Ценность гражданского общества и его ценности

Гражданское общество воспринимается сегодня одновременно и как феномен культуры, т. е. как самоценность, и как инструмент для достижения целей, не имеющих никакого отношения ни к культуре, ни к гражданскому обществу, ни к его ценностям. В первом случае можно говорить ценностях гражданского общества, об их иерархии или, по Т. Парсонсу, о латентности как о функциональном императиве социальной системы. Согласно теории Парсонса, в этой функции и состоит, собственно, задача культурной подсистемы системы действия.⁵⁶ Во втором случае гражданское общество рассматривается всего лишь как инструмент, который используется политическим акторами (властью и оппозицией) или отдельными социальными группами и «группами влияния». Инструментальный подход к изучению гражданского общества предполагает вычленение особого типа ценностей — «ценностей для …». При таком подходе ничто не мешает определять ценность гражданского общества для социальных систем самого разного типа и уровня, например, для становления и самоидентификации наций, государств или цивилизационных миров, преемственности и воспроизводства национальных культур. В самом упрощённом и, увы, самом распространённом варианте инструменталистская интерпретация гражданского общества приводит к узкопрагматичной, а по сути, циничной установке, согласно которой все спекуляции по этому поводу — не что иное, как миф или изобретение политгехнологов, использующих политическое мифотворчество для профанирования массового сознания и бесконтрольного применения технологий «политической инженерии». По этой причине историкофилософская и методологическая пропедевтика становится особо значимой и для исследовательских программ, и для научного обеспечения политики, направленной на стимулирование институтов гражданского общества, и для совершенствования образовательных стратегий в процессе преподавания политических наук.

Гражданское общество в его традиционном понимании, идущем от немецкой классической философии, интерпретируется как своеобразное средостение между государством и человеком. Соответственно, основная и непреходящая функция гражданского общества — защита гражданина и семьи от гигантской, неповоротливой и бездушной государственной машины, а также защита государства от неуправляемых «социальных атомов». Перед лицом общих угроз и (или) для защиты групповых, профессиональных и других корпоративных интересов отдельные «люди-атомы» по необходимости объединяются в самоуправляемые сообщества, добровольно отдавая им часть своих прав и получая за это качественно новый уровень гражданских свобод и гарантий.

Все остальные дефиниции гражданского общества факультативны, так как они способны лишь сузить сферу применимости этого понятия в языке современной публичной политики. При этом никто не отрицает, что в рамках авторских научных концепции допустимы любые интерпретации, которые, впрочем, могут быть непродуктивными в случае их некритического использования в других теориях, а тем более в процессе их превращения в политические доктрины. Если, к примеру, включить в определение гражданского общества набор дополнительных обязательных качеств и условий, например, наличие строго определённых форм собственности или «рекомендованных» конфессий, «государственных религий» и типов политического устройства по единственно приемлемому «демократическому» образцу, то о гражданском обществе можно будет говорить применительно только к небольшой группе стран.

Очевидно, что в этот список войдут «оплоты» западного мира, которые всё чаще относят себя к «постхристианской цивилизации» (пример— известные принципы проекта Европейской конституции, которые вызвали жёсткую критику со стороны христианских церквей и стали камнем преткновения на пути к её принятию). Но любая попытка навязать миру единственно приемлемый образец политического устройства имеет такое же отношение к принципам демократии, какое имеют эти принципы к принципам тоталитарного мироустройства. К сожалению, именно так понимают процесс экспорта демократии некоторые доморощенные теоретики от политики, которые предлагают российскому государству «присмотреться к протестантизму» или новомодным сектам, так как православие, по их мнению, «препятствует развитию рынка» и плохо стыкуется с неолиберальными идеалами. Серьёзно обсуждать столь примитивные построения, конечно, невозможно, но считаться с риском их навязывания политическим институтам всётаки приходится.

Наши предки, создавшие великие национальные культуры и государства, никогда не согласились бы на такое продолжение человеческой истории. Однако политиков, ратующих именно за такую коррекцию гражданской истории, видимо, вполне устраивает, что благодаря введению новых критериев из «круга избранных» (народов, которые достигли уровня развития, соответствующего гражданскому обществу) будут исключены почти все цивилизационные миры. Для многих политологов, включившихся сегодня в раскрутку политических цивилшаторсках доктрин (цивилизаторство как навязывание единой модели мироустройства — антипод цивилизованности), определяющих чёткие и жёсткие контуры «истинного» гражданского общества" как некоего универсального образца для «нецивилизованного мира», существенна не научная корректность выдвинутых гипотез и предположений. Для них существенна лишь политическая целесообразность ими же принятых положений и постулатов. И если такая позиция сделает бессмысленными, к примеру, кантовскую и гегелевскую интерпретацию проблемы или блестящий сопоставительный анализ русского и западного типов гражданского общества, проведённый В. О. Ключевским (ценности русского гражданского общества XI и XII веков), то, с точки зрения адептов политической целесообразности, тем хуже для Канта, Гегеля и Ключевского…

Классическая и достаточно широкая трактовка гражданского общества, позволяющего осуществлять сопоставительный анализ его разновидностей на основе методологической толерантности и уважительного отношения к непохожим культурам, была и остаётся, по нашему мнению, продуктивной и в научном плане, и применительно к задачам политического планирования. Из неё следует, в частности, значимый для реальной политики вывод о том, что вытеснение традиционных социальных институтов и организаций, выполняющих функции «средостения» и придающих обществу «пористую структуру», делает навязываемые модели «универсального мирового гражданского общества» чрезвычайно уязвимыми, подрывает основы суверенитета, обеспечивающего, по Ю. Хабермасу, функционирование институтов гражданского общества. Сохранение и защита традиционных институтов гарантирует, во-первых, относительную защищённость человека, осознающего себя не только подданным, но и гражданином, имеющим свою собственную гражданскую нишу (общину, группу, корпорацию), во-вторых, более высокую степень устойчивости политической системы и режима, возрастающую благодаря балансу частных, корпоративных и личных интересов.

Государство при всём желании не сможет предотвратить ущемление прав «маленького человека», когда эти права вступают в противоречие или с узкогрупповыми интересами групповой (плюралистической) демократии, или с другими «великими проектами» по приданию «маленькому человеку» статуса «нового человека». Такое превращение, если оно определяется как сверхзадача политического планирования, оправдывает всё, вплоть до «вырубки высоких деревьев», в том числе и целых социальных групп, которые относятся к подлинной элите и не вписываются в ландшафт запрограммированного и усреднённого «новочеловеческого» будущего. В этой связи можно процитировать сотню монографий известных философов, политологов и политпсихологов, но вспоминается формула товарища Сафронова, «наиболее активного среди мастеровых», — колоритного героя «Котлована» Андрея Платонова. Его формула звучит убедительней, чем даже отточенная аналитика В. Райха, вскрывшего природу манипуляций с массовой психологией и логику тоталитаризма: «маленький человек ничем не хуже настоящего большого генерала». «Формула Сафронова», лишённая интеллектуальной отстраненности и неустранимого предубеждения, представляется более точной и адекватной: «Перед нами лежит без сознанья фактический житель социализма. Из радио и прочего культурного материала мы слышим лишь линию, а щупать нечего. А тут покоится вещество создания и целевая установка партии — маленький человек, предназначенный состоять всемирным элементом! Ради того нам необходимо как можно внезапней закончить котлован, чтобы скорей произошёл дом, и детский персонал огражден был от ветра и простуды каменной стеной!».

Иное дело, когда власть сталкивается с коллективной волей, например, с позицией влиятельных неправительственных организаций и сплочённых групп, способных оказывать действенное влияния на властные структуры и даже добиваться участия в делах власти: с их артикулированными интересами придётся считаться и политической элите, и чиновникам всех уровней. То же можно сказать и о позиции «маленького человека». Он, конечно, и «мал», и слаб, но благодаря этому может уйти из-под любого контроля, способен к нестандартным решениям, а его мотивации и реакции трудно предсказуемы. В отличие от государства человек обладает разумом, который по изобретательности не сравним с «коллективным разумом» чиновничьей машины. Предсказуемость социального поведения в «нелагерных» условиях, гражданская культура и традиционное право, без которого нет действенного правосознания, развитое чувство собственного достоинства, не противоречащее гражданственности и патриотизму, — все эти социальные качества сохраняются, развиваются и эволюционируют в процессе становления традиционного гражданского общества.