«Синтетизм» Е. Замятина

Две эстетические системы, родившиеся на европейской почве в резкой полемике друг с другом, когда экспрессионизм возникал как реакция на импрессионистическое творчество, на русской почве вовсе не были противопоставлены, а в размышлениях участников литературного процесса часто неотделимы друг от друга. То же и в литературе: грань между импрессионистическим и экспрессионистическим творчеством провести очень трудно, часто даже в одном произведении обнаруживаются черты и той и другой эстетики.

Даже Е. Замятин, один из немногих в литературе 20-х годов сумевший достаточно целостно и полно изложить эстетические принципы нового художественного мироощущения, которое он назвал «синтетическим», склонен, скорее, не к противопоставлению, а к объединению импрессионистической и экспрессионистической тенденции. Это имеет достаточно очевидные объяснения: элементы импрессионизма в современной литературе, по словам Ю. Айхенвальда, обусловлены стремлением «заметить жизнь»; но сама действительность 20-х годов фантастична, нереальна — экспрессионистична. Взгляд художника-импрессиониста направлен на познание действительности, экспрессионистичной по самой своей сути.

Поэтому реализм осмысляется Замятиным как эстетика явно архаичная: «Очень удобен Вересаевский тупик — и все-таки это уютный тупик. Очень прост Эвклидов мир и очень труден Эйнштейнов — и все-таки уже нельзя вернуться к Эвклиду». Кризис реализма обусловлен кризисом позитивистского мировоззрения, характерного для предшествующих эпох. «Все реалистические формы — проектирование на неподвижные, плоские координаты Эвклидова мира. В природе этих координат нет, этого ограниченного, неподвижного мира нет, он — условность, абстракция, нереальность. И потому реализм — нереален: неизмеримо ближе к реальности проектирование на мчащиеся кривые поверхности — то, что одинаково делают новая математика и новое искусство. Реализм не примитивный, не realia, a realiora — в сдвиге, в искажении, в кривизне, необъективности»^[1]. Поэтому новое искусство, «синтетизм», являясь по своей глубинной сути экспрессионистическим, направленным на борьбу с энтропией искусства, «наследственной сонной болезнью» русской реалистической литературы, все же неизбежно включает в себя и элементы импрессионистической эстетики, связанной с умением видеть, ощущать, чувствовать вещь, цвет, его оттенки, даже запах. И хотя в работах Замятина часто проявляется ирония в отношении к «импрессионизированному, раскрашенному фольклором реализму»^[2] многих современных писателей, он все же уверен, что для современного искусства, для которого характерен синтез фантастики с бытом, взгляд художника-импрессиониста тоже весьма полезен: «Каждую деталь — можно ощупать: все имеет меру и вес; запах; из всего — сок, как из спелой вишни. И все же из камней, сапог, папирос и колбас — фантазм, сон»^[3], характерный как раз для импрессионистической прозы, принципиально отказывающейся от обобщения действительности, стремящейся не к синтезу, не к созданию целостной, пусть и далекой от «realia» картины, искаженной и фантастической, к которой всегда стремится экспрессионизм.

Импрессионистическую эстетику Е. Замятин рассматривает как своего рода предварительный этап для возникновения экспрессионистического «синтетизма». Импрессионизм, по мысли писателя, открыл мозаичность мира, смещение планов, фрагментарность картин бытия, резко сместил пространственные и смысловые, содержательные масштабы. Экспрессионизм же как бы доделал начатую ранее работу: открытия импрессионизма оказались подчинены строгой логике идеи, важнейшей и единственной мысли произведения. Фантастичность и алогизм действительности мотивировались уже не просто способностью художника видеть мир, но способностью этот мир осмыслить, подчинить жесткой идее. «Смещение планов для изображения сегодняшней, фантастической реальности — такой же логически необходимый метод, как в классической начертательной геометрии — проектирование Х-ов, Y-ob, Z-ов… Синтетизм пользуется интегральным смещением планов. Здесь вставленные в одну пространственно-временную раму куски мира (разорванность и фрагментарность мира — наследство, доставшееся „синтетизму“ от импрессионизма. — М. Г.) — никогда не случайны; они скованы синтезом, и ближе или дальше — но лучи от этих кусков непременно сходятся в одной точке, из кусков — всегда целое»^[4]. Иными словами, открытия импрессионистов, по мысли Замятина, должны быть подчинены постижению новой действительности, которая, однако, может быть постигнута лишь экспрессионистом, способным свести фрагменты мозаики в точку, объединить их векторами лучей, подчинить определенному идеологическому центру.

Как же мыслятся в работах Е. Замятина принципы нового искусства? Это искусство, включающее в себя прежний творческий опыт — и решительно переосмысляющее, преобразующее его, «синтезирующее», на чем настаивает художник. «Если искать какоголибо слова для определения той точки, к которой движется сейчас литература, — я выбрал бы слово синтетизм: синтетического характера формальные эксперименты, синтетический образ в символике, синтезированный быт, синтез фантастики и быта, опыт художественно-философского синтеза. И диалектически: реализм — тезис, символизм — антитезис, и сейчас — новое, третье, синтез, где будет одновременно и микроскоп реализма, и телескопические, уводящие к бесконечностям, стекла символизма»^[5].

При этом Е. Замятин рассматривает гротескность и фантастичность нового синтетического искусства как его неотъемлемое качество, обусловленное стремлением литературы осмыслить новую реальность, взломанную не только революцией, но и новейшими открытиями точных наук, переворотом в философии. Отсюда подчеркнутая антиреалистичность нового искусства: «Сегодня, когда точная наука взорвала самую реальность материи, — у реализма нет корней, он — удел старых и молодых старцев. В точной науке — анализ все более сменяется синтезом, задачи микроскопические — задачами Демокрита и Канта, задачами пространства, времени, вселенной. И, явно, эти новые маяки стоят перед новой литературой: от быта — к бытию, от физики — к философии, от анализа — к синтезу»^[6]. Сама жизнь, продолжает Замятин, «сегодня перестала быть плоско реальной: она проектируется не на прежние неподвижные, но на динамические координаты Эйнштейна, революции. В этой новой проекции — сдвинутыми, фантастическими, незнакомо-знакомыми являются самые привычные формулы и вещи. Отсюда — так логична в сегодняшней литературе тяга именно к фантастическому сюжету или сплаву реальности и фантастики»^[7]. Новая экспрессионистическая проекция, делающая мир фантастичным и алогичным и вскрывающая тем самым его истинную логику, становится, по мысли Замятина, наиболее значительной перспективой литературного развития.

• [1] т Замятин Е. О литературе, революции, энтропии и прочем//Е. Замятин. Мы. Роман, повести, рассказы, пьесы, статьи и воспоминания. Кишинев, 1989. С. 515.
• [2] м Замятин Е. Новая русская проза//Там же. С. 518.
• [3] т Замятин Е. О синтетизме//Там же. С. 506.
• [4] т Замятин Е. О силтстизмс//Там же. С. 507.
• [5] т Замятин Е. Новая русская проза. С. 528.
• [6] Там же. С. 527.
• [7] Там же.