Ипполит федорович богданович (1743-1803)

Ипполит Федорович Богданович — высокоталантливый поэт, оказавший большое личное влияние на поэзию пушкинской эпохи и на самого Пушкина. Он был сыном мелкого украинского дворянина (так называемого шляхтича). В десять лет Ипполит Богданович был записан юнкером Юстиц-коллегии в Москве; позже учился в некоем «при Сенатской конторе математическом училище», затем познакомился с М. М. Херасковым.

По рассказу Н. М. Карамзина, «Однажды является к директору Московского театра мальчик лет пятнадцати, скромный, даже застенчивый, и говорит ему, что он дворянин и желает быть — актером! Директор, разговаривая с ним, узнает его охоту к стихотворству; доказывает ему неприличность актерского звания для благородного человека; записывает его в университет и берет жить к себе в дом. Сей мальчик был Ипполит Богданович, а директор театра (что не менее достойно замечания) — Михайло Матвеевич Херасков. Тогда Богданович узнал правила языка и стихотворства, языки иностранные и приобрел другие сведения, необходимые для успехов дарования; наука не дает таланта, но образует его»^[1].

Впоследствии Богданович служит в Петербурге переводчиком в Иностранной коллегии, затем в Дрездене секретарем русского посольства в Саксонии; издает журнал «Собрание новостей», редактирует газету Академии наук «Санкгпетербургские ведомости» (наконец отстранен за «типографские погрешности»); «высочайшая благосклонность» после прочтения Екатериной II поэмы «Душенька»; с 1783 г. Богданович академик, участвует в создании «Словаря Академии Российской»; в 1796 г. поселился в семье брата в г. Сумы, оттуда переехал в Курск; умер одиноким холостяком.

Первые крупные публикации Богдановича — перевод поэмы Вольтера «Поэма на разрушение Лиссабона» (1763) и его собственная дидактическая поэма «Сугубое блаженство» (1765), обращенная к наследнику Павлу Петровичу, которому поэт напоминает о разнице «венцов» государей «кротких» и государей «злых»:

Одни получатся народною любовью, Предзнаменуя мир, спокойство, тишину;

Другие купятся злодействами и кровью:

Им будет ненависть покорствовать в плену.

Пребудут первые спокойны, безопасны, И слава возгласит по свету имя их;

Но будут наконец последние несчастны, Собою делая несчастными других.

Чтоб счастье приобресть сугубое сим веком, Учись, великий князь, числом примеров сих, Великим быть царем, великим человеком, Ко счастью твоему и подданных твоих^[2].

Впоследствии в своем сборнике «Лира» (1773) Богданович напечатал поэму в сокращенном почти вдвое виде под названием «Блаженство народов»; цитированные строки (в том числе и обращение к Павлу, уже пребывавшему в немилости у своей матери) были им сняты.

Поэма «Душенька» — лучшее произведение И. Богдановича, оказавшее немалое влияние на русскую поэзиюХГХ в. Первая его часть публиковалась в 1778 г. в качестве «сказки в стихах» «Душенькины похождения», затем текст был подвергнут переработке, продолжен и превратился в «древнюю повесть в вольных стихах» уже под названием «Душенька"(1783), которую издал А. А. Ржевский. Сюжет о любви нимфы Психеи и Амура был известен в России по произведениям Апулея и Лафонтена. Лафонтенову повесть вместе со стихотворными вставками перевел в 1769 г. под названием «Любовь Псиши и Купидона» Федор Иванович Дмитриев-Мамонов (1727−1805), личность весьма занятная (к переводу приобщено основное сочинение Мамонова — натурфилософская аллегория «Дворянин-Философ»). Богданович, однако, написал даже не вольный перевод, а русифицированную творческую вариацию этого сюжета, шутливо-грациозные интонации которой сохраняют свое обаяние и сегодня. По сути дела, древнегреческий миф был окутан атмосферой русской волшебной сказки, так что нимфа Психея, у Богдановича предназначенная оракулом в жены некоему страшному «чудовищу», затем оказалась в обстоятельствах, известных, например, по сюжету сказки «Аленький цветочек», а богиня Венера — в одном мире со Змеем Горынычем, источником живой и мертвой воды, Кощеем, Царь-Девицей и садом с золотыми яблоками… Одновременно читателю эпохи Екатерины II в произведении то и дело предъявлялись современные ему реалии (предметы быта, элементы женской моды и т. п.). В одной из сцен поэмы про Венеру рассказывается:

Богиня, учредив старинный свой парад И в раковину сев, как пишут на картинах, Пустилась по водам на трех больших дельфинах.

П. Н. Сакулин вначале XX в. заметил поданному поводу: «Этого самое описание шествия Венеры, которое мы часто можем встретить на картинах с мифологическими сюжетами. Поэт этого не скрывает, прибавив: «…как пишут на картинах»^[3].

Чертоги Амура, совсем как петербургские дворцы, увешаны картинами, портретами Душеньки:

Везде ее портреты Являлись по стенам, В простых уборах и нарядных И в разных платьях маскарадных.

Во всех ты, Душенька, нарядах хороша:

По образу ль какой царицы ты одета, Пастушкою ли где сидишь у шалаша, Во всех ты чудо света…

Это аллегорическая и эмблематическая живопись, популярная в России во времена Богдановича:

Желает ли она узреть себя в картинах?

В иной — к ней фауны несут Помонин рог, И вяжут ей венки, и рвут цветы в долинах, И песни ей дудят, и скачут в круговинах.

В другой — она, с щитом престрашным на груди, Палладой нарядясь, грозит на лошади…

«Легкий слог» Богдановича, его сюжетное мастерство не раз провоцировали позднейших авторов на прямые подражания, а в ряде сцен «Руслана и Людмилы» молодого Пушкина прослеживается парафрастическая связь с текстом «Душеньки» (Душенька в чертогах Амура — Людмила в садах Черномора).

Вольный стих, ранее удачно примененный Сумароковым в баснях, был находчиво использован Богдановичем в крупнообъемном произведении, выполнив тут функции, аналогичные функциям онегинской строфы у Пушкина: раскрепостив речевые интонации повествователя, излагающего сюжет в непринужденно-разговорной манере:

В средине сих лугов И вод, и берегов Стоял богинин храм меж множества столпов.

Сей храм со всех сторон являл два разных входа:

Особо — для богов, Особо — для народа.

Преддверия, врата, и храм, и олтари И каждая их часть, и каждая фигура, И обще вся архитектура Снаружи и внутри Изображала вид игривого Амура…

Старинная повесть в стихах «Добромысл» (опубл. 1805) стилистически примыкает к «Душеньке»: основные свойственные ей стилизаторские приемы и стихотворные находки здесь повторены, но выглядят несравненно бледнее.

О образе петербургской жизни Богдановича Карамзин вспоминает, что он жил «на Васильевском острову, в тихом, уединенном домике, занимаясь музыкою и стихами, в счастливой беспечности и свободе; имел приятные знакомства, любил иногда выезжать, но еще более возвращаться домой, где муза ожидала его с новыми идеями и цветами…»^[4]. Тем не менее этот застенчивый добродушный человек в 70-е годы по тогдашнему модному поветрию был активным масоном и даже мастером ложи «Девять муз». Впрочем, для ученика Хераскова это вполне «ожидаемо». Поэма «Блаженство народов» (1773), получившаяся в результате саморедактирования ранней поэмы «Сугубое блаженство», в некоторых своих мотивах несет отпечаток связи с масонскими увлечениями Богдановича.

Сборник «Русские пословицы» (1785) — еще одна работа И. Богдановича (порученная ему непосредственно Екатериной II). Это авторские переложения, парафразисы настоящих русских народных пословиц, нередко сильно переработанных и превращенных в стихи, а также «пословицы», просто сочиненные самим Богдановичем. Стилизаторская основа этого творения вполне в духе времени, а его высокая просветительская ценность несомненна.

И. Богданович был одной из наиболее весомых фигур в кружке Хераскова, а его «Душенька» —? живая и читаемая поэзия по сей день.

• [1] Карамзин Н. М. О Богдановиче и его сочинениях // Карамзин Н. М. Избранные статьи и письма. М., 1982. С. 114.
• [2] О строке «Им будет ненависть покорствовать в плену» Карамзин писал, чтоэто, по его мнению, «лучший стих в поэме» (См. Там же. С. 117). Действительно, это чрезвычайно емкий и неожиданный словесный образ.
• [3] Сакулин П. Н. Филология и культурология. М., 1990. С. 171.
• [4] Карамзин И. М. О Богдановиче и его сочинениях. С. 118.