Социальная дифференциация языка

Проблема социальной дифференциации языка имеет давнюю традицию в мировой лингвистике. Она берет свое начало с известного тезиса И. А. Бодуэна де Куртенэ о «горизонтальном» (= территориальном) и «вертикальном» (собственно социальном) членении языка (Бодуэн де Куртенэ, 1968) ^{[1]. Этой проблеме в первой трети XX в. уделяли внимание такие известные представители французской социологической школы в языкознании, как А. Мейе, ученики знаменитого швейцарского лингвиста Ф. де Соссюра — А. Сэшеэ и Ш. Балли, Ж. Вандриес (Бельгия), В. Матезиус и Б. Гавранек (Чехословакия), Э. Сепир (США), Дж. Фёрс (Англия) и другие. Значителен вклад в изучение этой проблемы отечественных языковедов — Е. Д. Поливанова, А. М. Селищева, Р. О. Шор, Л. II. Якубинского, Б. А. Ларина, В. М. Жирмунского, М. Н. Петерсона, В. В. Виноградова, Г. О. Винокура, М. М. Бахтина и других.}

Для современного этапа разработки этой проблемы характерны следующие особенности.

1. Отказ от широко распространенного в прошлом прямолинейного взгляда на дифференциацию языка в связи с социальным расслоением общества. Согласно этому взгляду расслоение общества на классы прямо ведет к формированию классовых диалектов и «языков». Особенно отчетливо такая точка зрения была выражена А. М. Ивановым и Л. П. Якубинским в их книге «Очерки по языку» (1932), а также Л. П. Якубинским в работах «Язык пролетариата», «Язык крестьянства» и других, публиковавшихся в 1930;е гг. в журнале «Литературная учеба».

Более убедительной и в настоящее время разделяемой большинством лингвистов является точка зрения, согласно которой природа и характер отношений между структурой общества и социальной структурой языка весьма сложны, непрямолинейны. В социальной дифференциации языка получает отражение не только и, может быть, даже не столько современное состояние общества, сколько предшествующие его состояния, характерные особенности его структуры и изменений этой структуры в прошлом, на разных этапах развития данного общества. В связи с этим необходимо помнить неоднократно высказывавшийся языковедами прошлого, но не утративший своей актуальности тезис о том, что темпы языкового развития значительно отстают от темпов развития общества, что язык в силу своего предназначения быть связующим звеном между несколькими сменяющими друг друга поколениями гораздо более консервативен, чем та или иная социальная структура.

«Социальная дифференциация языка данного общественного коллектива, — писал по этому поводу В. М. Жирмунский, — не может рассматриваться статически, в плоскости синхронного среза, без учета динамики социального развития языка [и, добавим, общества. — Л. К.]. Язык данной эпохи, рассматриваемый в его социальной дифференциации, всегда представляет систему в движении, разные элементы которой в разной мере продуктивны и движутся с разной скоростью. Механическое сопоставление последовательного ряда синхронных срезов также не в состоянии воспроизвести динамику этого движения. Описывая структуру языка с точки зрения ее социальной дифференциации, мы должны учитывать ее прошлое и будущее, т. е. всю потенциальную перспективу ее социального развития» (Жирмунский, 1969, с. 14).

2. С отказом от прямолинейной трактовки проблемы социальной дифференциации языка и признанием сложности социально-языковых связей сопряжена другая особенность разработки указанной проблемы в современном языкознании: при общей тенденции к выявлению системных связей между языком и обществом социолингвисты указывают на механистичность и априоризм такого подхода к изучению данной проблемы, который декларирует полную изоморфность (полную соотносительность свойств) структуры языка и структуры обслуживаемого им общества.

Преувеличенное и потому неправильное представление об изоморфности языковой и социальной структур в определенной мере объясняется отсутствием до сравнительно недавнего времени конкретных социолингвистических исследований — в трактовке социально-языковых связей преобладал умозрительный подход. С появлением работ, опирающихся на значительный по объему языковой и социальный материал, шаткость теории изоморфизма стала более очевидной.

Как показывают эти исследования, социальное достаточно сложно трансформировано в языке, вследствие чего социальной структуре языка и структуре речевого поведения людей в обществе присущи специфические черты, которые хотя и обусловлены социальной природой языка, но не находят себе прямых аналогий в структуре общества. Таковы, например, типы варьирования средств языка, зависящие от социальных характеристик говорящих и от условий речи (социальная и ситуативно-стилистическая вариативность по Лабову) (Лабов, 1975).

«Нет простого и очевидного соответствия между характером социальных и экономических условий, с одной стороны, и языковыми особенностями — с другой, — пишет современный немецкий лингвист М. Бирвиш. — Иначе говоря, основные различия между экономически неоднородными социальными группами не имеют прямого отражения в системе языковых разновидностей, существующих в данном языковом обществе» (Bierwisch, 1976, с. 420).

Даже в тех случаях, когда социальные факторы выступают в качестве детерминантов речевого поведения, между этими факторами и обусловливаемой ими языковой неоднородностью нет взаимно-однозначного соответствия. Например, от структуры отношений между участниками общения в значительной мере зависит выбор говорящими функциональных стилей языка, однако между типами этих отношений (официальные — нейтральные — дружеские) и функциональными стилями нет полного соответствия: при официальных отношениях могут использоваться и официально-деловой, и научный, и публицистический стили, а один и тот же стиль, например научный, может применяться и при официальных, и при нейтральных, и даже при дружских отношениях между участниками ситуации общения.

Кроме того, механизм изменения стилистического рисунка речи неадекватен механизму изменения тональности речевого общения — ослабление социального контроля над речевым поведением коммуникантов (например, при переходе от официальных отношений к неофициальным) не ведет к снятию контроля нормативно-языкового (обычно общающиеся продолжают придерживаться принятых в данном языке норм).

3. Для разработки проблемы социальной дифференциации языка в современной социолингвистике характерен более широкий, чем прежде, взгляд на эту проблему. Она начинает рассматриваться в контексте варьирования средств языка (которое может обусловливаться как социальными, так и внутриязыковыми причинами), в том числе и таких средств, которые принадлежат к относительно однородным языковым образованиям, каким является, например, литературный язык.

Некоторые исследователи говорят об уже сформировавшейся теории варьирования, которая описывает различные колебания в языке и его использовании. Эта теория опирается на постулат, согласно которому реальное речевое поведение человека определяется не только его языковой компетенцией, но и знанием социально обусловленных коннотаций, т. е. смыслов, сопутствующих основному значению слова. М. Бирвиш, например, считает, что, поскольку разные люди усваивают язык в разных социальных условиях, они в результате овладевают «разными грамматиками языка», и описывать эти различия надо с помощью особых «расширительных правил» (extension rules), которые учитывают сведения как о самих языковых единицах, так и об их коннотациях (Bierwisch, 1976, с. 442). В непосредственную связь с таким аспектом изучения социальной дифференциации языка можно поставить и все более настойчивые попытки ученых отказаться от слишком «жесткого», опирающегося исключительно на социальные критерии подхода к расслоению языка на различные подсистемы и привлечь для решения этой проблемы функционально-стилистическую варьируемость языковых образований.

Такие социальные категории, как статус, престиж, социальная роль, некоторые исследователи рассматривают в качестве факторов, влияющих на стилистическое варьирование языка. Чешский лингвист Й. Краус положил в основу предложенной им классификации именно эти категории при исследовании стилеобразующих факторов, среди которых он различает: 1) связанные с характером языковых сообщений и их функцией; 2) связанные с ориентацией говорящего на слушающего; 3) связанные с оценкой личности говорящего (Краус, 1971).

Внимание к фигуре говорящего как к одному из основных факторов, обусловливающих варьирование речи, выделение различных типов говорящих в зависимости от социальных и ситуативных признаков характерно для ряда современных исследований в области стилистики. Таково, например, новаторское для своего времени исследование У. Лабова, в котором фонетическая вариативность современного американского варианта английского языка (American English) рассматривается в зависимости от социального расслоения говорящих и от стилистических условий речи.

Плодотворную попытку связать ролевую структуру поведения человека с функционально-стилистической дифференциацией языка предпринял петербургский лингвист К. А. Долинин. По его мнению, функциональные стили — «это не что иное, как обобщенные речевые жанры, т. е. речевые нормы построения определенных, достаточно широких классов текстов, в которых воплощаются обобщенные социальные роли — такие как ученый, администратор, поэт, политик, журналист и т. п. Эти нормы — как и всякие нормы ролевого поведения — определяются ролевыми ожиданиями и ролевыми предписаниями, которые общество предъявляет к говорящим (пишущим). Субъект речи (автор) знает, что тексты такого рода, преследующие такую цель, надо строить так, а не иначе, и знает, что другие (читатели, слушатели) ждут от него именно такого речевого поведения» (Долинин,.

1978, с. 60). Функциональные стили отражают «традиционное представление о данного рода деятельности, сложившееся в данной культуре, ее (деятельности) социальный статус, — т. е. как на нее смотрят в обществе, какие требования предъявляют к тем, кто ею занимается, — опять-таки ролевые предписания и ролевые ожидания, которые, будучи приняты субъектом, определяют его отношение к себе как исполнителю роли, к адресату речи как ролевому партнеру и к предмету речи как объекту ролевой деятельности» (Долинин, 1978, с. 62).

Отмечая сравнительную новизну «социально-стилистического» аспекта изучения социальной дифференциации языка, надо, однако, сказать, что предпосылки к социологической интерпретации стилистических различий в языке были заложены в работах языковедов первой половины XX в. В этом отношении особенно показательны труды академика В. В. Виноградова, для лингвистической концепции которого был весьма характерен социально-стилистический анализ языка.

Исследуя историю русского литературного языка XVII—XIX вв., В. В. Виноградов настаивал на конкретно-историческом характере описания различных его подсистем. Такие понятия, как просторечие, простонародный язык, чиновничий язык, солдатский жаргон и другие, трактовались им по-разному в зависимости от того, к какому этапу развития русского языка эти понятия прилагались. Говоря, например, о различиях между просторечием и простонародным языком в конце XVIII — начале XIX в., В. В. Виноградов писал:

«…понятие просторечия охватывало широкую, ненормированную, разнородную область фамильярно-бытовых стилей „не офранцузившегося“ дворянства, духовенства, разночинной интеллигенции и даже мещанства. Просторечие претендовало на роль национального выразителя коренных русских бытовых начал — в отличие, с одной стороны, от ученого, книжного, „славенского“ языка, а с другой — от чужих, заимствованных, по преимуществу французских форм речи русских европейцев Просторечие представляло пеструю смесь „народных“, т. е. не имевших узко-областного значения, слов и идиом городского общеупотребительного говора общеупотребительных профессионализмов и арготизмов и подвижного фонда выражений из различных социальных стилей буржуазно-дворянской и мещанско-крестьянской устной речи» (Виноградов, 1935, с. 387).

Простонародный язык, в отличие от просторечия, по Виноградову — это «обиходный язык крестьянства (независимо от областного деления на диалекты), дворни, городских ремесленников, мещанства, мелкого чиновничества, вообще мелкой буржуазии, не тронутой просвещением. Он вклинивался в просторечие, питался его формами и пополнял их Вообще граница между просторечием и простонародным языком была очень подвижной, извилистой В своих „низких“, наиболее далеких от сферы литературного повествования формах дворянское просторечие сливалось с простонародностью» (Виноградов, 1935, с. 392).

При изучении русского литературного языка, его истории В. В. Виноградов за стилистическими разновидностями литературного языка стремился увидеть их «социальную подоплеку», а во взаимоотношениях литературного языка с просторечием, диалектами, жаргонами — взаимные связи коллективов носителей этих языковых подсистем.

Для понимания того, как В. В. Виноградов объяснял социальное расслоение языка, важно неоднократно выдвигавшееся им положение о социально-экспрессивной окраске, присущей языковым средствам. Характерно, что он рассматривал ее в связи с социально-коммуникативной закрепленностью различных функциональных разновидностей речи. В этом он предвосхитил некоторые идеи современной социолингвистики о зависимости речи от ситуации и от социальных ролей коммуникантов. Вот что, например, он писал о разновидностях диалога:

«В общественном сознании закреплены шаблоны диалогов, дифференцированных по типичным категориям быта. Так, говорится: „официальный разговор“, „служебный“, „интимный“, „семейная беседа“ и т. п. Даже с представлениями о разных формах социального взаимодействия, каковы, например, „судебный процесс“, „дискуссия“, „прения“ и т. п., у нас соединяются определенные ассоциации о сопровождающих их формах речеведения. Как существуют разные виды социально-экспрессивной окраски слов, так есть и разные типы социально-экспрессивных разновидностей диалога» (Виноградов, 1965, с. 161).

Указывая на гетерогенный характер языковых образований, которые традиционно рассматривались как нечто целое (имеются в виду социальный диалект, профессиональный жаргон, крестьянский говор), на их чрезвычайно сложное и в разные эпохи различное дробление в зависимости от ряда факторов, В. В. Виноградов призывал учитывать социальную и стилистическую окраску, которую несут на себе слова, которые попадают в литературную речь из некодифицированных разновидностей русского национального языка. Его собственные характеристики языковых средств с этой точки зрения представляют собой блестящий образец социолингвистического анализа языковых фактов.

За каждым фактом языка В. В. Виноградов видел социальное лицо носителя языка, и его стилистические квалификации тех или иных слов и оборотов являются одновременно и социальными их характеристиками. Можно сказать, что В. В. Виноградов стоял у истоков социостилистики — социолингвистической дисциплины, которая лишь в последнее время получает систематическое развитие.

При сравнении современных социостилистических исследований с работами В. В. Виноградова надо отметить увеличивающуюся детальность анализа, стремление обнаружить социальные различия на все более мелких «участках» языковых образований.

Так, социально обусловленная вариативность средств обнаруживается даже в такой подсистеме национального языка, как язык литературный, единство и нормативность которого сознательно культивируются и охраняются общественными и научными институтами. Современные исследователи различают литературный язык как теоретический конструкт и как данность, как реальную коммуникативную систему, функционирующую в тех или иных конкретных национальных условиях: «единый литературный язык является скорее тенденцией или идеальным заданием, нежели реальностью» (Степанов, 1969, с. 308). В действительности же «в синхронном срезе национального литературного языка может иметь место его функциональная дифференциация, объясняемая: а) существованием региональных вариантов или субстандартов литературного языка; б) социальной стратификацией литературного языка» (Ярцева, 1977, с. 12).

Современный русский литературный язык не является в этом отношении исключением. Для всей его системы характерна вариативность средств, обусловленная не только функционально-коммуникативными факторами, но и факторами социальными — различиями говорящих по возрасту, роду занятий, уровню и характеру образования и некоторым другим признакам.

Социально маркированы также оценки фактов языка его носителями. То, что воспринимается нейтрально представителями одних социальных групп, у представителей других вызывает протест или раздражение, а третьи отстаивают его как единственно возможный способ выражения. Те или иные языковые единицы могут оцениваться как символы принадлежности говорящего к определенной социальной группе. Например, произношение (шы)ги, (жы)ра характерно для старшего поколения потомственных москвичей, употребление форм (чт)о, копё (чи)о свойственно речи петербуржцев, произношение полумягких (ж), (ш) в иноязычных словах типа жюри, брошюра обнаруживается в речи некоторых представителей старой интеллигенции и т. п. (Крысин, 2000).

Характеризуя в целом современный этап в разработке проблемы социальной дифференциации языка, надо подчеркнуть интерес исследователей к промежуточным образованиям — полу диалектам, интержаргонам, которые формируются во многих национальных языках и связаны с интеграционными процессами, происходящими в современных обществах (сближением различных социальных слоев и групп, миграционными процессами, урбанизацией населения и связанным с этим объединением в условиях города разнодиалектных и разноязычных групп людей, увеличением социальной мобильности и т. п.).

• [1] Любопытно, что такого же понимания и употребления терминов-метафор «горизонтальное» и «вертикальное» членение языка придерживается американский социологДж. Хертцлср (Hcrtzlcr, 1965, с. 308). Однако в его книге, появившейся полвска спустя послеуказанной работы И. А. Бодуэна де Куртенэ, имя последнего не упоминается. По-видимому, в данном случае речь должна идти об обычном совпадении, а не о заимствовании, так какедва ли Дж. Хертцлер знал о работах Бодуэна де Куртенэ.