Путешественники и ученые

Человек, всю жизнь, с рождения до смерти, живущий в своей собственной однородной культурной среде, может оказаться вообще не в состоянии понять, что он живет «в культуре», а тем более тематизировать, объективировать культуру как предмет исследования. Вопрос о необходимости изучения того, что отличает мою жизнь и жизнь моих соплеменников, соотечественников, современников от жизни других больших групп людей прошлого и нынешнего времени при всем кажущемся единообразии универсальных жизненных характеристик, таких, как рождение, взросление, смерть, системы социальных статусов, властные отношения, семейные структуры и т. д., — может возникнуть тогда, когда произойдет столкновение с этим другим, когда удастся увидеть его воочию и пережить. Из такого столкновения и переживания еще в античные времена зародились науки о культуре.

Отцом этнологии, или культурной антропологии (как называют эту науку в некоторых странах), считают древнегреческого географа и историка Геродота. Описания чужих стран и земель в сочинениях античных авторов естественным образом переходили в описания населяющих их народов, их облика, привычек, образа жизни. Как правило, эти описания еще нельзя назвать культурологическими. Они носят как бы псевдонатуралистический характер. Черты нравов и образа жизни, которые впоследствии, через сотни лет стали понимать как культурные, т. е. в известном смысле функциональные, в старинных описаниях (и не только в старинных — такой подход был принят до XIX в.) понимались еще как принадлежащие самой природе описываемого народа или племени. Путешественники, наблюдая за жизнью в чужих странах, убеждались, что имеют дело с другим народом, отличающимся от них самих, но какие отличия носили культурный характер, а какие — природный, они еще не могли понять в достаточной мере. Поэтому, например, такие характеристики, как «люди с песьими головами, поедающие своих мертвецов», носили синкретический, нерасчлененный характер, чувство общности человечества отсутствовало, а непосредственно являющиеся различия служили основанием для понимания иного как абстрактного иного; не было критериев для классификации и понимания природы инакости^[1].

Путешественники и ученые

Более научный, систематический характер представления о культуре стали приобретать в Средние века, а затем в Новое время, т. е. в XVII—XVIII столетиях. Это было время купцов, мореплавателей, завоевателей, миссионеров; в веках остались имена капитана Джеймса Кука, купца Марко Поло, конкистадора Фернандо Кортеса, мореплавателя Христофора Колумба. Это была эпоха настоящего освоения и открытия мира, открытия новых культур. Путешественники и завоеватели в своих сочинениях описывали нравы и обычаи туземных народов. В зависимости от их наблюдательности, склонностей и способностей эти описания можно (с большими или меньшими основаниями) рассматривать как этнографические, хотя, разумеется, сами авторы их таковыми, как правило, не считали. Конечно, эти описания были не продуктом научной деятельности, но субпродуктом других родов деятельности, хотя они и стали вскоре источником данных для науки.

В конце XVIII столетия Иммануил Кант в предисловии к книге «Антропология с прагматической точки зрения», вышедшей в 1798 г., писал, что «к средствам расширения антропологии относятся путешествия, если даже это только чтение книг о путешествиях» [42, с. 352]. А в XIX в. путешествия начали совершаться не только с целью религиозной проповеди, торговли или завоевания, но также с целью научного исследования. Тогда записки путешественников стали читать не просто из любознательности, а с целью расширения и систематизации представлений о многообразии форм человеческого существования, что свидетельствовало о возникновении полноправной науки о культуре^[2].

Первыми на этой стезе были немецкие ученые Иоганн Готфрид Гердер и Иоганн Форстер, которых одновременно можно назвать и философами культуры, и антропологами. В их работах уже есть основы постановки вопросов, характерных для современного культурантропологического знания. Форстер, бороздивший южные моря на кораблях знаменитого капитана Кука, оставил богатые дневники наблюдений и теоретические книги, в которых ставил вопрос об активном приспособлении племен и народов к своей естественной среде, рассматривал культурное творчество как ответ несовершенного и природно ущербного человеческого существа на вызовы природы, он же задавался вопросом о самопознании через познание других как одной из основных целей антропологии.

Еще более детально эти проблемы были проанализированы Гердером в книге «Идеи к философии истории человечества» [20]. В этом знаменитом труде зафиксирована целостная программа наук о культуре и дана ее детальная разработка. Программу можно свести к трем главным пунктам:

• 1) как можно более точное описание культур и народов;
• 2) анализ разных культур как альтернативных ответов на требование приспособления человеческой природы к окружающей среде;
• 3) познание самих себя, т. е. собственной культуры, через познание других культур [123, s. 17].

Эта первая программа — гигантский скачок в развитии антропологии по сравнению с ее состоянием на предыдущем этапе, когда, как уже говорилось выше, во-первых, отсутствовало понимание общности человечества и единства человеческой природы и, во-вторых, не были дифференцированы и выступали в неком синкретическом единстве природный и культурный аспекты человеческого существования. В труде Гердера констатировано единство человечества как единство природы человека, природное в человеке противопоставлено культуре как функции приспособления человеческой природы к различным условиям, в которых живут люди, и, наконец, сделан шаг за пределы собственного, замкнутого мира, где в течение многих веков существовало европейское человечество. «Познание себя через познание других» означало признание равенства себя другим. Для европейцев это было достаточно ново и необычно, поэтому Гердер и Форстер вошли в число основоположников европейского гуманизма.

Антропологическая революция

• [1] Приведем пример такого синкретического видения природы и культуры (ШаньХай Цзин. Каталог гор и морей / Пер. Э. М. Яншиной. М.: Наука, 1977. С. 62—64): «Отгоры Сучжу до горы Бамбуковой насчитывается двенадцать гор протяженностью в три тысячи шестьсот ли. У всех их духов человеческие туловища и драконьи головы. Им приносят в жертву живую собаку, молятся и окропляют ее кровью землю… Еще в трехстах ли к югу находится гора под названием Прямая (Гэн), там нет никаких растений… Обитает животное, похожее на лису, но с рыбьими плавниками, называется нжужу. Оно выкрикивает собственное имя. В том царстве, где его встретят, поселится страх. Расположенная еще в трехстах ли к югу гора называется Луци, на ней нет ни травы, ни деревьев, сплошь песок и камень. С нее стекает речка песчаная, течет на юг и впадает в реку Цэнь. В ней много лиху, подобных уткам-мандаринкам, но с человеческиминогами. Они выкрикивают собственное имя. В том царстве, где их увидят, будет многоземляных общественных работ… Всего… от горы Полой Шелковицы до горы Инь семнадцать гор протяженностьюв шесть тысяч шестьсот сорок ли. У всех их духов звериные туловища и человеческие головы с рогами. Им приносят жертвы живыми животными одной масти. После того какзаколют одного петуха, молятся; по обряду плодородия закапывают один нефритовыйдиск (би)».
• [2] Впрочем и через полтора столетия после Канта чтение записок путешественниковне потеряло своего смысла, скорее наоборот. Как писал Э. Канетти: «Чем точнее сообщения путешественников о «простых* народах, тем скорее хочется забыть о спорящих господствующих этнологических теориях и начать думать совсем по-новому. Наиважнейшес, то, что всего выразительней, эти теории как раз упускают… Старый путешественник былпросто любопытен… Современный этнолог методичен; годы учения делают его умелымнаблюдателем, не способным, однако, к творческому мышлению; его оснащают тончайшей сетью, в которую сам же он первым и попадается… Записки старых путешественников надо хранить надежнее, чем самые бесценные сокровища» (Canctti Е. Die Provinz desMenschen. Aufzeichnungen 1942—1972. Munchen: Hanser, 1973. S. 50—51).