Поэтическое творчество 1840-1850-х годов

Народная тема, начатая стихотворением «В дороге», получила свое продолжение: почти в одно время с «Петербургским сборником» выходит «Огородник», а в первом номере «Современника» за 1847 г. — «Тройка», ставшая народной песней. Спустя два года появится знаменитое некрасовское стихотворение-манифест, с образом его музы:

Вчерашний день, часу в шестом, Зашел я на Сенную;

Там били женщину кнутом, Крестьянку молодую.

Ни звука из ее груди, Лишь бич свистал, играя…

И музе я сказал: «Гляди!

Сестра твоя родная!..".

Таких метафор в русской поэзии никогда не встречалось. Ясно было, что появился исключительно смелый трагедийный поэт, если он отваживался на такие сравнения. Правда, у Некрасова был предшественник в дерзком снижении высокого образа Музы — Пушкин, в юмористической поэме «Домик в Коломне» подвергший ревизии патетику и возвышенную стилистику романтизма, представив Парнас и муз в самом жалком виде:

В отставке Феб живет, а хороводец Старушек муз уж не прельщает нас.

И табор свой с классических вершинок Перенесли мы на толкучий рынок.

Старушки-музы на толкучем рынке поэзии — это была смелая метафора! Однако молодая крестьянка у позорного столба на лобном месте, истязаемая палачом с кнутом в руках, — такое мог сказать только Некрасов. Игровой мотив (различного рода уподобления) в разговорах о Музе переводится им в остро трагедийный; непоэтическое становится поэзией. Поэт был уже в ранних своих стихах действительно печальник горя народного. Стихотворение не было, да и не могло быть опубликовано, но важно, что уже в 1840-е гг. этот образ жил в душе поэта. Это было его мироощущение, его восприятие жизни. Некрасова можно было упрекать в чем угодно, только не в лицемерии, неискренности, в том, что он использовал маску защитника обездоленных, оставаясь равнодушным ко всему, а между тем его именно в этом часто обвиняли. У Некрасова, как у всякого много пишущего автора, рядом с задушевными стихотворениями попадались места «прозаические», отмеченные риторикой и дававшие счастливые поводы для насмешек его противникам, да и сам он не щадил себя, полагая, что в его стихах «нет поэзии свободной» («Праздник жизни, молодости годы…»). Подобные признания благородной авторской взыскательности тоже нередко подхватывались его критиками и истолковывались ими как безусловное подтверждение их собственных нападок.

Однако Некрасов, страстно взыскующий к справедливости поэт, — это не личина, не маска, а скорее лик, т. е. высшая, идеальная мера нравственности художника. Чернышевский, услышавший на каторге о том, что Некрасов неотвратимо гибнет, точно определил причину его воздействия как поэта на своих читателей: «Пророчество: „Кровью ангела загорится наша поэзия!“, — сбылось в Некрасове. — Неотразим!».

Некрасов был, с первых же своих стихотворений 1840-х гг., писателем глубочайшей искренности, ценнейшего свойства всякого художника, в особенности же — поэта.

Помимо поэтической деятельности, Некрасову приходилось тянуть лямку тяжелейшей редакторской работы в журнале «Современник». В конце 1846 г. он и И. И. Панаев выкупили основанный Пушкиным журнал, который к этому времени едва существовал и уже дышал на ладан. «Современник» под редакцией Некрасова (вклад Панаева как редактора был невелик) стал выходить с января 1847 г. и вскоре приобрел громадную, но тем временам популярность. Самое удивительное состоит в том, что время подъема «Современника» совпало с эпохой «мрачного семилетия» (1848—1855), когда свирепствовала цензура и приходилось заполнять страницы журнала громадными романами («Три страны света», «Мертвое море»), писавшимися Некрасовым совместно с А. Я. Панаевой — талантливым автором рассказов, повестей, романов (печаталась под псевдонимом Николай Станицкий). Только после окончания Крымской войны и смерти Николая I началась полоса либерализма и реформ. Герцен иронизировал в «Былом и думах», говоря, что царь, загнавший под спуд литературу, сам, наконец, оказался под спудом (имелась в виду усыпальница дома Романовых).

Лишь в 1856 г. был издан первый сборник зрелых стихотворений Некрасова, имевший невиданный, по словам Тургенева, успех: 1400 экземпляров «разлетелись в две недели; этого не бывало со времен Пушкина». Тургенев также отмечал, объясняя эффект воздействия сборника, что стихи Некрасова, «собранные в один фокус, жгутся». Чернышевский ликовал, сообщая в письме к Некрасову от 5 ноября 1856 г.: «Восторг всеобщий. Едва ли первые поэмы Пушкина, едва ли „Ревизор“ или „Мертвые души“ имели такой успех, как Ваша книга».

Сборник был замечателен тем, что сразу же отчетливо выявил жанровое и тематическое своеобразие поэзии Некрасова. Первый раздел составляет разработка народной темы: «Влас», «В деревне», «Огородник», «Несжатая полоса», «Тройка» и др. Второй раздел — ирония, сатира, обличительная, острая критика русской действительности, в особенности чиновничества, крепостного уклада жизни: «Псовая охота», «Колыбельная песня», «Нравственный человек», «Отрывки из путевых записок графа Баранского» и др. Третий раздел был представлен единственной поэмой — «Саша», но здесь уже найден тот лиро-эпический жанр, которому Некрасов впоследствии отдаст много сил, создав высочайшие образцы такого рода поэтического творчества. Вместе с тем поэма дает представление об авторе как о замечательно глубоком аналитике жизни. Упреки современников о «заимствованиях» у Тургенева отпадают сами собой. В Агарине, молодом помещике, узнаются черты Рудина, а совсем молоденькая Саша демонстрирует энергию чувства и дела, свойственную тургеневским героиням, но «Рудин» был опубликован в 1856 г. (в книге второй «Современника»), а поэма «Саша» написана в 1855 г. Некрасов давно уже увидел и воссоздал эти характерные типы и коллизии русской жизни в своей поэме. Четвертый раздел сборника — 36 лирических стихотворений: интимная лирика, поэзия взволнованного чувства, гражданственные мотивы.

Общее настроение сборника — сумрачный, напряженный колорит. Д. С. Мережковский справедливо скажет: «Он не поет, он плачет».

«Муза мести и печали» к этому времени уже отчетливо сложилась и выкристаллизовалась в своих основных чертах. В стихах сборника не просто доминируют мотивы тяжелой, отчаянно безысходной народной доли. Они предельно заострены и очень часто перерастают в образ смерти или в крайнюю степень несчастья и беды. Гибель молодой женщины из крепостных, которая ребенком была взята в барский дом, а затем вновь оказалась отброшенной в уже чуждый ей крестьянский мир:

Погубили ее господа, А была бы бабенка лихая!

В дороге

И другие с таким же печальным исходом истории:

И схоронят в сырую могилу, Как пройдешь ты тяжелый свой путь, Бесполезно угасшую силу И ничем не согретую грудь.

Тройка

Плохо, бедняге, — не ест и не пьет, Червь ему сердце больное сосет, Руки, что вывели борозды эти, Высохли в щепку, повисли, как плети.

Несжатая полоса

Уникально и в высшей степени выразительно в этом смысле стихотворение «В деревне» — несмолкаемые стоны старухиматери: погиб ее сын Савушка, богатырь, косая сажень в плечах: «Сорок медведей поддел на рогатину — // На сорок первом сплошал!»

Это был первый беглый набросок будущего Савелия, человека-богатыря в поэме «Кому на Руси жить хорошо». Как рефрен отчаяния, печали и неизбывного горя постоянно повторяется один и тот же мотив («Умер, Касьяновна, умер, сердечная, // Умер и в землю зарыт…»), который заканчивается чувством безысходной материнской тоски: «Умер, голубушка, умер, Касьяновна, // И не велел долго жить!» И ее песенка спета, и она вскоре отправится вслед за ним, за душой бедного Савушки, ее кормильца и отрады.

Можно сказать, что лирические стихи Некрасова усеяны крестами и погостами. В них создается настроение тяжелое, мрачное, ощущение горя и неисходной беды, охватывающее все слои русского общества («Родина» с автобиографическими мотивами: смерть матери; стихи, посвященные выдающимся представителям русской интеллигенции: памяти Белинского, на смерть Грановского, актрисы Асенковой).

Некрасов был, бесспорно, гениальный трагедийный талант, бьющееся в страдании и горе поэтическое чувство:

Не умел я с собой совладать, Не осилил я думы жестокой…

В эту ночь я хотел бы рыдать На могиле далекой, Где лежит моя бедная мать…

Повидайся со мною, родимая! Появись легкой тенью на миг!

Всю ты жизнь провела нелюбимая, Всю ты жизнь провела для других…

Я кручину мою многолетнюю На родимую грудь изолью, Я тебе мою песню последнюю, Мою горькую песню спою.

От ликующих, праздно болтающих, Обагряющих руки в крови Уведи меня в стан погибающих За великое дело любви!

Рыцарь на час

Достоевский считал это стихотворение поэтическим шедевром Некрасова, который и в самом деле во многом был его предтечей в остроте изображения бездн добра и зла, борющихся в душе русского человека. Гениальный романист воспользовался рядом художественных идей Некрасова потрясающей силы: страшная сцена убийства лошади из сна Раскольникова в «Преступлении и наказании» — сатирический некрасовский цикл «Современники»; эпизод стихотворения «Отрывок из путевых записок графа Гаранского» («Ну> словом, все одно: тот с дворней выезжал // Разбойничать, тот затравил^[1] мальчишку…») — аналогичный фрагмент в главе «Бунт» последнего романа Достоевского «Братья Карамазовы».

Следует отметить, что тема смерти в поэзии Некрасова имела еще и некоторую автобиографическую основу, ведь поэт дважды умирал и был дважды приговорен к смерти врачами, да и своими собственными ощущениями близкого мучительного конца. Первый приступ болезни случился в начале 1850-х гг. Некрасов выжил тогда, но остался болезненно мнительным и почти лишившимся голоса человеком; в конце 1870-х гг. гот же недуг, страшный, но уже неотвратимый — рак — окончательно свел его в могилу.

Социолого-исторические стереотипы, как видим, в объяснениях поэзии Некрасова и неточны, и недостаточны. Это не только драматизм эпохи, вопросы жизни кризисной поры развития России (канун отмены и отмена крепостного права), но и драма души поэта, трагедия его чувств, состояний, обостренная реакция на чужую боль и на собственные страдания.

• [1] «Затравить» — слово из охотничьей лексики; значит здесь: спустить на бегущего ребенка свору собак, которые, нагнав жертву, терзают ее в клочья.