Предмет и объект теории государства и права, границы правового познания

Определим, что же есть теория, чем она занимается и для чего она нужна. На научном языке эти вопросы обсуждаются в рамках дискуссий о «предмете» той или иной научной дисциплины. Любая теория, в том числе и ТГП, учит понимать взаимосвязь явлений, отличать важное, существенное от второстепенного, согласовывать между собой разные понятия, используемые для описания объекта исследования, видеть границы, отделяющие этот объект от других объектов. Попутно обратим внимание на различие, которое в философии науки делается между предметом некоей теории — системой знаний, т. е. правилами, закономерностями, системой понятий, используемыми для описания неких явлений и процессов, и объектом теории — самими явлениями и процессами, на которые направлено исследование. В качестве объекта ТГП обычно рассматривается правовая действительность как таковая. Отечественный теоретик права В. А. Козлов удачно выразил эту мысль: «Речь идет о различении познаваемого объекта и идеи (теоретического смысла, мысленного образа, логической идеи и т. п.) познанного объекта». Подобная идея — т. е. теоретический смысл окружающих явлений — и есть предмет науки.

Если применить эту научную терминологию к сфере права, то теория права и государства учит видеть постоянство взаимосвязи государственных и правовых явлений между собой и их связь с другими явлениями, равно как их отличия от этих других явлений, учит правильно образовывать и связывать между собой понятия, которые используются для описания права и государства. В этом смысле другой российский правовед В. С. Нерсесянц (1938—2005) считал предметом ТГП не что иное как понятие права, включающее в себя соответствующее правовое понятие государства и выражающее сущностные свойства права и государства. Если следовать этой концепции, то теория должна заниматься бесконечными спорами о сущности права, которые уже много столетий составляют предмет философского интереса. В этом отношении можно заметить, что важно не смешивать собственно теорию права с другими дисциплинами, которые могут изучать тот же предмет, но на более высоком уровне абстракции. Чем, к примеру, и занимается философия права применительно к определению понятия и природы права.

В этой перспективе теория представляет собой матрицу, которая необходима юристу для восприятия положений действующего права. Ведь юристу, по меньшей мере, нужно уметь отделять право от морали, религии и всего остального, отличать действующее право от недействующего, чтобы понять, где и как искать нормы, подлежащие применению в конкретном случае. Эта матрица нужна также для толкования, поскольку толкование как определение смысла правового текста всегда предполагает увязывание одной нормы (идеи, понятия и т. п.) с другими, что невозможно без построения взаимосвязанной картины правового порядка, и для применения права (для чего нужно располагать правовые нормы в определенной последовательности и уметь находить среди них ту, которая наиболее подходит к конкретной жизненной ситуации). Подобная матрица юридического мышления основана на том или ином понятии права: из ответа на общий вопрос, что есть право, нередко вытекают ответы на частные вопросы о том, что является правом применительно к тому или иному вопросу или ситуации. Можно, подобно мольеровскому герою, всю жизнь говорить на языке прозы и не знать об этом — и также всю жизнь заниматься правом и не знать в точности, что это такое и как оно действует. Но теоретическое знание о праве, о литературе и прочих сферах деятельности позволит такому человеку получить серьезное подспорье в своей практической деятельности.

Важно отметить особенность научного знания — объект и предмет теории не существуют сами по себе, они не обнаруживаются ни в социальных отношениях, ни в природе, ни в человеческом разуме, ни где бы то ни было еще. Как мы видели, элементы юридического мышления складываются спонтанно, в процессе повседневной деятельности; затем они могут уточняться конвенционально — т. е. по молчаливому соглашению между юристами или представителями юридической науки. Границы понятий всегда остаются не до конца определенными, даже если людям кажется, что соответствующие представления и термины имеют точное значение. Но при ближайшем рассмотрении оказывается, что между пониманием разными людьми тех же самых слов обнаруживаются нюансы, которые, в конечном счете, могут привести к существенным разногласиям. То же самое касается границ между сферами научного знания, поскольку для демаркации этих границ нередко используются спорные термины и нечетко определенные понятия.

К примеру, на вопрос о том, где заканчивается ТГП и начинается наука конституционного или международного права, нельзя дать единственно верного, бесспорного ответа. Также мы не сможем однозначно определить, относится ли тот или иной вопрос (скажем, возникновение права) к компетенции философии права, юридической антропологии, социологии права или ТГП. Каждая из этих наук вполне может заниматься данными явлениями, и в этом смысле объект их изучения будет одним и тем же. Различить эти науки будет возможно, да и то с известной долей условности, только по их предмету — какую систему знаний о возникновении права выстраивает каждая из названных научных дисциплин: знание о праве как процессе, институте социального взаимодействия (социология), как об одной из основ человеческой цивилизации (философия), об условии формирования человека как социального существа (антропология), о специфическом способе регулирования человеческого поведения через нормы и организованное принуждение (юриспруденция).

Нужно сказать, что и в рамках самой ТГП возможно дальнейшее деление — так, в дореволюционной правовой науке России было принято выделять догму (систематическое изложение структуры действующего права), энциклопедию (основные понятия и принципы права) и философию права (учение о сущности и развитии права). Сюда также добавлялась социология права (изучение социальной среды, в которой создается и действует право, взаимные влияния общества и права друг на друга). Но ни тогда, ни сейчас никто не мог указать бесспорных критериев, по которым тот или иной вопрос можно было бы отнести к ведению одной из этих дисциплин, и поэтому данное деление также является условным.

Но есть ли что-то такое, что отличает ТГП от других наук? В обсуждении вопроса о том, чем занимается ТГП (т.е. в чем заключается ее предмет), традиционные определения предмета ТГП как закономерностей возникновения и развития права и государства скорее уводят нас зо от ответа на вопрос о предмете по существу — ведь закономерности развития этих явлений могут открыть и философия, история, политэкономия, социология. Кроме того, сама по себе категория закономерности не является бесспорной. Так, еще английский философ Дэвид Юм доказывал, что вера в причинную взаимосвязь вещей проистекает из привычки увязывать события, регулярно следующие одно за другим во времени и смежные в пространстве, в единый ассоциативный ряд, в связи с чем следование одного явления за другим люди подчиняют изобретенному ими закону причинности.

Более того, тезис о том, что социальная или интеллектуальная деятельность людей подчиняется неким законам, действующим с той же необходимостью, что и причинно-следственные связи в природе, приводит к новым вопросам. В философской мысли XX в. идея исторических или социальных закономерностей подверглась безжалостной критике, и сегодня ее довольно трудно защищать с учетом высказанных против нее аргументов. В частности, основной аргумент заключается в том, что рассуждать о закономерности развития общества или социальных институтов можно только, если предположить, что это развитие идет по направлению к некоей цели, применительно к достижению которой определяются закономерности. Вместе с тем такое предположение недоказуемо эмпирически (путем опытного знания) — обосновать тезис о том, что в развитии общества есть некая цель, можно только метафизически, путем философских спекуляций, что противоречит принципам позитивной науки.

В отечественной юриспруденции, которая по большей части осталась вдалеке от этих философских дебатов, традиция рассуждать о закономерностях развития права и государства, очевидно, связана с марксистским мировоззрением, в рамках которого все политико-правовое развитие человечества от начала (возникновение государства и права в результате классовой борьбы) до конца (растворение государства в обществе, выветривание права коммунистической моралью) определено объективными законами. Эти законы формулировались К. Марксом (1818—1883) и его последователями в перспективе перехода общества из состояния классовой борьбы в бесклассовое состояние, что рассматривалось как конечная цель исторического развития. Маркс сочетал учение об объективных исторических закономерностях с допущением известной доли человеческой свободы. В разных версиях марксизма эта степень свободы определялась по-разному, что вело к бесконечным спорам среди последователей этого направления. В любом случае, научная состоятельность марксистской философии истории сегодня достаточно сомнительна. Ни марксистам, ни иным сторонникам социального детерминизма (учения, согласно которому социальное развитие предопределено какими-то факторами) не удалось, и вряд ли удастся составить список таких факторов, наличие которых «закономерно» вызывает появление тех или иных государственноправовых явлений в той или иной форме.

Теория государства и права необходимо соприкасается с другими юридическими дисциплинами, которые изучают право в пределах отраслей (отдельных предметных блоков правового регулирования: гражданское, уголовное, конституционное право и т. п.), предоставляя в их распоряжение общий взгляд на материю права, свое видение связей между правовыми явлениями. Конечно, почти у каждой отраслевой дисциплины есть своя теория. Изучение теорий отраслевых юридических дисциплин демонстрирует, что правоведы, занятые в гражданском, уголовном или административном праве, иногда дают разные ответы на вопросы о том, что есть норма права, правоотношение, ответственность. Представляется, что ТГП не должна отнимать у отраслевых дисциплин почву под ногами и навязывать им какие-то общезначимые, обязательные определения базовых юридических понятий. Эта цель нередко ставится перед ТГП. К примеру, отечественный правовед Д. А. Керимов (1923—2015) настаивал на том, что ТГП обобщает знания отраслевых дисциплин, синтезирует юридическую методологию и «вооружает каждую из отраслей всеобщей концепцией права». Возможно, подобное «вооружение» суть благородное, полезное занятие, но в реальности отраслевым дисциплинам не нужны такие синтез и обобщение, которые приводят к утрате возможности ухватить специфику отраслевой проблематики, а «всеобщая концепция права» при таком некритическом обобщении оказывается никому ненужной, недоказуемой и ни к чему не пригодной «химерой».

Как представляется, задача ТГП другая — позволить этим отраслевым дисциплинам связывать свои рассуждения о правовых институтах и категориях с разными вариантами представлений о праве и с основными правилами юридического мышления, прослеживать связь между тем или иным интуитивным ответом, кажущимся самоочевидным, на некий правовой вопрос с системой представлений и принципов, на которых зиждется правовая наука в данной стране, в данном юридическом сообществе — тогда вместо интуитивного угадывания правоведы смогут заняться научно выверенным исследованием права, видя в своей интуиции и в своем практическом опыте лишь подспорье, а не безусловное основание мнимой истинности субъективных «прозрений» в суть вещей.

Существует множество теорий, которые описывают природу и условия человеческого знания. Но есть некоторые относительно простые тезисы, при помощи которых могут быть описаны ограничения, с которыми связан процесс познания. Мир предстает перед нами в своей целостности, и в этой целостности мы путем мыслительных операций различаем отдельные элементы, связывая эти элементы с определенными словами. В некоторых языках мира просто нет таких слов, как право или государство, соответственно, в представлении говорящих на этих языках людей то, что мы обозначаем как «право» или «государство», обозначается иными терминами, либо вообще не выделяется среди окружающих явлений. Когда в окружающей нас социальной реальности мы указываем на то или иное событие, факт, поступок, как относящийся к праву или к государству (подпадающий под определение, даваемое «праву» или «государству»), мы устанавливаем только мысленные различия. В этой реальности нет такой вещи как право (или государство), а есть лишь вещи, которые мы обозначаем как право (или государство) — суждения о них обретают убедительность только в контексте связной и обоснованной аргументации.

Поэтому наши суждения об этих вещах не могут претендовать на роль истины в последней инстанции — ведь у нас нет возможности проверить и доказать эти суждения эмпирическим путем, путем эксперимента: так, как физик или химик может доказать свои теоремы. Отсюда вытекает необходимость плюрализма мнений. Единственное средство, которое позволяет нам хоть как-то ориентироваться в многообразии окружающего нас мира — это язык, на котором мы говорим и который предлагает нам готовые слова и понятия, с помощью которых мы описываем мир, либо же сами изобретаем новые слова. Но и это средство не абсолютно, поскольку слова и понятия дают нам только координаты, применительно к которым мы привязываем наши рассуждения, но точное содержание которых постоянно требует конкретизации. Такая конкретизация возможна только на основе конвенции, соглашения между людьми по поводу используемых ими слов и терминов. Именно этой конкретизацией используемых юристами ключевых понятий занимается ТГП, результаты такой конкретизации (сумма соответствующих знаний) и образует предмет этой дисциплины. При этом нужно вновь уточнить, что «предмет» в данном контексте не есть некая часть материальной действительности, а лишь искусственно сконструированный человеческим мышлением образ части этой действительности — той части, в которую подпадают явления, связываемые нами с понятиями «право» и «государство».

Обычно вопрос о предмете той или иной научной (учебной) дисциплины сопрягается с вопросом об отграничении этой дисциплины от иных дисциплин. Применительно к ТГП этот вопрос ставится в ракурсе ее отграничения от социологии, политологии, политической философии, истории, социальной психологии, конфликтологии и от других юридических наук (конституционного, международного права и иных отраслевых дисциплин). Как уже было сказано выше, мы полагаем невозможным дать определенный и окончательный ответ на этот вопрос — хотя бы по той простой причине, что ничто не мешает ведению междисциплинарных исследований и образованию пограничных дисциплин (например, юридическая психология, социология права и т. п.): любое очерчивание пограничной линии между несколькими предметами всегда будет зависеть от понимания конкретным исследователем предмета и методов своей дисциплины. Нет возможности эти мнения верифицировать (проверить на истинность), поскольку границы дисциплин зависят не от высшей объективной истины, а от субъективного мнения и согласия между собой (конвенции) исследователей, от целей их исследований, от точности и согласованности используемой ими терминологии.

Теория не ограничивается только сухими рамками абстрактных рассуждений о природе права, о разных способах его понимания, о вариантах и критериях деления права на части (отрасли, институты и т. п.). Теория всегда предполагает ее применимость к реальной действительности, возможность проверки теории на практике. В этом смысле не стоит возводить теорию в ранг непререкаемой истины, для которой не важны те факты и явления, которые опровергают ее тезисы и определения. Если факты противоречат [моей] теории, то тем хуже для фактов, — сказал как-то немецкий философ Георг Вильгельм Фридрих Гегель (1770—1831), думавший, что истинная действительность дана только в мышлении человека, а то, что нас окружает, есть лишь несовершенное отражение этой действительности. Примерно также думал и древнегреческий философ Платон, видевший в царстве идей воплощение света абсолютной истины, от которого в реальной жизни отражаются только тени. Именно эту идею иллюстрирует его знаменитый пример с людьми, сидящими в пещере спиной к входу и видящими на стене перед собой только отражения проносимых мимо пещеры вещей. Примерно также рассуждали многие мыслители эпохи Просвещения (например, Вольтер (1694—1778) или Готфрид Вильгельм Лейбниц (1646—1716)), которые предпочитали описывать истинное и разумное право (т.е. то, каким должно быть право) вместо описания реально действующего «варварского» обычая и властных установлений, которые составляли позитивное право, действовавшее в то время.

Стиль рассуждений таких идеалистических мыслителей заключался в том, чтобы сконструировать в своем воображении непротиворечивую систему идей о справедливости и путях ее реализации в обществе — систему, которую они называли (правильным) правом, а то, что люди называют правом в обычной речи, для них является лишь нагромождением разнородных явлений, для которых нужно подбирать другие термины (сила, произвол, господство и т. п.). Такому стилю следуют и некоторые современные правоведы, считающие свои представление о должном и справедливом критерием для отличения права от неправа, и на этом основании отказывающиеся называть правом целые нормативные порядки или их части по причине того, что эти порядки плохие и несправедливые. Но такое знание, каким бы последовательным оно не было, мало что даст нам для описания и понимания того, что мы хотим исследовать. Как было сказано выше, предмет ТГП — это система знаний о праве и государстве. Добавим — не о каком-либо правильном праве и идеальном государстве (это как раз предмет для рассуждений философов), а о тех нормах и институтах, которые люди обычно считают в качестве общеобязательных предписаний, устанавливающих границы и условия поведения, с которыми встречается в практической деятельности юрист, и в рамках которых осуществляется его деятельность.

Нельзя не признать, что границы таких норм и институтов никогда не будут четкими, точно так же, как никогда нельзя установить неподвижные границы по принципу «право или неправо» между разными фактами, с которыми приходится иметь дело юристу. Сумеет он убедить судью, что язвительная улыбка в адрес его клиента со стороны соседа является посягательством на честь и достоинство клиента, то судья вынесет решение, основанное на этом факте, получившем тем самым юридическую квалификацию. Если же суд откажет в иске по мотивам того, что проявление эмоций без их артикуляции при помощи слов не имеет отношения к праву и остается в сфере этики (моральных принципов поведения людей по отношению друг к другу), то данный факт так и не окажется на территории права. Либо другой пример, приведенный американским юристом Карлом Ллевеллином (1893—1962), — если судья сморкается в платок в ходе судебного процесса, то имеет ли это действие юридическое значение, является ли этот факт юридически значимым? С точки зрения выносимого им решения, наверное, нет. Но если судья намеренно сморкается во время выступления одного из свидетелей, чтобы сбить того с мысли или показать ему, где нужно остановиться в показаниях, и адвокату удается на основании этого факта убедить следующую инстанцию в предвзятости суда, тогда и этот факт станет юридически значимым.

Люди могут называть правом разные вещи, могут иметь различные представления о справедливости и поэтому спорить о том, является ли некое поведение правомерным или нет. В плане абстрактных рассуждений о праве абсолютного и окончательного ответа на эти вопросы получить мы, наверное, не сможем. Но для нужд повседневной жизни нам будет достаточно того относительного ответа, что на вопрос о правомерности того или иного поведения ответ дает судья или иное лицо, представляющее организованную властную структуру, в течение длительного времени осуществляющую стабильный контроль над обществом, в котором мы живем. Относительность такого ответа означает, что мнение судьи может опровергнуть вышестоящий судья, парламент может принять закон, ломающий судебную практику, а следующий состав парламента может отменить или изменить принятые предшествующим парламентом законы и т. д. Поэтому ответ на вопрос о правомерности будет иметь значение только в определенный отрезок времени, применительно к компетенции (кругу властных полномочий) лица, дающего такой ответ, и с учетом нормативных рамок этого ответа.

Сделаем оговорку о том, что данная теоретическая позиция основана на тезисе об относительности и непознаваемости справедливости и иных ценностей. Согласно этому тезису, понимание ценностей и отношение к ним зависят от конкретного общества, его устройства, его культуры — в истории невозможно найти ценность, которую бы одинаковым образом формулировали и понимали люди в разных странах и исторических эпохах. Когда кто-то высказывает суждение о том, что некая норма права или же вся система права той или иной страны несправедливы, неразумны или недостойны носить название «право», то в этом ценностном суждении выражается субъективная точка зрения. Эта точка зрения может быть отвергнута по причине того, что другой теоретик будет считать эту норму нормальной, справедливой, разумной, либо поскольку между этими теоретиками есть разногласия по поводу значимости неких ценностей. Истинность или ложность этих противоречивых суждений установить невозможно, поскольку ни тот, ни другой участник этого спора, ни вообще кто-либо из людей не может полностью познать и выразить в своих суждениях справедливость или другую ценность: все что возможно — это выразить свое мнение по поводу таких ценностей. Такие мнения не подлежат оценке на предмет истинности или ложности, поскольку они выражают личные эмоции отдельно взятых людей.

Подобный релятивизм (мнение об относительности суждений о ценностях) обычно встречает возражения со стороны людей, считающих себя способными точно сформулировать, что есть справедливость или некая другая ценность. Как правило, этот подход предполагает, что отдельный человек пытается выдать свои интуитивные представления за универсальные (подходящие для всех и для каждого) истины. Чтобы сделать свою позицию более заслуживающей доверия, такие мыслители представляют данные своей интуиции как самоочевидные истины, исходящие не от отдельного человека, а от тех или иных высших авторитетов: природы, божества, общества и т. п. Доказать истинность или ложность этой позиции невозможно, поскольку ценностные суждения каждого человека относительны и попросту нет критерия для проверки истинности утверждений о том, что та или иная ценностная позиция принадлежит не отдельным людям, а исходит от природы, божества и т. д. С конфликтом между релятивизмом и универсализмом в суждениях о ценностях во многом связана одна из основных теоретико-правовых проблем: проблема определения правильности (справедливости, разумности и т. п.) правовых норм и следующей отсюда обязанности подчиняться этим нормам.

По сути, юристы имеют дело не с выяснением соответствия высказываний о праве некоей реальности, которая служит эталоном для проверки истинности таких высказываний. Такой реальности — т. е. того, что называют правовой реальностью — в окружающей нас действительности объективно нет: нас окружают факты, состояния, процессы, которые могут быть связаны нами с тем, что мы понимаем под правом. Иными словами, наши суждения о том, что является «правовой реальности» субъективны и нет такой части окружающей действительности, которая бы существовала автономно от других областей реальности и от нашего познания. То, чем занимаются юристы — это конструирование понятий, подведение под эти понятия некоторых фактов окружающего мира и выстраивание связной и последовательной логики отношений между созданными ими высказываниями.

Упомянутый нами немецкий философ И. Кант предлагал отграничивать право от других регуляторов человеческого поведения по тому критерию, что право всегда направлено на внешнее поведение человека, а такие регуляторы, как мораль или религия, обращены прежде всего к внутренним мотивам этого поведения. Такое деление не лишено интереса и во многих ситуациях оказывается верным. Но оно не универсально и не может претендовать на общезначимость — и мораль, и религия не относятся безразлично к внешнему поведению, зачастую детально его регламентируя (к примеру, правила этикета или ритуалы), да и само право не всегда оставляет без внимания внутренние мотивы (к примеру, уголовное право, где мотив имеет значение при квалификации преступлений). Даже тогда, когда мысли и настроения людей никак не выражены вовне, они (точнее, догадки других людей о таких мыслях и настроениях) могут повлечь юридические последствия. Вспомним, к примеру, печальный исторический опыт нашей страны, где в годы сталинского режима инакомыслие фактически рассматривалось как преступление, а на людей, которые мыслили или, по убеждению обвинителей, могли мыслить иначе, налагались вполне осязаемые юридические санкции.

Дополнительная литература к 1.3

Булыгин, Е. В. Основана ли философия права (ее часть) на ошибке? // Булыгин Е. В. Избранные работы по теории и философии права. — СПб., 2016, —С. 42—54.

Ван Хук, М. Право как коммуникация /М. Ван Хук. — СПб., 2012 (Глава 3 «(Возможные) признаки права»).

Коркунов, Н. М. Лекции по общей теории права /Н. М. Коркунов. — СПб., 2003 (Введение).

Мартышин, О. В. Общетеоретические юридические науки и их соотношение /О. В. Мартышин //Государство и право. — 2004. — № 7. — С. 5—11.

Контрольное задание к 1.3

Изучите предложенную в рекомендованной выше работе Н. М. Коркунова классификацию общетеоретических наук о праве и сравните эту классификацию со взглядами О. В. Мартышина. С учетом вышеуказанной (и другой) литературы сформулируйте свое мнение о том, по каким критериям можно выделять разные общетеоретические науки о праве (теорию права, философию права и т. п.), и есть ли практическая необходимость в таком выделении.