Несостоятельность объективистски-фаталистических концепций личности
В свое время Л. И. Герцен (1812—1870) решительно отверг объективистско-телеологический взгляд на жизнь человека. По Герцену, целью жизни человека, народа является настоящее. «Жизнь сегодняшняя — вот главное, а там, что будет, то и будет. Жизнь, — утверждает он, — ничего личного, индивидуального не готовит впрок, она всякий раз изливается в настоящую минуту. Цель для каждого поколения — это само… Читать ещё >
Несостоятельность объективистски-фаталистических концепций личности (реферат, курсовая, диплом, контрольная)
Концепция будущей мировой гармонии, подчиняющей человека «объективной необходимости» — давняя философская традиция. В западноевропейской философии ее обосновывали прежде всего Шеллинг и Гегель. Для Шеллинга и Гегеля целесообразность имеет не субъективное, а объективное значение, развитие мира есть постепенное откровение абсолютного, целесообразное движение к тождеству свободы и необходимости.
Идеи Шеллинга и Гегеля были восприняты русскими философами 20—30-х гг. прошлого века — Д. Веневитиновым, В. Одоевским, И. Киреевским, А. Кошелевым, Н. Станкевичем, В. Белинским и другими. Оправдание мира они искали в области трансцендентного. Над миром царит премудрая благость; все зло, ужасы смерти, бессмыслица случайного — все это объяснимо и оправдано с позиций общего смысла жизни.
Истина только в объективности, провозглашал Белинский, и, исходя из этого, в гегелевском духе обосновывал тезис о «разумной действительности».
Однако позднее Белинский отказался от веры в объективную целесообразность жизни, и занял ясную, четкую позицию: я не хочу счастья и даром, если не буду спокоен на счет каждого из моих братьев по крови.
Объективистско-фаталистические воззрения на историю, на смысл существования отдельного человека, воззрения, считающие сегодняшнего человека, сегодняшнее поколение средством для достижения блага будущих поколений человечества, неоправданны, негуманны.
Почему люди будущего более ценны, чем люди сегодняшние? Чем они лучше? «Оттого и вся беда наша, что мы не глядим в настоящее, а глядим в будущее. Оттого и беда вся, что иное в нем горестно и грустно, другое просто гадко; если делается не так, как нам хочется, мы махнем на все рукой и давай пялиться в будущее. Оттого и будущее висит у нас у всех точно на воздухе… безделицу позабыли: позабыли, что пути и дороги к этому светлому будущему сокрыты именно в этом темном и запутанном настоящем, которого никто не хочет узнавать, всяк считает его низким и недостойным своего внимания и даже сердится, если его выставлять на вид всем…» — заявлял Гоголь. Действительно, почему мы говорим будущему человечеству — да, а отдельному человеку зачастую — нет. Ведь человечество, подчеркнем еще раз, состоит из отдельных людей, и свойства, качества конкретных людей — это в конечном счете свойства, качества человечества. И если бессмысленна жизнь отдельного человека в настоящем, то как можно считать осмысленной жизнь и судьбу человека, человечества в будущем?
Человек должен протестовать против антигуманных идей. «Впереди для других — счастье и мир, а из меня лопух расти будет», — так, вспомним, протестует против концепции «счастья в будущем» тургеневский Базаров. Протестует против этого и Иван Карамазов Ф. М. Достоевского: «Не для того я страдал, чтобы собой… унавозить кому-то будущую гармонию».
Вопрос для размышления
В свое время Л. И. Герцен (1812—1870) решительно отверг объективистско-телеологический взгляд на жизнь человека. По Герцену, целью жизни человека, народа является настоящее. «Жизнь сегодняшняя — вот главное, а там, что будет, то и будет. Жизнь, — утверждает он, — ничего личного, индивидуального не готовит впрок, она всякий раз изливается в настоящую минуту. Цель для каждого поколения — это само оно. Жизнь сама себе цель, в каждый данный момент. Никакой будущий рай на небе, никакой будущий рай па земле не могут придать смысл человеческой жизни, потому что если прогресс — цель, то для чего и для кого мы работаем? Кто этот Молох, который по мере приближения к нему тружеников, вместо награды пятится и в утешение изнуренным и обреченным на гибель толпам, которые ему кричат: „Morituri te salutant“, только и умеет ответить горькой насмешкой, что после их смерти будет прекрасно на земле». Но даже и это утешение — ложь, подчеркивает Герцен, так как прогресс бесконечен. Именно потому, что он бесконечен, что конечной цели пет, цель эта лежит перед нами, она в наших руках, потому что эта цель мы сами.
Никакое будущее совершенство, ни земное, ни небесное, не искупает страданий настоящего времени. Жизнь каждого человека, именно сегодняшняя жизнь, является уникальной ценностью. В каждом конкретном человеке — основание истории, ее центр, ее смысл.
Люди представляли бы нечто жалкое, если б они свою жизнь считали только одной ступенью к неизвестному будущему. Никакое будущее совершенство, отмечал также и Белинский, не искупает бессмыслицы несовершенства настоящего времени: «Совершенство есть идея абстрактного трансцендентализма и потому оно подлейшая вещь в мире. Человек смертен, подвержен болезни, голоду, должен отстаивать в бою жизнь свою — эго его несовершенство, но им-то и велик он, им-то и мила и дорога ему жизнь его».
О великой ценности и уникальности человеческой жизни, замечательно сказал В. В. Розанов (1856−1919). «Мы до того привыкли к безличному процессу истории, что всякого человека рассматриваем только как средство для чего-то, ступень к чему-то… Человек вовсе не хочет быть только средством, он… не вьючное животное, которое несет какие-то вклады в „великую сокровищницу человечества“… Он просто свободный человек, со своей скорбью и со всеми радостями, с особенными мыслями, которые его занимают вовсе не потому, что ими можно пополнить „сокровищницу“. Разве недостаточно измучен человек, чтоб еще растягивать его по всем направлениям, приноравливая к одному, дотягивая до другого, обрубив на третьем. Оставьте его одного, с собой: он вовсе не материал для теорий, он живая личность… Умейте подходить к нему с любовью и интересом, и он раскроет перед вами такие тайны души своей, о которых вы и не догадываетесь»[1].
Человек, подчеркивает Розанов, всегда лицо, ни с чем не сравнимое, никого не повторяющее собой; он — никогда не «род»;
родовое — в нем несущественно, а существенно особенное, чего ни в ком нет, что впервые пришло с ним на землю.
Вся мудрость жизни в том, чтобы уважать личность человека, его достоинство, жить просто, честно, благородно каждый день, каждый миг. Лишь уважающий себя человек способен жить достойно сейчас и всю жизнь, уважать и ценить других, способен уважительно относиться к истории своей родины, ценить труд и достижения предшествующих поколений, созидать настоящее, не разрушая прошлого, способен строить свой сегодняшний и завтрашний день на вчерашнем. Конечно, ничего не забыв, не разрушив в старом, жить невозможно, но и нельзя жить, все предавая забвению (как это часто случалось и случается с нами).
Бесспорно, вера в прогресс человечества необходима. Но вера в то, что завтра обязательно будет лучше, чем сегодня, что нс за горами и «золотой век», может расслаблять, и у многих людей расслабляла, волю созидать, преодолевать трудности, рождала слепую, пассивную надежду на будущее.
Н. Макиавелли (1469—1527) в свое время решительно отверг абсолютную предначертанность жизненного поведения человека: «Я знаю, сколь часто утверждалось раньше и утверждается ныне, что всем в мире правят судьба и Бог; люди же с их разумением ничего не определяют и даже ничему не могут противостоять; отсюда делается вывод, что незачем утруждать себя заботами, а лучше примириться со своим жребием… И, однако, ради того, чтобы не утратить свободу воли, я предположу, что, может быть, судьба распоряжается лишь половиной всех наших дел, другую же половину, или около того, она предоставляет самим людям… Судьба являет свое всесилие там, где препятствиями ей не служит доблесть, устремляет свой напор туда, где не встречает возведенных против нее заграждений».
Как утверждал X. Ортега-и-Гассет, «будет грустно, если… прогресс состоит в вечной обреченности, идти всегда одним и тем же путем. Эта дорога скорее похожа на тюрьму, стены которой с каждым нашим шагом отодвигаются все дальше и дальше, но которая не выпускает нас».
Истинную полноту нашему существованию, подчеркивает X. Ортега-и-Гассет, придает непредсказуемый горизонт нашего существования, открытый всем возможностям, движение к которому требует личных усилий: «Лучше жить, лучше оказаться под звездным небом, в настоящем, глубоком, страшном, непредсказуемом и неиссякаемом мире, где возможно все: и хорошее, и плохое, нежели жить в узком, закрытом, хотя бы и теплом помещении».
Бесспорно, развитие человека в огромной степени определяется его личным поведением, особенно его личной нравственностью. В прошлом у нас много говорили о воспитании трудовой морали, коллективизма и т. п., но в сущности недооценивали такие нравственные качества человека, как свободолюбие, свободомыслие, человеческое достоинстве и честь. Вообще, мы слишком много говорили о воспитании человека, но мало о самовоспитании. А ведь нравственная сила покоится в самом человеке, в осознании им себя как самоценной личности. Мы очень гордились тем, что общественная собственность обусловливает общность основных интересов всех членов общества, утверждает коллективизм. Но во многом это привело к явлениям псевдоколлективизма. Людей побуждали (а многие сами охотно к этому приспосабливались) быть «винтиками», послушными исполнителями воли начальства. Между тем подлинный коллектив — это объединение личностей, ярких, духовно богатых личностей. Конечно, и личность только в коллективе может по-настоящему раскрыть свой духовный потенциал, развить свои способности и таланты.
Безусловно, объективно существует нечто «коллективно бессознательное» как в положительном, так и в отрицательном смысле. В коллективе, в толпе проявляется, например, социально-психологический закон подражания. Лебон, Тард, Л. Толстой это хорошо описали. В толпе, в коллективе очень часто снижается личная моральная ответственность. В толпе человек способен на поступки, которые, будучи один, никогда не совершит по моральным соображениям. Бывает, разумеется, и наоборот. Важно не впадать в идеализацию ни личности, ни коллектива. Личность не может развиваться вне коллектива, нравственная личность всегда готова пожертвовать собой в пользу коллектива. «Сильно развитая личность, вполне уверенная в своем праве быть личностью, уже не имеющая за себя никакого страха, ничего не может и сделать другого из своей личности, то есть никакого более употребления, как отдать ее всю всем, чтоб и другие все были точно такими же самоправными и счастливыми личностями. Это закон природы; к этому тянет нормального человека»[2], — подчеркивает Достоевский. Однако, если коллектив жертвует личностью в пользу себя самого, то это — проявление безнравственности коллектива.
Обществу нужны личности, личности нравственные, свободолюбивые, обладающие чувством собственного достоинства и чести, способные защитить свою честь и достоинство. А это ведь вовсе нелегко: терять зачастую приходится многое — положение в обществе, материальное благополучие, духовную уравновешенность, можно ожидать дискредитации. Без мужества, чести, достоинства, свободолюбия трудно представить человека, являющегося и способного быть «мерой всех вещей».
Проблему человека, его субъективности, индивидуальности, его переживаний и поступков в свое время весьма остро поставили экзистенциалисты (Кьеркегор, Хайдеггер, Ясперс, Камю, Сартр). Они утверждают, что человек таков, каким он хочет себя видеть, что биологический и психологический детерминизм приводит к пессимистическому выводу: мы такие от природы, и ничего нельзя изменить. Но совсем другое дело, если человек сам себя делает; в этом случае каждый ответствен за свои слабости.
Однако, подчеркивая автономность личности, экзистенциалисты зачастую чрезмерно абсолютизируют противоречия между индивидом и обществом, утверждают, что общество, коллектив, противостоя личности, постоянно обрекают ее на безличную повседневность, вызывают в человеке постоянный страх, чувство неуверенности и обреченности. Наиболее употребляемые экзистенциалистами категории, характеризующие жизнь человека в обществе: бытие для себя, заброшенность, одиночество, страх, бытие к смерти, «ад — это другие» и т. п.).
Вместе с тем тезис экзистенциалистов о том, что человек — не объект, что он не объективируем, что он — возможность своей спонтанности, своей свободы и т. д., безусловно, обоснован.
Бытие человека — это всегда самоопределяющееся бытие. Человек вынужден постоянно решать, что он должен сделать; из множества возможностей он должен выбрать одну единственную, именно она окажет решающее воздействие на его образ жизни и предопределит его будущее.
Это еще и еще раз подтверждает, что одна из сущностных характеристик человека — это свобода. Выбирать из различных исторических и повседневных альтернатив может только свободный человек.
Но за свободу надо бороться. У Камю есть полный глубокого смысла «Миф о Сизифе». Сизиф наказан богами за гордый и свободолюбивый нрав. Он низвергнут в подземное царство и обречен поднимать в гору тяжелый камень, который, как только Сизиф достигает вершины, скатывается вниз, и Сизиф снова должен толкать этот камень вверх. Труд бессмысленный и тяжелый. Сизиф сознает это, но не покоряется. Дух свободолюбия в нем неукротим. Он поднимает камень, стремясь к цели — вершине горы. Цель достигнута, но камень скатывается. Сизиф спускается вниз и снова упрямо и гордо толкает камень вверх. Он бросил вызов богам и не сдастся. Он борется и потому он духовно свободен. Его жизнь, несмотря на внешнюю абсурдность, полна смысла.
Каждый человек должен усвоить принцип: я сам хочу быть свободным и имею на это право. Всякие попытки решать за человека, что такое свобода, как ему жить, что делать, как поступать — неправомерны, аморальны. Они лишают человека свободы, превращают его в зависимое, существо, он становится не гражданином, а подданным. К сожалению, мы часто сами себя унижаем, пасуем перед «сильными». Быть свободным, конечно же, трудно. Свободе противостоят объективные обстоятельства и собственные слабости человека. У И. С. Тургенева есть новелла «Necessitas, Vis, Libertas», в которой он оценивает соотношение необходимости, силы и свободы.
Высокая, костлявая старуха с железным лицом и неподвижно тупым взором идет большими шагами и сухою, как палка, рукою толкает перед собой другую женщину.
Женщина эта огромного росту, могучая, дебелая, с мышцами, как у Геркулеса, с крохотной головкой на бычьей шее — нелепая — в свою очередь толкает небольшую, худенькую девочку.
У одной этой девочки (очевидно, она — олицетворение свободы) зрячие глаза; она упирается, оборачивается назад, поднимает тонкие, красивые руки, ее оживленное лицо выражает нетерпенье и отвагу… Она не хочет слушаться, она не хочет идти, куда ее толкают… и все-таки пока должна повиноваться[3].
Однако, придет время и она откажется повиноваться, станет по-настоящему свободной. В любом случае важно поставить вопрос: свобода от чего, для чего?
Герой «Бесов» Достоевского Кириллов полагает, что всякий, кто хочет главной свободы, должен сметь убить себя. Дальше нет свободы. Но кто смеет убить себя, тот Бог. Аргументирует он так: сегодняшняя жизнь есть страх и боль. Человек несчастен. Но в будущем придет новый человек, гордый и сильный. Он победит боль и страхи, потому сам станет Богом. Тогда наступит новая жизнь, тогда историю будут делить на две части: от гориллы до уничтожения Бога и от уничтожения Бога до богочеловека.
Разумеется, человек должен стремиться преодолеть страх смерти. Но каким образом? убить себя? Встать по другую сторону добра и зла? Действовать в духе «все позволено»? Но если к свободе и истине ведет только один путь — путь произвола, отрицания добра и зла, то мы вместе с Достоевским (точнее, с его героем Шатовым) должны сказать: «Лучше остаться с Христом, нежели с подобной истиной и свободой». В любом случае без свободы для человека нет жизни. Тот, кто подавляет свободу, — враг людей. Великий инквизитор (у Достоевского) не хочет, не желает свободы для людей:
— Что можешь предложить Ты людям? — спрашивает он Христа. — Свободу? Люди не могут принять свободу. Людям нужны законы; определенный раз навсегда установленный порядок, чтобы различать, что истина, что ложь, что можно, что нельзя.
…Нет заботы беспрерывнее и мучительнее для человека, как оставшись свободным, сыскать поскорее то, перед чем преклониться. Но ищет человек преклониться пред тем, что уже бесспорно, столь бесспорно, чтобы все люди разом согласились на всеобщее пред ним преклонение. Вот эта потребность в общности преклонения есть главнейшее мучение каждого человека единолично и как целого, всего человечества с начала веков. Вот почему, — продолжает Великий инквизитор, — мы не с Тобой, а с ним, т. е. с Твоим вечным, непримиримым врагом. Наш настоящий вождь и господин, это дьявол. Антихрист. Его можем мы понять, ему можем служить, ибо он со слабыми, беспомощными существами говорит доступным и понятным им разумным языком. То же, что требуешь от нас Ты — подчинить разум вере, — мы исполнить не можем. Для нас, людей, источником света всегда был и будет разум, и там, где власть разума кончается, начинается вечная, беспросветная тьма… И туда, в эту тьму, которую Ты хочешь, чтоб мы считали светом, мы никогда не пойдем. Наша святая, католическая церковь исправит Твое дело. Она даст людям то, что им нужно. Она принесет им прочность и уверенность вместо Твоей свободы — она даст основанный на твердом, неизменном авторитете порядок… По плодам судят о дереве. А мы дали человечеству то, что ему больше всего нужно — мы дали ему прочный, неизменный порядок в его понимании отождествленный с последней и величайшей истиной, Ты хотел Свободы, неограниченного, Ты хотел, чтоб человек стал Богом — и мы от Тебя ушли. Твой враг предложил нам ограниченный разум — ибо разум неограниченным быть не может, — и мы приняли его дар как благовест, а Тебя отвергли. Мы не, с Тобой, а с ним.
Действительно, среди нас немало тех, кто не понимает, что такое свобода, не стремится к свободе. Но все дело в том, что человек с рабской психологией, не понимающий, что такое свобода, не желающий быть свободным, как правило, легко становится соучастником преступлений против человечества и человечности.
Но подлинная свобода — это не просто нежелание быть порабощенным, это активное ответственное желание свободы. Томас Манн справедливо писал: «Видимо, одно только нежелание не может быть источником душевной энергии; не хотеть сделать то или иное — этим жизнь не заполнишь; не хотеть чего-то вообще, вообще ничего не хотеть и все же исполнить требуемое — понятия слишком близкие, чтобы в результате не пострадала свобода воли»[4]. В своем произведении «Марио и волшебник» он рассказывает о том, как Марио не желает пускаться в пляс, противясь гипнозу. Под конец он делает все же так, как приказано: пляшет в такт ударов хлыста, хотя и против своей воли. Он терпит в данный момент поражение потому, что противопоставил гипнозу Чипполло лишь одно нежелание.
Философ Д. Лукач (1885—1971) использовал сюжет этой новеллы и провел определенную аналогию между поведением Марио и интеллигенцией Германии в 30-е гг. XX в. Презирая фашизм, не желая подчиняться его приказам, она тем не менее была не в состоянии противостоять фашизму, потому что не имела собственной программы и страшилась союза с рабочим классом.
Важно запомнить
Свобода только для себя — это не полная свобода. Подлинная свобода всегда связана с признанием, с утверждением свободы для других людей. Свобода тогда обретает смысл, когда человек, борющийся за свободу, делает добро людям, близким и далеким, уважает их человеческое достоинство, помогает их освобождению и самоутверждению.