«МЫ ЖИВЫ, ПОКАМЕСТ ЕСТЬ ПРОЩЕНЬЕ И ШРИФТ»: русский ЛОГОЦЕНТРИЗМ

СУДЬБА «ТОЛСТОГО» ЖУРНАЛА В РОССИИ

Если принять за аксиому то, что «поэт в России — больше, чем поэт», то и журнал в России больше, чем журнал, что проницательно заметили П. Вайль и А. Генис: «От Сенковского до Твардовского журнал в России — вид литературного салона, может быть, даже особая партия. Российский журнализм вовсе не намерен информировать читателя. Журналы нужны, чтобы обсуждать уже известное. Попросту, они создают приятное общество, в котором протекает общение читателей и писателей. За это журналы и любят»¹. Думается, все же скорее «партия», нежели «салон», и не «приятное общество», а поле высокого напряжения. Есть три ключевых слова, определяющих жизнь «толстого» журнала в России: направление, борьба, компромисс, и только одно и непременное, связанное с его судьбой: гибель.

Одномоментно приходя к читающей России, «толстый» журнал ввергал ее в разговор всегда увлекательный и всегда драматичный, в котором сталкивались и разные литературные вкусы, и даже разные жизненные позиции. История русского «толстого» журнала — история двухсот лет его существования. Возникновение этого явления русской культуры связывают с серединой XVIII века, когда Елизавета в качестве одного из прав дворянства допустила создание частных журналов. Чуть позже наметился раскол, столь характерный для журнальной жизни в России: Екатерина II стала издавать журнал «Всякая всячина», в котором предпринималась попытка переключения общественного недовольства правительственной политикой на общие людские пороки, а Н. И. Новиков открыл журналы «Трутень» и «Живописец», прямо полемизирующие с правительственной журналистикой. В этом противостоянии — официальный журнал и журнал оппозиционный, выражающий взгляды «передовой части общества» (характерно восклицание одного из российских монархов: «Особенно нехороши журналы!») — и определялись специфические черты русского «толстого» журнала. Поэтому, при всем богатстве и разнообразии журнальной жизни в России, можно выделить типологические признаки, которые определяли лицо «толстого» отечественного журнала, не имеющего аналога в иных национальных культурах.

«Толстый» журнал в России есть собиратель, организатор нового литературного поколения. Так, исследователи истории русской литературы XIX века правомерно связывают «Отечественные записки» с формированием «натуральной школы» 1840-х годов. Применительно к веку XX можно со всей уверенностью говорить о «Новом мире» как организаторе литературы «оттепели» (1960;е годы).

Российский «толстый» журнал должен иметь свое «направление». Об этом как непременном атрибуте настоящего журнала писал еще В. Белинский, отмечая, что «„альманачная безличность“ для него „всего хуже“, истинный журнал должен быть „с мнением, с характером“»². «Направление» складывается из системы принципов отбора материалов для публикации в журнале, принципов, вырабатываемых редколлегией и всегда подкрепленных авторитетом главного редактора.

Исторически сложилось гак, что главный редактор «толстого» журнала в России должен был обладать, но крайней мере двумя качествами. Во-первых, это обязательно художник, в какой-то степени определяющий литературный лик эпохи. Во-вторых, это должна быть непременно общественно-авторитетная личность, которой бы верил читатель. Отсюда и возникновение в истории отечественной словесности таких понятий, как пушкинский «Современник», герценовский «Колокол», «Современник», «Отечественные записки» периода Некрасова, Салтыкова-Щедрина, «Новый мир» времен Твардовского.

«Толстый» российский журнал должен точно соответствовать своей двусоставной структуре: он и литературно-художественный, и общественно-политический журнал. А. Твардовский в программной для «Нового мира» статье «По случаю юбилея», ссылаясь на опыт «Современника» и «Отечественных записок», писал по этому поводу так: «Есть особая действенная сила в совокупности журнального материала. В журнале происходит живое и столь выгодное сближение и взаимодействие художественной прозы, стиха, литературно-критической и публицистической статьи и т. д.»³.

Главным героем российского журнала является читатель. Читательские письма, читательский отклик, особая популярность у читающей России — все это являлось для журнала знаком того, что он выполняет главную гражданскую миссию — способствует раскрепощению общественного сознания.

Литературная критика — «душа» журнала в России. Именно в соотнесенности с основными направлениями отечественной журналистики формировались задачи и роль литературной критики как важнейшего элемента литературной ситуации и литературного процесса: целенаправленное воспитание художественного вкуса читателя; совершенствование художественного мастерства писателя путем тактичного и вместе с тем решительного выявления как достоинств, так и недостатков его творений; анализ и оценка современного критике литературного процесса.

Отечественная гуманитарная мысль не могла пройти мимо столь яркого явления русской культуры, как «толстый» (или «энциклопедический») журнал и выработала несколько подходов его исследования: журналистский, культурологический, литературоведческий.

В центре внимания «толстого» журнала, с точки зрения истории российской журналистики, — соотнесенность его идеологического направления с общественной борьбой того времени, анализ специфики отражения периодическим изданием основных событий эпохи⁴.

Культурологический подход предполагает исследование такой важной проблемы, как «журнал и самосознание нации». Так, В. Я. Лакшин впрямую противопоставляет русские газеты, обычно бывшие «рупором правительства», и журналы, которые говорили «неформальным голосом общества, несли в художественной и публицистической форме большой объем неофициальной информации»⁵. Более того, историк литературы и ближайший сподвижник А. Твардовского по «Новому миру», прекрасно знающий особенности воздействия «толстого» журнала на читающую Россию, выдвигает перспективную гипотезу: «Можно сказать даже, что такое уникальное социально-нравственное образование как российская интеллигенция со всеми ее достоинствами и недостатками есть прямой плод деятельности русской литературы и журналистики, прежде всего „толстых“ журналов»⁶.

Анализ соотнесенности журнальной периодики с литературным процессом — важнейший аспект литературоведческого подхода. По мнению В. И. Кулешова, литературоведческий подход к журналу дает двойной эффект. Во-первых, представляет литературную эпоху через журнал, позволяет дойти до ее «сокровенных биений» (Белинский). «Изучая историю „Отечественных записок“, — пишет исследователь, — мы обозреваем ход вещей, который привел к организации реалистического направления, проникаем в своеобразие его внутренних этапов, в сложное взаимодействие писателей с журналом как творчеством коллектива, как органом направления»⁷. Во-вторых, жанр литературоведческого исследования журнала — «законный» жанр, поскольку он «позволяет конкретно-исторически подойти к изучению литературного процесса и прежде всего со стороны его организационных форм, идейных взаимосвязей, программной направленности»⁸. Добавим, что в 1960—1980;е годы литературоведческий подход к журналу дал убедительные результаты в исследовании движения отечественной эстетической мысли⁹.

Представленные аспекты изучения российской журналистики имеют единый исследовательский сюжет— «журнал и…»: «журнал и общественно-литературная эпоха», «журнал и формирование литературы нового направления», «журнал и эстетические концепции». Между тем, феноменальность русского «толстого» журнала заключается и в его своеобразной художественной самодостаточности, формально-содержательной целостности. Ю. Н. Тынянов, сравнивая литературный журнал 1820-х годов с литературным журналом 1920;х, писал: «Русский журнал пережил с тех пор много фаз развития — вплоть до полного омертвения журнала как самостоятельного литературного явления. Сейчас „журнал“, „альманах“, „сборник“ — все равно: они различны только по направлениям и по ценам. (И по материалу.) Но ведь это не все — сама конструкция журнала ведь имеет свое значение; ведь весь журнальный материал может быть хорош, а сам журнал как таковой плох. А ведь то, что делает журнал нужным, — это его литературная нужность, заинтересованность читателя журналом как литературным произведением особого рода. Если такой заинтересованности нет, рациональнее поэтам и прозаикам выпускать свои сборники, а критикам…»¹⁰

Итак, журнал журналу — рознь. Он может быть одной, и не самой удачной формой изданий разнообразных произведений, но может быть и «литературным произведением особого рода», что делает его своеобразной единицей литературного процесса, поскольку литературный процесс в каждый исторический момент включает в себя как сами художественные тексты, так и формы их общественного бытования. Одновременно журнальная книга представляет самостоятельную художественную ценность как целостный и завершенный текст. Один из первых опытов анализа периодического издания как целостного текста представлен в главе «Один номер „Колокола“» в книге Н. Я. Эйдельмана «Герценовский „Колокол“».

Историк представляет номер, что называется, «от корки до корки» (так же, как российский читатель раньше прочитывал журнал, к которому был привязан, как книгу, из которой главы не выкинешь): от титульного листа до последней страницы, от поэтики названия до особенностей шрифта, от структуры до объявленной цены, от содержания именно этого 64-го номера от 1 марта I960 года до соотнесенности его с другими номерами, — шире — с основной направленностью журналистской деятельности Герцена и Огарева. Сами приемы интерпретации свидетельствуют о том, что Н. Я. Эйдельман рассматривает «Колокол» как текст, несущий формально-смысловое единство, в котором важен каждый элемент. Например, «замедленное» прочтение названия: «„Колокол“ — читаем мы прославленный заголовок. А чуть выше мелкими буквами The bell: английские буквы — клеймо изгнания. По легенде, когда Новгород был покорен Москвой, вечевой колокол — символ древней свободы — был отправлен в столицу, но на одном из валдайских ухабов „спрыгнул“ с телеги и разбился на тысячи маленьких „валдайских колокольцев“. С тех пор они сопровождают путь каждого ямщика и разносят по всей Руси память о старинных вольностях… В названии герценовского журнала — и отзвуки революционного набата, и шиллеровская „Песнь о колоколе“: „Свободны колокола звуки…“. Гремящее заглавие с первого номера стало полноправным участником сражений, почетной фигурой в остротах и ударах»¹¹.

Целостность, смысловое единство каждой журнальной книги предопределены направлением журнала, его этико-эстетической стратегией. При этом редакция вновь открывающегося русского журнала, как правило (и в этом сказывалась просветительская традиция XVIII века), считала своим непременным долгом «уяснения духа и направления»¹². Объявляя о подписке на журнал «Время» на 1861 год, Ф. М. Достоевский первым делом формулирует свое понимание настоящего момента жизни, суть которого в «слитии образованности и ее предс тавителей с началом народным» (Т. 18. С. 35). Далее писатель так развивает свою мысль: «Мы убедились наконец, что мы тоже отдельная национальность, в высшей степени самобытная, и что наша задача — создать себе новую форму, нашу собственную, родную, взятую из почвы нашей, взятую из народного духа и из народных начал. Что характер нашей будущей деятельности должен быть в высшей степени общечеловеческий, что русская идея, может быть, будет синтезом всех тех идей, которые с таким упорством, с таким мужеством развивает Европа в отдельных своих национальностях; что, может быть, все враждебное в этих идеях найдет свое примирение и дальнейшее развитие в русской народности» (Т. 18. С. 36—37). Очертив основную идею журнала, Достоевский акцентировал, что особенное внимание будет обращено на отдел критики: «Критика пошлеет и мельчает. В иных изданиях совершенно обходят иных писателей, боясь проговориться о них. Спорят для верха в споре, а не для истины» (Т. 18. С. 38). Новый литературный орган должен быть независимым, не подначальным литературным авторитетам и предводителям, объединив честные литературные силы. В этом редакция «Времени» видела другую причину основания журнала. Наконец, программа журнала, включавшая шесть разделов (литературный, критический, внутренних новостей, политический, научно-популярный и «смесь»), традиционно соответствовала двусоставной, литературно-художественной и общественно-политической структуре российского «толстого» журнала.

Отсюда вытекают непосредственные задачи и тактика нового издания — честное и справедливое следование Истине, Добру и Красоте, которые получили свою дальнейшую нравственно-эстетическую категориальную разработку в литературно-критических статьях журнала, в первую очередь, его духовного вождя Ф. М. Достоевского. Истина, Добро и Красота — три ипостаси Идеала, определяющие как смысл человеческого существования, так и сущность литературного творчества. «Потребность красоты и творчества, воплощающего ее, — развивает свою мысль Достоевский в статье „Г-нбов и вопрос об искусстве“ („Время“. 1861. № 2), — неразлучна с человеком, и без нее человек, может быть, не захотел бы жить на свете. Человек жаждет ее, находит и принимает красоту без всяких условий, а так, потому только, что она красота. И потому красота присуща всему здоровому, то есть наиболее живущему, и есть необходимая потребность организма человеческого. Она есть гармония; в ней залог успокоения; она воплощает человеку и человечеству его идеалы» (Т. 18. С. 94). Здоровье же человека, по Достоевскому, понятие религиозно-этическое, потому одна из важнейших задач искусства характеризуется «мыслью христианской и высоконравственной», формула которой — «восстановление погибшего человека» (Т. 20. С. 28), возвращение человека к своей духовной природе. Истина — это и есть воплощение человеческой потребности Добра и Красоты.

Спустя столетие «Новый мир» в классический период своего существования (1958—1970) определил эстетическую— реализм — и этическую меру вещей, ориентируясь на то же самое, выработанное духовным опытом человечества единство Истины, Добра, Красоты, которое и стало критерием отбора и оценки всех материалов для публикации. Философские категории в переводе на журнальный, критический, историко-литературный язык звучат весьма обыденно, но благодаря «Новому миру» они стали «ключевыми словами» литературной и общественной жизни периода «оттепели»: правда жизни, позиция автора, качество литературы. Нередко они становились «ключевыми словами» и отдельной книги журнала. Так, категория правды становится связующим звеном всех материалов, составляющих последнюю подписанную к печати А. Твардовским в качестве главного редактора книгу «Нового мира» (1970. № 1). Номер открывается официальной статьей академика А. М. Румянцева «В. И. Ленин — ученый, революционер и государственный деятель». Причины публикации ее очевидны: подцезурный журнал не мог не участвовать в начавшейся пропагандистской компании, связанной с юбилейной датой — 100-летием со дня рождения В. И. Ленина. При всей официальности статьи, она не официозна и вполне сообразуется с идеологической установкой новомировцев, с их мечтой о «социализме с человеческим лицом». В ней открыто говорится о высокой зависимости российского литератора (автор подробно останавливается на причинах, которые побудили Ленина в анкете в графе «профессия» написать «литератор») от правды жизни: «Сила слова есть функция, производная от его правдивости, его соответствия реальному историческому движению своего народа и всего человечества…»¹³

Новомировцы всегда пытались так скомпоновать журнальную книжку, чтобы в ней был кульминационный центр. Чаще всего это было прозаическое произведение (А. Солженицын, Ф. Абрамов, С. Залыгин, Г. Владимов, В. Шукшин, В. Белов, В. Быков, Ч. Айтматов), реже — публицистическая или литературно-критическая статья (В. Лакшин, А. Синявский, Ю. Буртин, И. Виноградов, Ф. Светов, К). Черниченко). В последнем номере «Нового мира», после которого журнал фактически перестал существовать, таким кульминационным центром, безусловно, стала повесть Ч. Айтматова «Белый пароход». Айтматов чувствовал себя новомировским автором, приносил в журнал все свои произведения 1960;х годов, после разгрома журнала демонстративно в нем не печатался: как Ю. Трифонов и В. Лакшин, он ушел в «Дружбу народов». Повесть «Белый пароход» как произведение, значительно поднявшее планку правды о судьбе человека в XX столетии, не нуждается в дополнительной аттестации. В связи с журнальной судьбой заметим, что «Новый мир» сумел сохранить авторский финал. В отдельном издании Айтматову пришлось пойти на уступки, на автоцензуру, значительно смягчив трагический финал повести.

«Новый мир» избегал публикаций переводной литературы, но в анализируемом номере российскому читателю предоставляется возможность знакомства с романом Франсуа Мориака «Подросток былых времен». Все публикации зарубежной литературы, будь то «Золотые плоды» Н. Саррот или «Бойня № 5» К. Воннегута, сопровождаются редакционным предисловием, которые чаще всего писали В. Лакшин, Л. Копелев или Р. Орлова. В редакционных предисловиях, кроме характеристики творчества, всегда присутствует мысль о причинах публикации именно этого произведения в «Новом мире». Так и в случае с романом французского писателя вновь главной причиной его публикации объявляется реалистическая манера Ф. Мориака, который, по мнению редколлегии, и «поныне остается хранителем и продолжателем большой реалистической традиции» (С. 105). Именно «стремлением найти правду» ценно для новомировцев творчество писателя.

Как было сказано выше, «толстому» журналу в России было важно, чтобы читалась не только первая, беллетристическая часть, но и вторая, посвященная проблемам общественной и литературной жизни страны. Опубликованные в первой книге «Нового мира» за 1970 год воспоминания Г. Софронова «Незабываемые дни» прямо соотносимы с важнейшим принципом журнала: документ враждебен стереотипам, факт разрушает легенды. Широко публикуя документальную литературу, мемуары, письма, архивные материалы, «Новый мир» постоянно обращает внимание читателей на это направление литературного процесса, подчеркивая тем самым его роль в пробуждении в общественном сознании путем сопоставления факта и легенды импульса к самостоятельному мышлению и самостоятельным выводам. Публикация воспоминаний генераллейтенанта Г. Софронова, посвященная его восприятию революции, не противоречит основному направлению журнала, читателей которого в этих незамысловатых страницах не могла не подкупить их субъективная правдивость, безыскусность тона повествования и главное —установка на факт, свойственная человеку, который был свидетелем и прямым участником истории.

В разделе «Литературная критика» помещена большая статья И. Борисовой «Вступление (о творчестве Виктора Астафьева)». Этот материал — образец «реальной критики», культивируемой на страницах «Нового мира». На материале анализа первых, ныне почти забытых произведений Астафьева (например, романа «Тают снега»), а также произведений 1960;х годов («Сгародуб», «Кража», «Где-то гремит война») автор большой критической статьи убедительно показывает, как шел писатель от принятых стереотипов, штампов в изображении действительности к своей выношенной и выстраданной правде «живой жизни»: «Сколько нужно времени, сил, какого напряжения инстинкт свободы и истины должен быть заложен в писателе, чтобы рискнуть довериться собственному слуху и собственному зрению, довериться, не устраняясь в то же время от всех влияний своего времени? Не оглушаясь ими, не зачаровываясь и не презирая их?» (С. 224).

Анализ повести «Кража» — центральный фрагмент статьи, и он в сознании читателя этой книги не может не сопрягаться с только что прочитанным «Белым пароходом». Феномен сиротства, безотцовщины как прямого следствия катастроф российской истории XX века был в центре внимания многих писателей «оттепели» — от Ч. Айтматова до Ю. Трифонова, от А. Твардовского до Ф. Искандера.

«Книжное обозрение» — раздел, обычно завершающий журнальную книгу. В «Новом мире» ему отводилось большое количество страниц (в нашем случае — 50), при этом здесь не было ни случайных рецензентов, ни случайных рецензируемых авторов. Каждый подраздел этой рубрики имеет свой смысловой центр. «Литература и наука» — рецензия А. Лебедева на книгу Ю. Манна «Русская философская эстетика (1820—1830-е годы)» (М., 1969).

«Политика и наука» — рецензия Л. Лазарева на книгу Ф. Вигдоровой «Кем вы ему приходитесь?» (М., 1969).

В первом случае категория правды соотносится с методом филологической науки: «Кажется, что автору просто „пришло в голову“ присмотреться попристальнее к некоторым из устоявшихся историко-литературных концепций и — не полениться! — сопоставить их с действительными историко-литературными фактами» (С. 212), единственное, что и дает возможность исследователю духовной жизни России прикоснуться к ходу истории.

Во втором случае категория правды связана с типом творческого поведения, который должен быть нормой, а не исключением для российского литератора: «Ф. Вигдорова твердо и беззаветно отстаивала правду и справедливость, смело и бескомпромиссно выступала против шаблона и рутины, бездушия и самоуправства, а это противники, которые и сегодня не сложили оружия» (С. 269).

Думается, приведено достаточно доказательств того, что этикоэстетическая категория правды пронизывает и скрепляет в особую целостность журнальную книгу «Нового мира».

Но возможен и иной уровень исследования феномена российского «толстого» журнала, который связан с анализом его функционирования во времени, с возможностью рассмотрения журнальной периодики как сверхтекста.

Современная лингвистическая наука, определяя сверхтекст как «совокупность высказываний, текстов, ограниченная темпорально и локально, объединенная содержательно и ситуативно, характеризующаяся цельной модальной установкой, достаточно определенными позициями адресанта и адресата, с особыми критериями нормального/анормального»¹⁴, предлагает попытку его типологизировапия. Сверхтекст есть тематическая и модальная целостность, он может быть открытым и закрытым образованием; особенность сверхтекста определяется характером коммуникативной рамки (авторский/неавторский сверхтекст — адресат). Сверхтекст также может быть классифицирован с точки зрения его структурной определенности¹⁵.

«Толстый» журнал, безусловно, целостное образование. Например, «почвенническая» идеология Достоевского предопределила ближайший круг сотрудников его журналов, которые, безусловно, были и его единомышленниками: Ап. Григорьев, Н. Н. Страхов, Я. П. Полонский, А. У. Порецкий. С другой стороны, тенденциозность редактора накладывала отпечаток не только на содержание литературной критики и статей о внешней и внутренней политике, но и на характер художественной беллетристики. Не только в «вершинных» явлениях русской литературы, впервые опубликованных «Временем» и «Эпохой» (повести и романы Ф. М. Достоевского, «Призраки» И. С. Тургенева, «Леди Макбет Мценского уезда» Н. С. Лескова), но и в произведениях остальных, менее известных писателей можно отметить общие и для других разделов журнала темы и проблемы: крестьянская реформа и ее последствия, капиталистическое развитие России, проблемы народного образования и демократизация культуры, нравственное состояние современного общества, вопросы женской эмансипации, условия и предпосылки духовного оздоровления русского народа — вот далеко не полный перечень основных составляющих «русской идеи» Достоевского.

Так и тематическая целостность «Нового мира» определена стремлением главного редактора и редколлегии представить на страницах журнала жизнь нации в условиях нового мироустройства; модальная — оценкой этического, эстетического, художественного содержания эпохи социализма с позиции устойчивого, непреходящего идеала единства Истины — Добра — Красоты.

«Толстый» журнал в России одновременно может быть открытым и закрытым сверхтекстом. Он открытый сверхтекст во время его функционирования. Читатель ждет следующую книгу журнала по двум причинам: «продолжение следует», и следует продолжение давно начатого диалога журнала и читателя по важнейшим проблемам современной ему жизни. Журнал может быть и закрытым сверхтекстом. Он становится в восприятии общественности закрытым сверхтекстом, когда его запрещает власть или когда происходит смена главного редактора.

Деление на закрытые и открытые сверхтексты осуществляется на базе категории законченности. Применительно к журналу, эта категория всегда соотносится с именем главного редактора журнала. Но здесь возможны различные варианты. Журналы «Время» и «Эпоха», несмотря на разные названия и то, что официальным редактором числился старший брат великого писателя — Михаил, были, по сути дела, одним журналом, журналом Достоевского. С другой стороны, история некрасовского «Современника» (1847— 1866) говорит об обратном. Некрасов, редакторство и произведения которого хотя и определили общее демократическое направление журнала, тем не менее не смог уберечь его от существенных изменений общественного и литературно-эстетического характера. В 1847—1848 годах (при жизни В. Г. Белинского) «Современник» пропагандирует социальный реализм натуральной школы, в 1848— 1855 годах, не изменяя в целом «гоголевскому направлению», активно развивает идеи «эстетической критики», в середине 1850-х годов журнал становится оплотом «утилитарной» эстетики революционных демократов, после разгрома которых в последние годы своего существования утрачивает достойный его уровень художественной критики, ударившись в во многом бессмысленную полемику. Наконец, «Новый мир» времен Твардовского и периода Косолапова или Наровчатова — это разные журналы, вернее, во втором случае это уже и не журнал, а просто издательский орган, в котором можно прочитать не только «Алмазный мой венец» В. Катаева, романы М. Слуцкиса, но и «романы» Л. И. Брежнева, и с которым вследствие этого нельзя вести постоянный диалог.

Характер коммуникативной рамки или вопрос о том, является ли «толстый» российский журнал неавторским сверхтекстом или свсрхтекстом с собирательным характеризованным образом автора, — вопрос сколь сложный, столь интересный. С одной стороны, вокруг журнала, имеющего свое направление, всегда собирается группа единомышленников: редактор, редколлегия, постоянные авторы, определенный состав критиков и т. д. Не случайно в общественно-литературном сознании периода «оттепели» возникают такие понятия, как «новомировцы», «новомировская критика», «новомировские авторы», «„Новый мир“ Твардовского».

С другой стороны, нет смысла идеализировать отношения российского журнала с русскими писателями. Открывая новые, порой блистательные имена, журнал обычно становится ревнивым к своим авторам, пытается придать отношениям с ними характер патронирования, которые, чаще всего, если речь идет о художнике большого мастерства, по сути своей не могущего ограничиться рамками магистральной тенденции журнала, завершаются разрывом. Так произошло с Н. А. Некрасовым и Л. Н. Толстым в XIX веке, с А. Т. Твардовским и А. И. Солженицыным в веке XX.

С большой определенностью можно говорить об адресате российского «толстого» журнала. В данном случае журнал будет выступать как сверхтекст, ориентированный на конкретный характеризованный тип адресата. Поиск и обретение именно такого типа адресата — основа существования российского «толстого» журнала, и его адресат — читающая интеллигентная Россия.

«Толстый» журнал всегда структурно определен. Это обусловлено уже его подзаголовком: общественно-политический и литературно-художественный журнал.

Так, В. Лакшин, впрямую связывая проблему двусоставного единства российского журнала с отечественной традицией, пишет об этой характерологической черте его как своеобразном импульсе, во многом породившем и своего читателя: «Постоянный читатель журнала, подписчик был фигурой совсем иной, чем прежний случайный читатель книг. Открывая каждый месяц свой журнал, он получал возможность следить за движением литературы, его начинала интересовать не одна беллетристика, но и научные статьи, и критика — словом, духовная жизнь общества в целом»¹⁶. Очевидно, что настойчивое акцентирование структурно-смыслового единства литературных и политико-публицистических страниц журнала обусловлено его стремлением объединить под своим знаменем и новое поколение писателей, и новое поколение читателей, влиять не только на литературную, но и на общественную жизнь страны.

Необходимо помнить, что, кроме двусоставного единства, каждая книжка журнала так или иначе однотипно структурирована: она включает разделы прозы, поэзии, литературной критики, мемуаров, «Дневник писателя», «Коротко о книгах», «Без комментариев» и т. д. Конечно, вторая часть журнала может варьироваться, но общий набор рубрик остается один и тот же. Тип структурирования норой определяет лицо журнала, его направленность. Интересные результаты дает сопоставительный анализ структуры «Нового мира» под редакторством Твардовского в 1950—1954 годах и Симонова в 1954—1958 годах. Журнал Твардовского (речь идет о редакторстве «первого захода») и журнал Симонова — два типа «толстого» журнала в России, по сути, делающих одно и то же дело — собирание лучших литературных сил времени, но использующих разные формы и способы ведения и организации журнального дела. Причем, приверженность к разным стилям — академическому и журналистскому — определяется не столько временем (до и после известных событий середины 1950;х годов), сколько разными творческими типами поведения главных редакторов, и, как следствие, — различным комплексом эстетических пристрастий и антипатий, разными «командами» редколлегий и несколько различным типом структурирования, что с неизбежностью сказывается на «лице» журнала. К. Симонов делает «Новый мир» менее строгим, менее основательным, но более доступным, броским. Он раздробил рубрики, сделав их вдвое больше, чем у Твардовского:

1. Романы, повести, рассказы, драматургия, кинокомедии, киносценарии (последние два жанра не были приняты у Твардовского). 2. Поэмы и стихи. 3. Новые переводы. 4. Очерки наших дней. 5. Очерки памятных дней (нет у Твардовского). 6. Иностранная новелла (нет у Твардовского). 7. На зарубежные темы. 8. Отклики и комментарии (нет у Твардовского в 1950;х, но сохранены в 1960;е). 9. Публицистика. 10. Проблемы науки и техники (у Твардовского не было отдельной рубрики, но было частью «Публицистики»), 11. Дневник писателя. 12. Из писательского архива (нет у Твардовского. Опубликовано «Из переписки И. Бунина», переписка М. Горького с М. Кольцовым). 13. Дневник искусств (нет у Твардовского). 14. Дневники. Воспоминания. Документы. 15. Письма из редакции (нету Твардовского). 16. Литературная критика. 17. Трибуна писателя. 18. Трибуна читателя. 19. Книжно-журнальное обозрение. 20. Реплики (нет у Твардовского). 21. Между прочим… (равно «Уголку юмора», что немыслимо у Твардовского).

В ведении журнала Симоновым чувствуется его богатый опыт оперативного журналиста, сильная «журналистская рука». Он стремится сделать журнал ярким не только по сути, но и по форме. Например, к 40-летию Октября появляется публикация иод броским названием: «Сорок Октябрей — сорок стихотворений». К. Симонов идет на открытый диалог с читателем посредством не только самих публикаций, но и более частых, чем у Твардовского, «От редакции», «Писем из редакции». В симоновском журнале были бы уместны и иллюстрации, и цветная обложка.

Повторим: между журналом Твардовского первой половины 1950;х годов и журналом Симонова второй половины 1950;х нет принципиальной разницы, непроходимой пропасти. Но К. Симонов делал попытку создания несколько иного тина журнала. Журнала, рассчитанного не только на серьезное чтение. Думается, его опыт пригодился отечественной журналистике последующих поколений, поскольку опыт Г. Сенковского был в России накрепко забыт. Доказательством этого служит «мирное существование» дополняющих друг друга журналов 1960;х годов: «Юности» и «Нового мира».

Итак, можно рассматривать «толстый» журнал в России как сверхтекст, если речь идет об определенном отрезке времени, в рамках которого существовало легко управляемое «лицо» журнала, его направленность, но можно говорить о журнале и как о целостном тексте, когда речь идет об одной журнальной книжке.

Более того, есть смысл сделать и следующий вывод: журнал как текст является единицей литературного процесса; журнал как сверхтекст — явление национальной культуры определенной — логоцентричной — эпохи.^[1]

• 9 См.: Литературно-эстетические концепции в России конца XIX— начала XX века. М., 1975; Кулешов В. И. История русской критики 18—19 вв. М., 1978; Литературный процесс и русская журналистика конца XIX — начала XX века. (1890—1904). М., 1981.
• 10 Тынянов Ю. Н. Журнал, критик, читатель и писатель // Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977. С. 147.
• 11 Эйдельман Н. Я. Герценовский «Колокол». М., 1963. С. 19.
• 12 Достоевский Ф. М. Объявление о подписке на журнал «Время» на 1861 год// Достоевский Ф. М. Поли. собр. соч.: В 30 т. Т. 18. Л., 1978. С. 35. Далее это издание цитируется в тексте с указанием тома и страницы.
• 13 Новый мир. 1970. № 1. С. 19. Далее ссылки на этот журнал даются в тексте с указанием страниц.
• 14 Купина Н. А., Битенская Г. В. Сверхтекст и его разновидности // Человек — текст — культура. Екатеринбург, 1994. С. 215.
• 15 Там же. С. 215—221.
• 16Лакшин В. Писатель, читатель, критик: Ст. 1 //Новый мир. 1965. № 4. С. 223.

• [1] Вайль П., Генис Н. Родная речь: Уроки изящной словесности. М., 1991. С. 64. 2 Белинский В. Г. Собрание сочинений: В 3 т. Т. I. М., 1948. С. 64. 3 Новый мир. 1965. № 1. С. 5. 4 См., например: Берков П. Н. История русской журналистики 18 в. М" 1952;История русской журналистики 18—19 вв. / Под ред. А. В. Западова. М, 1963;Очерки по истории русской журналистики и критики. Т. I—2. М., 1950—1966;Очерки истории русской советской журналистики. 1917—1932. М., 1966. 5 Лакшин В. Я. Феномен «толстого» журнала в России как явление национальной культуры // Берега культуры. М, 1994. С. 107. * Там же. 7 Кулешов В. И. «Отечественные записки» и литература 40-х годов XIX века. М" 1959. С. 5. «Там же. С. 353.