Семиотические концепции культуры

Ученые задумывались над природой языка и его роли в становлении человека задолго до того, как случился «лингвистический переворот» в науке. В качестве основного параметра в становлении антропоса, главного фактора антропогенеза, рассматривал язык немецкий философ Эрнст Кассирер, основатель науки о знаках — семиотики. Язык — это такой вид деятельности, который выделяет человека из чисто природного существования. Точнее, язык у Кассирера — символическая деятельность. Культура в его концепции предстает как созданная человеком символическая среда (неприродная реальность), воздвигнутая между ним и миром физической природы. Она является чем-то вроде буфера и одновременно опосредующим звеном, помогающим антропосу вживаться в мир и познавать его.

Кассирер в поиске ответа на насущный вопрос антропологии — что есть человек — размышляет, что мы не можем определить его через «сущность», потому что не можем найти такие свойства и качества антропоса, которых бы не было у животных. Мы не можем определить человека через способности и инстинкты, потому что они свойственны также животному миру. Поэтому Э. Кассирер предлагает определять основы человеческого бытия через деятельность. При этом философ убежден, что «непрерывность и феномен человека подчиняется тем же законам, которым подчиняется общий процесс органической жизни»^[1], то есть, эволюция человека продолжает закономерные процессы развития природного мира. Удостоверяя биологическую сущность человека, Кассирер создает свою формулу его описания по аналогии с предшествующими дефинициями («человек — это трудящееся животное», «человек — животное разумное», «человек — говорящее животное»). Кассиреровское определение звучит следующим образом: «человек — животное символическое». Умение создавать символы отличает человека от всех других живых существ.

В отличие от животных, непосредственно воспринимающих окружающую действительность, человек создает вокруг себя «знаковую среду», собственно культуру. Он воспринимает мир не напрямую (стимул — реакция), а опосредованно, через образы и представления, возникшие в нашем сознании. Представьте себе голодного зверя, которого неприятные ощущения в желудке вынуждают к непосредственному действию добывания пищи. Человек же действует как будто по велению разума, а не желудка. Он успевает подумать: хочется кушать, пора идти в столовую, или приготовить что-нибудь. Он словно отдает себе отчет и ставит цели, строит план, как действовать, даже если мысли не облечены в слова, а возникают в расплывчатой и туманной форме образов памяти, желания и т. п. Чувственные представления (вызванные осязательными, зрительными, вкусовыми ощущениями), закрепляются в понятиях, с помощью которых можно обучать, наставлять, передавать опыт. Понятия в свою очередь фиксируются в каком-либо характерном знаке (слове, звукосочетании, жесте, картинке). Интеллектуальная работа ведет от простых ощущений к созерцанию и представлению. По определению Э. Кассирера, культура выражается в творении определенных символических форм, определенных идеальных образных миров. Словом, человек выстраивает между собой и природой систему символов, позволяющих ему осознавать и понимать окружающую действительность.

Некая врожденная потребность, «ментальная активность» (по Кассиреру, обусловленная Духом) заставляет человека создавать язык, творить миф, искусство, науку. Эти различные виды символической деятельности составляют культуру и представляют собой не сводимые друг к другу, самостоятельные пути познания, способы восприятия, посредством которых описывается какая-либо сторона действительности. Все виды символической деятельности вместе в культуре создают целостный образ мира. Каждый вид деятельности создает свои знаковые формы. Наряду с миром языковых и понятийных знаков существует образный мир знаков, созданных искусством и мифом. Все знаки претендуют на объективность, в них закреплено определенное, устойчивое значение. Вместе с тем, знаки во всех видах символической деятельности, будь то искусство, религия, язык, миф или наука, претерпевают в ходе своего развития определенные изменения.

Э. Кассирер пишет о трех этапах эволюции символических форм:

• 1. Первая стадия названа миметической (от гр. «мимезис» — подражание). На этом этапе знаки еще не отошли от природных форм, близки им по начертанию (изобразительное искусство), по акустическому звучанию (вспомните звукоподражательную теорию происхождения языка). Действительно, в первобытной наскальной живописи изображения очень реалистичны, они весьма точно воспроизводят облик животного. Между прочим, и письменные знаки первоначально представляют собой не абстрактные символы — буквы, а рисунки, воспроизводящие понятие. Даже иероглифы близки к рисуночному письму, сохраняющему сходство с реальным обликом предметов, которые они обозначают. Словом, знак похож на то, что он обозначает. Он выступает как обобщающее понятие, описывающее множество частных схожих, одинаковых предметов.
• 2. Вторую стадию Э. Кассирер назвал «аналогической». На этом этапе знаки не повторяют прототип, словно зеркальное отражение. Но и сходства с обозначаемым предметом он полностью не утрачивает. В знаке фиксируется какая-либо наиболее значимая, наиболее выразительная деталь, способная вызвать в памяти по ассоциации или аналогии целостный образ самого обозначаемого объекта. Так, в изобразительном наскальном искусстве вместо реалистичного изображения быка появляется более условное изображение головы с рогами. Здесь уже нет полного воспроизведения облика животного, в качестве знака выступает самая характерная для визуального восприятия деталь. Иероглифические рисунки в письменности становятся на стадии аналогии более схематичными: обобщенный силуэт, отсутствие деталей, преувеличение одной какой-либо черты. Следует повторить однако, что по аналогии сознание схватывает связь с отображаемым объектом и устанавливает значение.
• 3. На последней стадии, названной Э. Кассирером собственно «символической», сходство с обозначаемым предметом утрачивается полностью. В самом знаке никакой связи с тем, что он означает, обнаружить не удается. Знаки-символы абстрактны, поэтому понять, прочитать их можно только при условии знания их расшифровки. То есть, необходимо специально обучаться их пониманию.

Например, мы легко воспринимаем изобразительное искусство, созданное художником-реалистом из другой страны, потому что живописный образ в этом случае является миметическим знаком, в котором отображаемый предмет похож сам на себя. При этом мы не сможем понять речь того же автора, если мы не обучены иностранному языку, на котором он говорит. Все три стадии, по мнению Э. Кассирера, проходят в своем развитии знаки, возникшие в любом виде деятельности: слова языка, письменные знаки, математические символы. Действительно, вспомните, родители сначала учат нас считать с помощью вполне конкретных предметов, мы слагаем, делим и отнимаем конфеты, яблоки, игрушки. Затем на смену реальным предметам приходят счетные палочки, заменяющие конфеты. И, в конце концов, мы овладеваем цифрами (абстрактные символы), которые уже не обозначают ни конфеты, ни яблоки и апельсины, а являются абстрактным знаком для обозначения количества предметов (любых), кстати, и не только предметов. В истории живописи и скульптуры первичные миметические образы тоже дошли до стадии абстрактных символов. В религии и мифологии изначальные конкретные, очень чувственные знаки-образы богов (в облике животных или человека) позднее были заменены условными обозначениями и отвлеченными символами (крест, круг). Словом, в каждом виде символической деятельности склады-

бб.

вается своя система знаков, с помощью которых описывается реальность. В рамках любого вида знаки проходят одни и те же ступени эволюции.

Ход развития знаков внутри каждой системы свидетельствует, что они становятся все более сложными, утрачивают сходство с обозначаемыми объектами, становятся абстрактными, благодаря чему в один знак можно уместить несколько различных значений, иногда противоречивых. Символическая система поначалу выступает посредником познания, помогая человеку понять природу, а затем, по мере усложнения и нагромождения символов, загораживает и отдаляет его от истины. Э. Кассирер печалился, что культурные творения человечества, чем богаче и разнообразнее они становятся, все дальше уводят человека от «первоисточника его собственного бытия», то есть Бога. Не будем разбираться с этой философской проблемой, потому что для культурной антропологии более существенной является проблема различия и понимания. Чем сложнее символы в рамках каждого вида деятельности, тем менее доступными для понимания они становятся, что затрудняет общение представителей разных культур, и даже субкультур. Поэтому в современном мире именно попытка понять Другого расценивается как человеческое качество, отождествляется с человечностью.

Следует сказать, что значительные достижения в области семиотики культуры были получены отечественными исследователями, среди которых в первую очередь необходимо назвать А. Ф. Лосева. Он классифицировал различные виды знаков и как основное качество символа указал его многозначность. Помимо того, что символ всегда обладает множеством значений, он способен включать в себя наряду с общепринятыми, также индивидуальные смыслы. В силу этого символ обладает характеристикой неисчерпаемости и оказывается очень удобен для религии, когда необходимо указать на нечто неописуемое, невысказанное, ускользающее от определений, необъяснимое и таинственное. Другим видным исследователем в изучении символов является Ю. М. Лотман, основатель семиотической школы в Тарту. Он предложил рассматривать любую культуру как текст, который необходимо научиться читать. Постепенно раскрывая значение отдельных символов, можно реконструировать целостную картину, изображающую представления людей определенной эпохи о мире и о себе. Не будем подробнее останавливаться на теориях названных ученых, поскольку они в большей мере касаются истории культуры, нежели проблемы становления человеческого в человеке. В следующих главах рассмотрим различные виды символической деятельности, составляющие культуру, в аспекте само-созидания человека.

• [1] Кассирер Э. Лекции по философии и культуре // Культурология. XX век. М.: Юрист, 1995. С. 157.