«Мрачное семилетие» культуры (1848—1855)

В 1839 г. в печати появилось стихотворение М. Ю. Лермонтова «Дума», которое начиналось так:

Печально я гляжу на наше поколенье!

Его грядущее — иль пусто, иль темно.

Меж тем, под бременем познанья и сомненья, В бездействии состарится оно.

Поколение поэта, судьбу которого ему не было суждено разделить, «состарилось» в конце 40-х гг. в полном соответствии с предсказанием. Последние годы николаевского царствования называли «мрачным семилетием». Почему же в общественном сознании возник образ тупика, духовной стагнации?

Николаевская империя конца 40-х гг. приобрела образ «жандарма» не только в глазах Европы, но и по мнению части собственных граждан. Стремление «отгородиться» от европейской «заразы революций» заставляло российскую власть ужесточать режим контроля и надзора. Формально в России первой половины XIX в. не существовало политической полиции. Функции этого органа выполняло отделение личной канцелярии императора. Но этот орган в условиях самовластья был неподконтрольным ни одной государственной инстанции, кроме самого царя, не подчиняющимся законам государства. Николай I сам определял круг обязанностей III отделения своей канцелярии, сам выслушивал отчеты и ставил задачи.

Приданный отделению корпус жандармов обеспечивал выполнение любых заданий императора. Стоявшая над законом и над структурой государства личная политическая полиция царя пользовалась славой всевидящего ока государева. М. Ю. Лермонтов писал о ее могуществе в России:

Страна рабов, страна господ, И вы, мундиры голубые, И ты, послушный им народ. .

Общество не смогла обмануть умело «запущенная» при образовании III отделения легенда о платке, который император якобы дал генералу А. Х. Бенкендорфу, чтобы «утирать слезы сирых и обиженных». Корпус жандармов и III отделение занимались совершенно другими делами. Либерал Б. Н. Чичерин писал: «Если и прежде образованному меньшинству трудно было дышать под правительственным гнетом, то теперь дышать стало уже совершенно невозможно. Строгости усилились, цензура сделалась неприступной; частные лица, подозреваемые в либерализме, подвергались бдительному надзору».

Духовная жизнь общества конца 40-х гт. была предметом самого пристального внимания властей. Обучение за границей, которая в прежние времена была источником новых идей, подвергалось особенно тщательному надзору. Ограничение выезда за границу даже для дворян и образованных людей, ограничение переводов и ввоза иностранных книг, свертывание изучения зарубежной истории и философии — все это усиливало позиции некой «самобытной», отличной от европейской «русской идеи».

В 40—50-е гг. XIX в. усилились и религиозные гонения. Инославное (неправославное) вероисповедание, сектантство и староверчество считались уголовным преступлением. От 30 до 40 тыс. сектантов оказались привлечены к суду, впервые началась массовая эмиграция из страны по религиозным мотивам.

Последние годы правления Николая I болезненнее всего сказались на университетах. Петербургским учебным округом в 1845— 1856 гт. ведал М.Н. Мусин-Пушкин. Один из мемуаристов этого времени называл его Скалозубом.

О московском попечителе генерале В. И. Назимове (1849—1855) ходило немало анекдотов. Осматривая университетскую библиотеку, он возмутился, что пустые места вместо взятых книг на полках располагаются хаотично, и распорядился, чтобы впредь книги выдавали строго по порядку: сначала с одной полки, потом с другой. Такого же рода приказание последовало после осмотра несимметричной расстановки скульптурной группы Аполлона с девятью музами. Доводы относительно того, что девять муз по обе стороны Аполлона никак нельзя расставить поровну, генерал прервал возмущенным замечанием: «Разве нельзя было заказать десятую?».

Последнюю попытку самодержавия удержать Россию в неподвижности, огражденной от живой жизни Европы, А. И. Герцен назвал «моровой полосой». В 1854 г. Грановский писал Герцену за границу: «Надобно носить в себе много веры и любви, чтобы сохранить какую-нибудь надежду на будущность…».

На европейские революции николаевская бюрократия ответила «завинчиванием гаек» прежде всего в области мысли. С. М. Соловьев вспоминал: «В событиях Запада нашли предлог явно преследовать ненавистное им просвещение, ненавистное духовное развитие… Принялись за литературу; начались цензурные оргии, рассказам о которых не поверят не пережившие это постыдное время… ибо оно показало вполне… как слабо было просвещение в России; стоило только Николаю со товарищи немного потереть лоск с русских людей — и сейчас же оказались татары».

Мыслящих людей больше всего угнетало то, что можно быть уничтоженным, раздавленным просто за образ мыслей. Уже в 1843 г. А. И. Герцен вписал в свой дневник провидческую фразу: «Нам, славянам, предстоит молчание или слово вне отечества…».

Дело доходило до того, что вполне благонадежный профессор Московского университета К. Д. Кавелин для обнародования своих мыслей об истории России всерьез подумывал о том, чтобы завести рукописную литературу. Не случайно первые выпуски «Голосов из России» А. И. Герцена начинались статьями К. Д. Кавелина.

Смерть Николая I в 1855 г. положила конец и «мрачному семилетию», и вузовской аракчеевщине. Сразу же были отменены количественные нормы приема студентов, многие сословные ограничения, обязательное ношение формы, восстановлены прежде закрытые кафедры философии и государственного права. Но прежние вольности университетской жизни уже не вернулись: образование было слишком важной сферой государственной политики, чтобы выпускать его из-под контроля.