнослужители) осваивали лишь отдельные элементы западной культуры. Четкий водораздел между европеизированной культурой дворянства и традиционной культурой народа проведен, скорее, в научной оценке этого факта, а в жизни граница дробилась на множество переходных ступеней.

Перерастание государственного просветительства в эпоху Просвещения в России шло иначе, чем в Западной Европе, и имело несколько иное содержание. Если для европейского просвещения главной задачей была выработка положительных научных знаний, то в России — усвоение знаний, преодоление традиционности при помощи чужих рациональных знаний. Иначе говоря, приоритетным направлением было не развитие науки, а обучение, школа; не написание новых книг, а их распространение.

Поэтому период просветительской политики государства от Петра I до Александра I можно назвать периодом «вестернизации» России (от англ. West — Запад), или европеизации.

Начиная с петровской эпохи, новая русская культура создавалась в условиях активного усвоения западноевропейской культуры, ее программ и концептуальных схем. Новая русская культура строится как более или менее самобытный слепок с культуры Европы. Создатели новой культуры, как правило, и не стремились быть оригинальными. Они выступали как культуртрегеры, просветители, проводники европейского просвещения. Они стремились подражать, усваивать, гордясь удачным приобретением знания, навыка, идеи.

Просветительство в России оказалось временем вдохновенного ученичества, усвоения идей европейского Просвещения в условиях слабой собственной светской интеллектуальной традиции. Ученический мотив в русской культуре XVIII в., безусловно, доминировал.

Главная особенность русского просветительства — исключительно большая роль государства и Петра I. Просветителями сначала выступили люди, имевшие власть. Ни церковь, ни дворянство их не поддержали и даже сопротивлялись. Поэтому просветительская политика государства имела насильственный, принудительный, а подчас и репрессивный характер.

Роль «спускового механизма» культурного переворота, который мы обозначили как вестернизацию, выполнило русское самодержавное государство и Петр I. Почти безграничные возможности самодержавной власти для преобразований опирались на соединение собственно политической власти с властью церковной и с силой народного мнения.

Со времен Алексея Михайловича идея надконфессионального государства, в котором монарх распоряжается общественным благом, переносится в Россию. Для Петра эта концепция была исходным моментом государственных преобразований. Речь идет о своеобразной трансплантации европейской идеи абсолютизма в контекст сложившейся национальной традиции. Идея монарха как гаранта социальной гармонии и справедливости соединялась с патриархальными представлениями о царе-батюшке.

На пути к имперству самодержавная власть окончательно подчинила себе церковь. В системе петровских преобразований церковная реформа вовсе не была случайным эпизодом. Напротив, она носила едва ли не самый последовательный и принципиальный характер. Религиозный философ начала XX в. Г. В. Флоровский считал, что «это был властный и резкий опыт государственной секуляризации», и опыт удался. Г. В. Флоровский настаивал, что именно новое место церкви в государстве и обществе, а не «западничество» было настоящим «переворотом».

После смерти патриарха Адриана в 1700 г. новый патриарх избран не был. Временно управлял «местоблюститель патриаршего престола», соратник царя Стефан Яворский. А после его смерти в 1721 г. патриаршество в России было упразднено, а руководство церковью передано светскому государственному ведомству — Синоду. Глава государства автоматически стал и главой Русской православной церкви. Это придавало самодержавию еще более иррациональный, сакрализованный характер.

В 1721—1722 гг. самым последовательным и талантливым идеологом петровского государства Феофаном Прокоповичем были написаны два сочинения, имевшие концептуальное значение для новой организации власти, — «Правда воли монаршей» и «Духовный регламент». В обоих сочинениях просматривается авторство и самого императора. Фактически эти документы — идеологическая программа новой власти, манифест и декларация новой жизни.

«Правда воли монаршей» — настоящая поэма царской власти. Автор не жалел аргументов и риторических красот для обоснования ее беспредельности и необходимости. Для Ф. Прокоповича настоящая вера — абсолют государства, и вовсе нет никакой особой духовной власти, это заблуждение католичества («папежский се дух»). Государь же есть «хранитель обеих скрижалей», обладающий всей полнотой власти на земле, подобно отцу небесному на небе.

Учреждение в форме «Духовного коллегиума» (Синод) для управления духовными делами предполагалось не церковного, а чисто государственного характера — подобно всем остальным органам управления государственными делами: коммерц-коллегия или берг-коллегия. Аргумент — государственная польза. Члены Синода — ведомства духовных дел — должны были приносить государственную присягу как обыкновенные чиновники вплоть до 1901 г. В присяге монарх именовался «крайним судиею Духовной сей Коллегии». Синод действовал и распоряжался церковными делами от имени государя.

Почему же реформа церкви означала столь радикальные последствия для самосознания нации и для ее духовного самочувствия? «Регулярное» государство Петра I брало на себя попечительную и учительную роль по отношению к своим подданным — роль, которая прежде принадлежала, главным образом, церкви. Дело не ограничилось отменой патриаршества и учреждением светского управления церковными делами — Синодом. Власть взяла на себя заботу о религиозном воспитании и духовном благополучии народа, а если затем и передоверяла эту функцию священнослужителям, то под неусыпным контролем и руководством государственных чинов. Государственная власть узурпировала власть Божественную.

Перемены в положении церкви были столь значительны, что у ряда религиозных мыслителей и исследователей XX в. возникала аналогия с европейской Реформацией (Г.В. Флоровский). При характеристике нового типа власти часто используется термин «цезаре папизм», подчеркивающий первенство «цезаря» над главой церкви.

Одним из важных социокультурных последствий подчинения церкви государству стало снижение значимости сословия священнослужителей, переход основной его массы в социальные низы. Для Петра I и его единомышленников духовенство было даже не сословием, а лишь особым «чином», профессией в большом государственном организме — сродни военным, врачам, художникам (Ф. Прокопович. «Духовный регламент»). Церковная культура перестает доминировать в глазах общества, уходит в тень, сохраняясь в слое традиционности и «старины», а то и квалифицируется как «суеверие».

На православную церковь под государственным руководством была возложена задача примирить традиционную духовность с культурой, выстроенной на идее государственного прогресса и монархического всевластия. Церковь приняла на себя эту роль не без сопротивления, но уже к началу елизаветинского царствования сопротивление было сломлено и императорский культ введен в церковный обиход. Одним из выражений этого процесса было развитие панегирической проповеди, которая и по содержанию, и по своим формальным характеристикам напоминала светскую торжественную оду. Это была одна из точек соприкосновения светской и духовной культуры XVIII в.

В государстве к тому же довольно часто традиционная церковность ассоциировалась с «суеверием». Особенно доставалось монастырям. Петр видел в монашестве одно только плутовство и тунеядство: «Сия гангрена и у нас зело было распространятця начала». В «Духовном регламенте» монастырям запрещалось заниматься книжным и письменным делом, «понеже ничто так монашеского безмолвия не разоряет, как суетная их и тщетная письма», а потому чернила и бумагу разрешалось иметь только настоятелю монастыря. Образчиком такого подозрительного отношения был знаменитый указ Петра I, повелевавший, чтобы духовный отец открывал уголовному следователю грехи, сказанные ему на исповеди. Духовенство должно было почувствовать, что теперь между ним и народом стоит государство; оно берет на себя все заботы о теле и душах подданных. С этого времени начинается постепенное падение института духовного «отчества», когда человек поверял свои тайные страхи и мысли избранному им самим «духовному отцу», а не священнику прихода, к которому оказался «приписан». Регулярное государство хотело добиться «порядка» в любых проявлениях человеческой воли.