Реальность и идеал в художественных образах и представлениях эпохи

Русская культура XVIII в. характеризуется наличием двух реальностей: мира конкретной действительности и мира правил. Бытовая реальность каждодневного течения жизни с петровских времен трактовалась как «неправильная», «нерегулярная». Ей противостояла система идеализированного описания «правильной структуры». Для образа идеального государства таковыми были «Табель о рангах», «Духовный регламент», екатерининский «Наказ» для Уложенной комиссии, «Манифест о вольности дворянства» и т. п.

Точно так же в культурной жизни ясно выражено стремление к плану, порядку, правилам, образцу. Это касалось стихосложения, написания писем, поведения, и в том числе светской живописи. Пейзажная школа вырабатывала свои законы колористики: небо — голубое, дерево — зеленое, земля — коричневая. У графиков собственные правила: на первом плане — жанровая сценка, на втором — «водная гладь», на третьем — ряд зданий.

Действительность существовала, поскольку она соотносилась с идеалом. Идеал же всегда располагался в отдалении. То это был миф о «золотом веке» единения с природой, то античный образец, то образ просвещенной Европы. Идеал был вынесен в иное пространство и время, «заграница» получила символическое значение эталона «правильной» жизни. Несмотря на многочисленные путешествия русских в Европу, начал формироваться миф о Западе и устойчивая тенденция оценивать русскую жизнь в сопоставлении с внешним эталоном .

Обозначая подмену реальности декорацией, часто используют выражение «потемкинские деревни». Этот образ родился в XVIII в. и имел много воплощений. Попробуем разобраться, как воспринимали бутафорию такого рода сами современники, только ли как грубый обман? Создание ложного впечатления о показном благополучии, скрытие истинного положения за пышным фасадом «идеала», демонстрация «образца» — не этим ли занималась вся «европейская» культура России после Петра?

Современники знаменитого путешествия Екатерины II в 1787 г. по пустынным степям только что присоединенной Тавриды потратили немало чернил на разоблачение декораций и спектаклей, устроенных светлейшим князем Потемкиным на пути следования императрицы. Очевидец-швед И.-А. Эренстрем писал: «От природы пустые степи… были распоряжением Потемкина населены людьми, на большом расстоянии видны были деревни, но они были намалеваны на ширмах; люди же и стада пригнаны фигурировать для этого случая, чтобы дать самодержице выгодное понятие о богатстве этой страны…» Всюду устроенные магазины с богатыми товарами были одни и те же — они просто перевозились с места на место, как перегонялись люди и стада скота по ночам на новое место. Потемкин выполнил даже желание государыни видеть «амазонскую роту», нарядив гарнизонных дам в «юпкй из малинового бархата, обшитые золотым галуном… курточки зеленого бархата… на головах тюрбаны из белой дымки… с белыми страусовыми перьями». Их даже вооружили: дали по ружью и по три холостых патрона. «Монархиня видела и не видала», — писал князь М. М. Щербатов, пытаясь объяснить похвалы государыни представленной ей картине благоденствия.

Русская императрица путешествовала в компании с австрийским монархом Иосифом II, в ее окружении были высокопоставленные лица из европейских стран, дипломаты и посланники. Действительно ли ей самой хотелось видеть реальное положение дел или она предпочитала «составить впечатление» у своих иноземных гостей о новой России: богатой, обильной, благоденствующей под попечением «просвещенной» государыни? Не угадал ли бывший фаворит ее истинные намерения? Не было ли в «чудесах» Потемкина чего-то большего, чем примитивное карьеристское желание угодить?

Светлейший князь вообще славился устройством всевозможных празднеств с фейерверками и иллюминациями. Громадное впечатление на гостей Екатерины II произвели фейерверки в Каневе, Севастополе, при закладке Екатеринославля: с тысячами ракет, пылающими вензелями императрицы, «жирандолью с букетом» и «огненной горой». Реальные города и деревни по пути следования высочайшей экспедиции украшались цветами и знаменами. Потемкинская феерия была так блестяща, что создание поддельных деревень и демонстрация толп довольных «селян» и стад скота вполне органично вписывалось в этот «проект».

Знаковое содержание путешествия подчеркивалось постоянно. Екатерина со спутниками часть пути по Днепру проделала на галерах, выстроенных в римском стиле с богатейшим декором. Тема российского флота продолжилась спуском на воду трех кораблей в Херсоне в присутствии императрицы и завершилась апофеозом во время посещения Севастополя с парадным обедом в Инкерманском дворце с видом на севастопольский рейд с десятками кораблей российского флота. Как отделить знаковые явления от грубой лжи? Весь XVIII век насквозь театрален, он старался казаться близким к чаемому идеалу; демонстрировал себя таким, каким видел в мечтах, игнорируя грубую действительность.

Умнейший из екатерининских фаворитов манифестировал в этом путешествии три основных идеи новой России: тему флота, тему армии, тему патроната государства над подданными. То, что ранее видели только на бумаге и в воображении, вдруг предстало воочию почти исполненным. Среди иностранных гостей было много толков об этом парадоксе русской жизни. Граф де Людольф замечал, что в России каждый день появляются планы, один другого грандиознее, «в данную минуту это есть наиболее обильная проектами в мире страна» — настолько обильная, что планы не успевают осуществлять. Характерно, что, увидев «потемкинские» миражи, большинство иностранных наблюдателей сделали вполне рациональный вывод о скорой войне России с Турцией. И не ошиблись.

Идеи просвещения в XVIII в. материализовались в особое пристрастие к различным формам «потемкинских деревень»: театральные постановки, декорации, многочисленные маскарадные апофеозы. Это была игра на взаимной договоренности, игра, рассчитанная не столько на обман, сколько на самообольщение. Однако смешения сфер идеала и реальности до конца не происходило. И самые главный режиссер этого всеобщего театра — просвещенная императрица — лучше других это чувствовала. Очевидец рассказывал, что однажды во время модной игры в буриме Екатерина II после предложенных ей слов «воздушные замки» приписала, что она их хорошо знает, так как каждый день к ним что-нибудь достраивает.

А ускоренное обновление в России добавило к этой ситуации и то, что культура не успевала себя осознавать. Темп вводимых сверху перемен обгонял сознание человека, принуждая его казаться более изменившимся, чем это было на самом деле. Так происходило и с людьми, и с явлениями, и с самими обществом, и с государством. Екатерина П в переписке с Вольтером невольно преувеличивала степень «свропейства» в России, создавала образ просвещенной правительницы. Получилось так, что культура XVIII века отражала не столько реальных людей и реальную жизнь, сколько их «идеальный образ», их представления о себе, какими они хотели быть. С этим обстоятельством связана такая черта культуры этого времени, как маскарадность, карнавалыюсть.

Не случаен расцвет театральности и декоративного искусства. Все должны были хорошо играть свою «роль». Екатерины II еще и потому звалась Великой, что она блистательно сыграла сразу много ролей: «богоподобной царицы», «Минервы», просвещенного монарха, умной собеседницы, талантливой журналистки, любвеобильной женщины, тонкого поэта.

Маскарадная культура всегда полна иносказаний и аллегорий. Предмет редко называется своим именем. Речь приобретает пышную преувеличенность, чувства — экзальтированность. Дама, которая не умела вовремя упасть в обморок, не могла считаться достаточно светской и образованной. При этом барочная маскараднобалетная культура, которая хлынула в Россию в 1730—1760-х гг., вовсе не уничтожила старые формы карнавальной зрелищности и скоморошничества (кукольные представления на ярмарках, «ряженые», гадания, обряды и т. п.). Они придали культуре XVIII в. выраженную мифологичность.

Век сочинял себя таким, каким хотел видеть. Люди этого времени предпочитали писать стихи, мадригалы, оды, а не дневники; собирать не документы, а диковинки. Ни пейзаж, ни портрет, ни гравюра, ни архитектура XVIII в. не отражают реалий жизни. Они отражают миф о своем времени и о людях этого удивительного века.