Подготовленная неподготовленность. 
Встречная исповедь. 
Психология общения с документальным героем

0 свое время популярными были два детских персонаС/ жа — Шустрик и Мямлик. Уже по их именам можно судить и об их характерах. Наша эпоха — эпоха Шустриков. Всем хорошо известны политики с повадками Жириновского и экзотическим поведением Шустрика. Если вам удалось познакомиться с очередным таким шустриком в качестве героя передачи или предстоящего интервью, вовсе не следует думать, что вам повезло. Казалось бы, с таким коммуникабельным собеседником не приходится думать об условиях доверительного общения. Люди подобного склада могут разговаривать где угодно, и часто в публичной обстановке они непосредственнее, чем с глазу на глаз. Но обаяние непосредственности бывает обманчивым.

Вроде бы на экране происходит полная самоотдача героя. Но самоотдача чего? Не того ли, что было уже наработано прежде? Рассчитано на внешнее впечатление? На создание «образа» человека непринужденного и чуждого всякой скрытности? И никто не знает, окажется ли в результате на экране портрет героя или — что намного вероятней — его автопортрет? Даже если этот автопортрет занимателен и незауряден — никакой вашей заслуги в этом нет. Каким ваш персонаж хотел казаться, таким и предстал.

Немецкий психолог Генш в 20-х годах прошлого века открыл особенность детского восприятия, которую назвал эйдетической памятью. Это память почти фотографическая. Скажем, вы едете с таким ребенком в трамвае мимо длинного дома, смотрите в окно, а потом у него спрашиваете, сколько подъездов было в этом доме. «Сейчас скажу», — отвечает ребенок и зажмуривается. Он воссоздает в своей памяти картинку этого дома и может точно ответить и про подъезды, и про окна, и про прочие детали.

Не стоит, однако, думать, что иметь такую память — большое приобретение. В «Маленькой книге о большой памяти» (нашего замечательного нейрофизиолога и нейрохирурга А. Лурии) автор пишет о пациенте, который действительно помнил все и почти случайно узнал, что эта его особенность — редкость. На встрече молодых журналистов с редактором, где он присутствовал, тот строго спросил его, почему он, как и все, не записывает очередное задание. «Зачем? — удивился юноша, — я и так все помню». Редактор не поверил. «Ну-ка повторите все, что я только что говорил». Тот спокойно повторил — слово в слово. После занятий редактор пригласил его к себе в кабинет: «Скажите, вы всегда все так хорошо помните?». — «Да, конечно». Редактор достал с полки том Советской энциклопедии и провел несколько экспериментов с феноменальным юношей. Тот без ошибок воспроизводил целые страницы только что прочитанного текста.

Но такая память большого успеха ему в жизни не принесла. Если он, к примеру, читал рассказ о том, как герой шел вдоль длинного забора, то сразу представлял себе конкретно — и высокого юнца, и зеленый забор (такое образное восприятие служило механизму воспоминаний). Но в следующей строке выяснялось, что забор — красный, а герой пожилой. Ему приходилось постоянно перестраивать в голове все свои представления и менять мысленную картинку, которая вовсе не соответствовала тому, что имел в виду автор.

Герой книги не стал ни крупным ученым, ни исследователем, а в преклонные годы выступал на эстраде, демонстрируя свою феноменальную память ошеломленной публике.

Многие из вас, наверное, помнят героя фильма «Человек дождя» (его играл Дастин Хоффман). Готовясь к съемкам, режиссер и актер познакомились с прототипом героя. Раскрыв любую книгу, тот одновременно одним глазом читал левую страницу разворота, а другим — правую. Поэтому читал он быстро и запоминал буквально все.

В документальном английском фильме такой же уникальный персонаж называл число Пи. Но не так, как любой из нас — 3,14. Дальше цифр, идущих после запятой, практически никто не помнит. Но герой фильма правильно и подряд перечислял эти цифры в течение нескольких часов, пока не завершился эксперимент (а мог продолжать и дальше).

Нейрофизиологи утверждают, что каждая прожитая нами минута жизни хранится в нашей памяти во всем своем объеме, звуке, запахе и цвете. И мы могли бы в любой момент вспомнить ее так же явственно, как в тот момент, когда ее переживали. Но мы понимаем, что это невозможно. Почему? Представьте себе одинокого читателя, оказавшегося ночью в залах Ленинской библиотеки и пытавшегося без всяких каталогов или картотек найти в ней нужную ему публикацию. Так и мы. Однако неумение извлечь нужное воспоминание из запасников нашей памяти — все-таки не трагедия. Настоящей трагедией было бы неумение забыть все те (то есть все) минуты, которые мы реально прожили, и беспрерывно носить в голове этот гигантский груз библиотеки собственной жизни.

Американский журналист интервьюировал современников, расспрашивая их — спустя годы — о дне, когда они впервые узнали о сброшенной на Японию атомной бомбе. «Какие вы испытали чувства, когда услышали сообщение о бомбардировке Хиросимы?». — «Это было так давно, уже не помню», — извинилась одна собеседница. Другой его коллега согласился бы с этой репликой и спрашивать прекратил. Ну не помнит человек и не помнит. Но этот был не «другой». «А вы тогда жили в этой же квартире, где мы сейчас беседуем?» — «Нет, я тогда жила на соседней улице, знаете, там такой дом с колоннами». — «А работали там же, где и сейчас ?» — «Нет, в другой конторе… — ответила собеседница и вспомнила, что в тот день она на работе не была, потому что у нее разболелся зуб и она пошла к врачу. — Я не была записана, поэтому врач был занят, я села ждать. Вдруг в комнату врывается какой-то растрепанный молодой человек: „Слышали?! Мы атомную бомбу на Японию сбросили!“ Я сказала: „Глупые шутки, молодой человек“. Но, посмотрев на него, поняла, что это не шутка. „Сейчас объявили по радио“, — сказал он. И я так испугалась, что у меня даже зуб перестал болеть!».

Благодаря настойчивости журналиста, его косвенным и наводящим вопросам, собеседница рассказала о том, о чем три минуты назад совершенно не помнила.

Приведу еще один пример.

Как-то сотрудница молодежной редакции Центрального телевидения, придя на работу, взволнованно рассказала, что познакомилась с человеком, который каждые пять лет встречается со своими бывшими одноклассниками на квартире у их любимого классного руководителя. Этой традиции уже 20 лет, причем очередная их встреча состоится завтра. Режиссер редакции обрадовался — вот прекрасный сюжет. Заказал съемочную бригаду и на следующий день, за час до традиционной встречи, бригада ждала у подъезда дома учителя. Но режиссер не знал, что одноклассники встречались заранее — у ближайшей станции метро и шли на квартиру вместе. Поэтому был огорошен, когда из-за угла показалась большая компания, уже отобнимавшаяся и навосклицавшаяся еще у метро. Режиссер начал командовать, чтобы все отправились назад, а потом уже по отдельности подходили к подъезду и радовались друг другу. Надо ли говорить, что передача не получилась!

Совершенно иначе развивался аналогичный сюжет о другом традиционном сборе в одной из школ города, тогда называвшегося Свердловском. В 1941 году выпускники этой только законченной ими школы были призваны и отправлены на фронт. И вот однажды на местной телестудии узнали, что школа решила устроить традиционный сбор того класса — через 30 лет. Далеко не все уже проживали в Свердловске. Но письма с приглашениями разослали всем.

Встреча одноклассников была устроена на самой телевизионной студии. В большом фойе основного корпуса немолодые люди восторженно бросались друг к другу, вспоминали имена, смеялись, плакали, не обращая внимания на уже работающие камеры… Затем, по замыслу создателей передачи, раздался школьный звонок, и всех попросили войти в павильон. В павильоне стояли парты — точно так же, как в их собственном классе 30 лет назад. Начался небольшой переполох. Некоторые не помнили, где они сидели, другие кричали: «Наташа, ты сидела впереди меня!» — «А я сидел с Володей, Володька, иди сюда!». Наконец все уселись, снова раздался звонок, открылась дверь, и в студию вошел их бывший классный руководитель — тот, с которым они простились в начале войны 30 лет назад. Все встали с привычным грохотом парт. «Садитесь», — сказал учитель, прошел к своему столу, открыл старый школьный журнал с именами всех учеников и стал их по алфавиту вызывать, Каждый вставал и коротко рассказывал о себе. Так бывало когда-то после летних каникул. Но тут рассказывали не о том, как я провел лето, а о войне и что было после нее. И некоторые из названных ребят не встали — погибли на фронте, остались лежать в окопах.

Все происходило в прямом эфире. Пока шла передача раздавались звонки со всего города: «Не отпускайте их, я Диму знал, который погиб!».. «Я сейчас приеду, я учился в соседнем классе!». .

А теперь представьте себе, что всех заранее позвали бы в студию и сказали, что через час начнется съемка, они будут радостно встречаться, потом по звонку все пойдут в павильон с партами и надо заранее вспомнить, кто где сидел. Конечно, ничего бы не получилось, вернее, получилась бы ученическая постановка. Ведь собравшиеся не были артистами. А в этой передаче они не играли самих себя, они просто были самими собой.

Вот почему подготовка к реальному репортажу имеет ту особенность, что она должна быть подготовлена лишь отчасти. И организаторы должны очень хорошо представлять себе, чего заранее готовить не надо. Это «подготовленная неподготовленность». То есть неподготовленность части передачи входила в состав ее подготовки.

Так же было построено и начало фильма Игоря Беляева «Частная хроника времен войны» о специальном подразделении, которое в начале войны было заброшено в тыл врага для помощи партизанам. Создатели фильма нашли тот московский дом и тот двор, где в последний день перед операцией собиралось это подразделение. Окна во дворе заклеили бумажными полосками крест накрест, как это было во время войны. Играл небольшой духовой оркестр музыку тех лет. Стояла полуторка военного времени и лежали на земле 29 вещевых мешков, со всем, что полагалось новобранцам… С задания, правда, вернулись только 17…

Фильм саратовского режиссера Дмитрия Лунькова об академике Вавилове начинался с того, что режиссер разложил портретные фотографии академика на столе перед человеком, хорошо его знавшим, и спросил, на каком из портретов, на его взгляд, Вавилов больше всего на себя похож. Герой рассматривал снимки, камера из-за его плеча следила за всем, что происходило на столе. Наконец, одна фотография была отложена: «Пожалуй, вот на этом». — «Почему?». Герой начал объяснять, и это стало началом повествования о Вавилове. Согласитесь, что такое начало куда убедительней, чем был бы ответ на вопрос: «Какие качества академика Вавилова вы считаете наиболее характерными?».