Эпистемологическая характеристика гуманитарных наук

Эпистемологические проблемы гуманитарных наук определяются спецификой гуманитарной реальности. Очевидно, что в гуманитарном знании неприменим естественно-научный, или, как его называют, помологический метод объяснения. Номологическое объяснение рассматривает индивидуальное событие как частный случай проявления общего закона. Его применение невозможно в области гуманитарных наук в связи с рядом обстоятельств. Во-первых, гуманитарная реальность не подчинена законам, аналогичным естественно-научным. Ведь закон науки по определению носит всеобщий и необходимый характер, к примеру, закон всемирного тяготения выполняется всегда и для всех материальных объектов. Те положения, на которые опирается, например, историк в своих рассуждениях, указанными признаками закона не обладают, они предстают в виде сентенций такого типа: «власть портит, но не всех», «деньги — зло, но не всегда». Во-вторых, при естественно-научном способе объяснения исследователя не интересует уникальность изучаемого объекта (ведь естествоиспытателя не интересует, как из данного яйца вылупляется именно данный цыпленок, — его интересует, как из любого яйца вылупляется любой цыпленок). Гуманитарное знание, как было подчеркнуто ранее, интересуют именно неповторимые, уникальные люди, события, произведения, судьбы.

Начиная со второй половины XIX в., гуманитарные науки противопоставляют понимание как метод гуманитарного познания помологическому объяснению в естественных науках. По сути дела, моделью построения гуманитарной методологии является литература. Ведь именно литература намного лучше науки способна раскрыть человеческую сущность. Подлинная литература исходит из идеи, что у каждого человека своя правда, каждого человека можно если не простить, то, по крайней мере, понять. Все люди разные, и навязывать им некую единую абстрактную человеческую сущность (наподобие закона человеческого существования) негуманно, а в области социальной практики это ведет к построению тоталитарного государства. Для того, чтобы понять человека, надо выслушать его рассказ о себе и о других людях. Отсюда повышенный интерес к нарративу в гуманитарном знании XX в. Можно высказать и более сильное утверждение: нарратив и есть специфически гуманитарный метод познания сущности человека.

Является ли понимание такой же рациональной процедурой, как номологическое объяснение? Единства в решении этого вопроса в среде гуманитариев нет. Так, В. Дильтей, стоящий у истоков современной истории и психологии, считал, что основой понимания является сопереживание. Мы понимаем себя, истолковывая высказывания и поведение других людей, и, наоборот, мы понимаем других людей на основе своего опыта, если сами пережили нечто аналогичное. В идеале понять — значит встать на место другого человека. Понимание не может быть сведено к чисто логическим процедурам реконструкции мыслей и чувств отчасти из-за того, что сама жизнь носит иррациональный характер. Ее целостность неразложима без остатка рациональными методами познания. Так, например, талантливый историк, по мысли Дильтея, погружается в мир чужой культуры, вплоть до утраты собственного Я. Это приближает науки о духе к искусству. Поэтому так велика роль личности исследователя, историка или психолога в достижении конечного результата. И вот почему этот результат практически невоспроизводим. Мы можем описывать методологию знаменитых психологов или историков, но нс способны добиться тех же успехов, что они.

Такое понимание метода гуманитарного знания противоречит стремлению представителей этой сферы знания утвердить за ним статус науки. В этих целях они изучают и проясняют условия, повышающие объективность понимания (понять — это не значит дать субъективное истолкование, это значит разобраться в сути дела). Именно этим проблемам посвящены работы французского философа П. Рикера «Время и рассказ» (1983;1985), «Конфликт интерпретаций: очерки о герменевтике» (1969) и ряд других его исследований. Классической стала работа немецкого философа Г.-Г. Гадамсра «Истина и метод» (1960). Методология, раскрывающая процедуру понимания, получила название «герменевтика». Герменевтика начинает формироваться уже в Античности как техническая процедура, изучающая правила истолкования текста и условия, задающие возможность его понимания. Большое внимание в Средние века уделялось христианской герменевтике (или теологической герменевтике как искусству толкования священных текстов). Поскольку гуманитарные исследования всегда связаны с истолкованием текстов, с исследованием языка, то герменевтика к середине XIX в. осознает себя в качестве общей методологии гуманитарного знания. В XX в. в философии происходит так называемый онтологический поворот в герменевтике. Понимание перестают рассматривать просто как способ познания — его трактуют как способ бытия человека. А ведь именно ответы на вопросы «кто я такой?», «зачем живу?», «есть ли смысл в моей жизни?» составляют необходимое условие человеческого бытия. И проблема заключается в том, что ответы на эти вопросы не даны непосредственно, их невозможно получить путем интроспекции, вглядывания в себя. Непосредственное знание человека о себе и окружающем мире всегда является зыбким и не совсем адекватным.

По мнению П. Рикёра, критику «ложного сознания» в европейской культуре дали три мыслителя: Ф. Ницше, 3. Фрейд и К. Маркс. Ницше показал, что все традиционные формы общественного сознания — религия, мораль, наука — являются лишь формами идеологии. Исключение составляет, пожалуй, только искусство. Идеология как ложное сознание — это когда нечто выдает себя не за то, чем оно на самом деле является. Например, наука выдает себя за бескорыстный поиск истины, позиционирует себя как высшую форму рациональности и духовной деятельности в целом. Но кто такой сегодня ученый и доступна ли современной науке Истина, о которой говорила Античность, к которой стремились Средние века и Возрождение? Сегодня ученый — это «наемный рабочий», который, конечно, не является мудрецом Античности и титаном Возрождения. Это узкий профессионал, в лучшем случае хорошо знающий свою область исследований, по совершенно не компетентный в других сферах знания и жизни. Он не только не может ответить па вопрос, какова сущность этого мира, но выносит этот вопрос за рамки науки, описывая лишь то, как этот мир функционирует на эмпирическом уровне. Аналогичным образом Ницше критикует христианскую религию и основанную на ней мораль. Фрейд показал, что сознание человека наполнено символами бессознательного — это «репрезентативная репрезентация». Оно репрезентативно в том смысле, что представляет человеку самого себя, но это еще не он сам, а всего лишь его репрезентация. Наконец, Маркс показал превращенный характер общественных отношений, где за отношениями людей скрываются отношения к собственности.

Если для классического мышления человек — это существо разумное, нравственное и обладающее свободой воли, то для современного гуманитарного знания человек не рациональное, а всего лишь рационализирующее существо, которое редко бывает свободным и практически всегда безнравственно.

Именно в силу того, что гуманитарная реальность носит символический характер, все являемое не таково, каким кажется, поэтому понимание появляется в результате истолкования тех структур, что определяют существование человека в окружающем его мире. Таким образом, гуманитарная история (история искусства, история языка, история религии и др.), мифология, гуманитарная психология (понимающая психология, экзистенциалистская психология, феноменологическая психология и др.), педагогика, филология, словом, все гуманитарное знание — это герменевтика.

В рамках общей концепции понимания как цели гуманитарного исследования различными гуманитарными дисциплинами развиваются собственные специальные методы познания.

Вместе с тем, следует отметить, что на протяжении всего XX в. не исчезали сомнения в возможности построения методологии гуманитарного знания. Разнородность гуманитарной реальности ставит под сомнение возможность единой методологии для указанных областей гуманитарной науки: историю религии нельзя написать так же, как историю литературы, а психологию религии — так же, как экзистенциальную психологию. Метод исследования должен вырастать из предметной или иной гуманитарной науки. В этом смысле методология, собственно говоря, только до тех пор и «жива», пока продолжается исследование. Когда исследование закончено, вызванная им к жизни методология «умирает». Это доказывается тем фактом, что метод гуманитарных исследований практически невоспроизводим. Написаны тома по методологии Гегеля, Шпенглера и т. д. и т. и., но кому удалось повторить и реально применить их методологию в собственных работах? Гуманитарное исследование, с этой точки зрения, скорее искусство, чем наука. Впрочем, следует отметить, что аналогичные воззрения на методологию в XX в. появляются и в отношении естествознания, например, в анархистской концепции науки II. Фейерабенда.

Перечисленные выше особенности метода гуманитарных исследований делают особенно сложной проблему построения гуманитарной теории.

По определению, теория должна содержать хотя бы один закон. Но, как было отмечено, в области гуманитарной реальности, например в истории, законов нет или они пока неизвестны. Тогда как возможна гуманитарная теория?

В конце XIX — начале XX в. на роль теории в гуманитарном знании претендовали философия и социология. Подразумевалось, что именно они должны открывать общие законы гуманитарной реальности, которые будут специфическим образом преломляться в различных гуманитарных дисциплинах. Например, немецкий социолог Макс Вебер (1864−1920) считал, что социология конструирует идеальные модели господства, экономического обмена, ремесла и т. п., встречающиеся во все эпохи, в любой точке земного шара, в то время как история изучает конкретно-историческое формы проявления этих чистых универсальных моделей, которые он называл идеальными типами. Аналогично, философия истории Маркса претендовала на описание общей схемы исторического процесса, которую историки должны были наполнить реальным содержанием. Гуманитарное знание в XX в. пытается избавиться от предзаданных схем философии и социологии и выстроить себя как позитивную пауку.

В целом можно сказать, что гуманитарное знание на своих собственных основаниях воспроизводит тог путь построения теоретической науки, который прошло естествознание.

Во-первых, в ряде областей гуманитарных наук исследователи пытаются математизировать теоретические построения. Наиболее ярко эта тенденция проявляется в гуманитарном структурализме. В гуманитарные науки математика вошла примерно в 50−60-е гг. XX в., «каналом входа» стала структурная лингвистика. Лингвисты, как и представители других наук, видели в математике средство сделать свою науку строгой, а результат исследования воспроизводимым. Лингвисты начали изучать математику и сотрудничать с математиками. Связь математики и лингвистики естественным образом вырастает из определения математики как языка, где язык, в свою очередь, понимается как совокупность абстрактных форм — структур. Используя математические понятия, лингвисты предприняли попытку дать строгие определения понятий своей науки и построить модели, позволяющие анализировать процессы порождения смысла в тексте. Во многом именно через структурную лингвистику структурализм и, соответственно, математическая модель исследований начинают проникать в историю, психологию, социологию. Математика понимается при этом не как наука, предлагающая сугубо количественные методы анализа, а как наука, для которой безразлична материальная природа объектов и важна лишь система отношений (структура), которая задает способ их существования.

Структурализм, распространяя языковую модель на всю область социальных явлений, в известном смысле пытается построить «исчисление» культуры. Объективно существующие социальные структуры образуют ткань социальной реальности, так же как математические структуры образуют ткань мира в целом. Человек при таком подходе оказывается нс более чем функцией структуры. Правомерность такого способа гуманитарного познания вызвала большие сомнения в среде гуманитариев, стремившихся сохранить нс поддающиеся исчислению признаки индивидуальности, духовности и свободы воли человека.

Впрочем, при построении социально-гуманитарных структур возникали и чисто технические трудности. Так, например, формула «отца структурной антропологии» К. Леви-Стросса оказалась чересчур сложной. Социальные явления требуют учета такого большого количества параметров, что получаемые модели зачастую оказываются слишком громоздкими и поэтому ие могут быть эффективным инструментом исследования.

Во-вторых, гуманитарные науки в XX в. придерживаются установки, что наука должна опираться па факты, основанием для теории должна стать эмпирическая работа, а ие пустое умозрение. Гуманитарное знание уходит от построения глобальных теорий и всеохватывающих схем для того, чтобы восстановить облик целого через тщательную работу с небольшими фрагментами эмпирически данного, подобно тому, как это делает археолог. Гуманитарий должен научиться ставить вопросы так, чтобы работа с эмпирическим материалом позволяла делать теоретические обобщения. В результате биографический анализ становится историей типов социального поведения, политическая история — историей политической культуры, событие выступает как эпифеномен социальной структуры. Тем самым, гуманитарная наука при построении теоретического уровня исследования смыкается с социальными науками.

Трудности теоретической работы в области гуманитарных наук определяются прежде всего тем, что она связана с интерпретацией текстов и событий. Процесс интерпретации зависит от предрассудков исследователя. В результате одни и те же источники интерпретируются по-разному. Это приводит гуманитариев к пониманию того, что они не столько открывают истины, сколько изобретают их. В итоге историки определяют результат своих исследований как «историческую реконструкцию» и признают, что одни и те же истории можно реконструировать по-разному, в зависимости от скрытых допущений автора о правдоподобности, от полноты и доступности использованных источников. Так, в области психологии гуманитарной направленности одни и те же предметы исследования могут быть интерпретированы с позиций экзистенциалистской, понимающей или феноменологической психологии. И вообще психологи придумали неправдоподобное количество теорий и концепций о природе психической реальности, но не могут создать общую психологию (точнее сказать, только в отечественной литературе их три: теория отношений В. Н. Мясищева, теория установки Д. Н. Узнадзе и теория деятельности А. Н. Леонтьева).

Отсутствие общей теории, объясняющей, как это было (или есть) па самом деле, ставит под сомнение достоверность результата гуманитарных исследований, а значит, и научный статус гуманитарного знания.