Личностное знание на пути к посткритической философии (М. Полани)

Основоположник исторического направления в англоамериканской философии науки Майкл Полани (Поланьи, 1891 — 1976) решительно отказался от позитивистского идеала научной беспристрастности, отверг представление позитивистов о логике научного открытия и их вывод о необходимости исключить из науки все понятия, не имеющие фактического подтверждения. Если в точных науках позитивистские построения не приносят большого вреда, то в гуманитарных их влияние оказывается разрушительным, искажающим все наше мировоззрение, считает Полани. По его мнению, в истории познания постепенно нарастал разрыв между теорией и практическим опытом. У Декарта математика превратилась в символ рационального, безусловно истинного познания; сама же реальность сводилась к случайным событиям. К концу XVIII в. сформировался так называемый первый позитивизм (О. Конт, Г. Спенсер, Дж. Ст. Милль), приверженцы которого отрицали какие-либо притязания теории на рациональность; подобные притязания объявлялись ими «метафизикой» и «мистикой». В начале XIX в. на арену научной жизни выступил второй позитивизм. Его основоположник Э. Мах в книге «Механика» доказывал, что научная теория — это просто некое суммирование «опыта» ради «удобства», ради «экономии мышления» в процессе фиксации наблюдений. В этой связи Мах отвергал, в частности, ньютоновское представление о пространстве и времени как бессмысленное, поскольку оно не опирается на опыт. Но дело в том, что, учитывая распространение и скорость света, представления Ньютона о пространстве и времени вполне можно проверить опытным путем, отмечает Полани. А. Эйнштейн это сделал и доказал, что ньютоновские понятия пространства и времени не бессмысленны, а ложны.

В отличие от К. Поппера, который, характеризуя развитие науки, делает акцент на внутреннюю логику науки, отвлекаясь от социокультурных факторов (или, во всяком случае, их недооценивая), Полани отмечает важное значение человеческого фактора, социокультурных условий, в которых развертывается процесс познания. «Для меня знания не безличны», — подчеркивает Полани; это активное постижение познаваемых вещей, требующее особого искусства. Акт познания осуществляется посредством упорядочения ряда предметов, которые используются как инструменты или ориентиры, и оформляется в искусный результат, теоретический или практический. Наше осознание этих предметов в гаком случае будет периферическим но отношению к главному фокусу осознания той целостности, которой мы достигаем в результате. Ориентиры и инструменты суть искусственное продолжение нашего тела; именно это и определяет личное участие познающего человека в актах познания.

Процесс формирования периферического, или неявного, знания Полани раскрывает на примере забивания гвоздя молотком. Когда мы забиваем гвоздь, мы смотрим на молоток и на гвоздь. Вместе с тем мы испытываем определенные ощущения, возникающие в кисти руки и пальцах; они также помогают нам направлять удары. Но эти ощущения в руке, в отличие от гвоздя, являются не объектами, а «инструментами» внимания. Фокус сознания зафиксирован на гвозде, ощущения в кисти рук — это периферическое сознание, определяемое фокусом сознания. Фокус и периферия сознания взаимоисключающи: если, например, пианист переключает внимание с исполнения произведения на движение своих пальцев, он сбивается и прерывает игру. Это происходит всякий раз, когда мы переносим внимание на детали, которые до того находились на периферии сознания. Наше внимание в каждый момент имеет только один фокус, и поэтому невозможно воспринимать одновременно одни и те же детали как фокусные и как периферические, утверждает Полани. Но в любом случае периферическое сознание — важный момент целостного познания.

Обосновывая личностный подход в процессе познания, ученый отмечает, что личностный момент отнюдь не делает наше понимание субъективным. Оно объективно, поскольку позволяет установить контакт со скрытой реальностью, предвидеть подлинные сущности, хотя, конечно, признает Полани, доля субъективистского риска в процессе познания есть. Признаком объективности, по его мнению, является создание теории на основе показаний чувств. Теория — это уже нечто отличное от меня. Математическая теория представляет собой верх воплощения полнейшей объективности и совершенства. Теория — это своеобразная карта, протяженная в пространстве и времени. Теория, даже созданная мной, существует уже безличностно, независимо от моих сиюминутных желаний и настроения, утверждает Полани. Создавая теории, мы отказываемся от грубого антропоцентризма наших чувств в пользу антропоцентризма нашего разума. Более рациональная и более широкая в теоретическом плане теория является и более объективной. Например, движение познания по линии «теория Птолемея — теория Коперника — теория Ньютона — теория Эйнштейна» воплощает движение к более объективной теории.

Полемизируя с позитивистами, Полани утверждает, что в природе нет никаких объектов, которые сами по себе являются «данными»; они становятся таковыми, когда ученые, наблюдая эти объекты, признают их таковыми. В этой ситуации многое зависит от таланта ученого, его умения, убеждений, которые следует рассматривать в чисто психологическом плане. Точно так же ученый относится и к тем гипотезам и теориям, которые функционируют в научной среде: их слишком много, не хватит жизни, чтобы все проверить. Ученый выбирает те гипотезы и теории, которые ему кажутся более верными. Разумеется, интеллектуальная страстность, подкрепленная убежденностью, может привести к ошибкам, но в любом случае без страсти невозможно добиться великих открытий.

Вместе с тем Полани подчеркивает важное методологическое значение сомнения для прогресса науки, проверки истинности той или иной гипотезы. Сомнения — это не только пробный камень истины, но и страж терпимости, считает Полани. Вера в то, что философское сомнение умиротворяет религиозный фанатизм и влечет за собой всеобщую терпимость, восходит к Дж. Локку. Б. Рассел также был сторонником этой идеи: «Большие отрезки времени на протяжении последующих 1600 лет заполнены тщетной борьбой между арнанами и католиками, крестоносцами и мусульманами, протестантами и приверженцами папы… Между тем как небольшая доза философии показала бы обеим участвовавшим в каждом из этих споров сторонам, что ни у одной из них нет твердых оснований считать себя правой. Догматизм в нашу эпоху, как и в прошедшие времена, есть величайшее из интеллектуальных препятствий человеческому счастью». Сомнение побуждает ученого бережно относиться к прошлому опыту, к традиции, ибо, когда прерывается традиция, нередко утрачивается мастерство исследователя. Из-за утраты традиции «никто не может и ничто не способствует тому, чтобы воспроизвести скрипку Страдивари, сделанную им 200 лет назад».

Полани решительно выступает против так называемого общественного контроля над наукой. В современных условиях ученый уже не может работать индивидуально, не может постигать тайны мира ради собственного духовного совершенствования. Наука, научная деятельность превратилась в крупное предприятие, объединяющее большое число научных работников; результаты их работы, как правило, оказываются вне их собственного контроля.

Английский физик и общественный деятель Джон Десмонд Бернал (1901 — 1971) в своей книге «Социальная функция науки» (1938) писал: «Наука перестала быть занятием людей, просто жаждущих знаний, или гениальных умов, поддерживаемых богатыми меценатами, и стала индустрией, финансируемой крупными промышленными монополиями и государством. Мало-помалу это изменило характер науки — из индивидуальной она превратилась в коллективную — и увеличило значение административного аппарата». Безусловно признавая оригинальность и спонтанность как жизненно важные качества для науки, Бернал вместе с тем подчеркивал, что научная деятельность должна быть полезной обществу, приложимой к проблемам производства и благосостояния.

Полани протестует против подобного положения дел, против «бернализма». Научную деятельность нельзя регулировать: «Выражение „общественный контроль над наукой“ бессмысленно. Наука существует лишь в той степени, в какой поиск истины не подвергается общественному контролю. Именно в том заключается свобода науки… Она формирует часть тех свобод, за которые тот, кто имеет понятие об истине и ценит достоинство своей души, сражался с самого начала возникновения общества».

Конечно, познание личностно. Полани прав, критикуя методологию логического позитивизма, отвергающего его объективную реальность, сводящего мир к совокупности фактов, т. е. по существу чувственных данных. Но ведь и сам он, но сути, отвергает объективную реальность и объективные методы ее исследования: ученый или ученые выбирают теорию, верят в ее достоверность. Да, вера и знания — проблема реальная. Мы верим показаниям своих органов чувств, доверяем используемым приборам, надеемся, что таким образом все более глубоко проникаем в сущность объективной реальности. Однако мы постепенно стремимся с помощью практики проверить наши допущения, предположения; то, что подтверждается, мы принимаем, то, что не подтверждается, отклоняем. Практика позволяет нам преодолеть риск семантической неопределенности, весьма характерной для личностного знания. Но, очевидно, что движение знания к абсолютной истине осуществляется посредством истин относительных, в которых момент субъективной веры, вероятности, гипотетических допущений, конечно же, присутствует. Но все дело в том, что Полани моменту веры придает слишком большое значение. Истина по своему содержанию объективна, не зависит от человека; она субъективна лишь по форме выражения. Полани же, критикуя субъективизм и релятивизм, сам все-таки остается на их позициях; он недооценивает критическую рефлексию, преувеличивая роль субъективных переживаний («Человек знает больше, чем может сказать»).

Преувеличивая значение субъективной воли ученого, его веры в ту или иную концепцию знания, М. Полани, вольно или невольно, сближает свою позицию с точкой зрения П. Фейерабенда, обосновывающего, как выше было показано, методологический анархизм, принцип которого, безусловно, релятивистский: никакой единственно истинной, единственно правильной теории познания не существует или, напротив, любая теория истинна постольку, поскольку ее принял субъект познания.