Феноменологический анализ в контексте номотетических и идиографических подходов. 
Описание и интерпретация

В варианте феноменологического метода А. Джорджи, который использовался в исследовании переходных жизненных периодов, предполагается «вскрытие» фундаментальной структуры переживания (или хотя бы его тематических инвариантов), в качестве результата выступает систематическое описание такой структуры. Наряду с Б. Глезером и А. Страуссом, А. Джорджи — один из пионеров качественной методологии, предложивших методологически выверенные аналитические стратегии работы с качественными данными. «Мы заинтересованы в том, — пишет Джорджи, — чтобы показать, что исследование можно провести строго и дисциплинированно, нс приводя обязательно данные к количественному выражению, хотя и это имеет свою ценность. Основная задача исследования — показать, как можно систематически работать с данными, которые выражены средствами обыденного языка» (цит. по: Квале, 2003, с. 192). В варианте феноменологического исследования по методу Джорджи сохраняется вся структура привычного научного исследования: в нем есть замысел; исследователь формулирует цель; предполагается достаточно выверенное движение к цели; процедура сбора и анализа данных четкая и последовательная; сбор данных, как правило, осуществляется в ходе проведения феноменологического интервью, фокусирующегося на переживаниях; в анализе данных используются техники пошаговой систематической работы с текстами. Согласно Джорджи, в исследовании должно участвовать не менее трех человек, поскольку для того чтобы «ухватить» сущностную структуру феномена, необходим хотя бы минимальный набор вариаций опыта. Идиографические исследования отдельных случаев могут быть лишь частью анализа (как в нашем примере), но конечная цель феноменологических исследований по Джорджи — эксплицировать феномен как целое, не привязывая его к отдельным индивидам. Идиографические детали, таким образом, либо тииологизируются и обобщаются, либо отбрасываются.

Однако феноменологические исследования, как мы уже отмечали, очень разнообразны. Ряд феноменологов (Л. Финлэй, Дж. Смит и другие) предпочитают развивать идиографический подход, фокусирующийся на уникальности каждого отдельного случая, и не стремятся к формальным обобщениям.

Например, Л. Финлэй (Finlay, 2003; Finlay, Molano-Fisher, 2008) проводит феноменологические исследования отдельных случаев опыта болезни, изучает, как переживаются конкретные условия болезни тем или иным человеком и к каким стратегиям совладания с ней он прибегает, и размышляет о том, что в ряде случаев простое понимание опыта тоже может обрести статус исследования. Встреча со случаем может спровоцировать исследовательский вопрос, а усилия понять этот случай подтолкнут к формулированию гипотез и концептуальным обобщениям, касающимся того или иного опыта и его конститутивных характеристик.

С. Холдинг (Hailing, 2008) высказывает предположение, что идиографическое исследование отдельных случаев тоже несет в себе потенциал для обобщений и с его помощью можно прийти к постижению общих структур переживания и опыта. У нас есть способность к формированию целостного гештальта в условиях неполной эмпирической информации, когда мы достраиваем фрагментарно воспринимаемое до некоторой сути. Холдинг усматривает в феноменологическом исследовании три уровня анализа: на первом уровне феноменологи выслушивают и пытаются понять единичный, приватный, личный опыт (например, чью-то историю разочарования); на втором уровне анализа они практикуют воображаемое подсоединение к темам, близким к рассказываемому опыту (например, к природе разочарования в целом); затем, на третьем уровне анализа, следуют попытки философски размышлять об аспектах человеческого бытия, задаваясь вопросами: что есть такого в человеческой судьбе, в человеческих отношениях, что неизбежно влечет за собой разочарование, каковы источники разочарования, заключенные в самом бытии человеком (Ibid.). Следуя логике Холдинга, можно сказать, что, осуществляя феноменологическое исследование, мы перемещаемся туда-обратно между восприятием конкретного опыта и воображением, между переживанием и рефлексией.

Л. Финлэй подчеркивает, что отдельные случаи порождают инсайты относительно «индивидуальных сущностей» (в противовес типичным или универсальным сущностям). Она обращается к интуиции Э. Гуссерля, согласно которой «эйдетические сингулярности (единичности) есть сущности, которые необходимо предполагают над собой „более универсальные“ сущности, задающие их „жанр“, но под ними нет ничего, что можно было бы отнести к видовым частностям, по отношению к которым они сами выступали бы в качестве родовой сущности» (Finlay, 2009, р. 10). Иными словами, если мы постигаем индивидуальное, мы уже переходим к «схватыванию» некоторой сущности (либо мы вообще далеки от того, чтобы что-либо понимать).

В рамках феноменологического подхода можно встретить исследования, в которых феномен изучается как на уровне отдельных случаев, так и на уровне раскрытия его фундаментальной структуры при сравнении нескольких случаев. Примером могут служить попытки соединить в анализе тактики «расширения» (включение в исследование новых случаев) и «углубления» (сосредоточенность на нюансах опыта отдельной личности) анализа в исследовании опыта заботы о близком человеке, страдающем болезнью Альцгеймера (Todres, Galvin, 2005). В исследовании Л. Тодреса и К. Гэлвин представлены подробные описания индивидуальных историй и даны обобщения, касающиеся определенных феноменов.

По сравнению с основанным на идеях Э. Гуссерля описательным феноменологическим методом А. Джорджи и некоторых других авторов, относимых сегодня к традиции университета Дюкейн в Питтсбурге, другие варианты феноменологического анализа в большей мере напоминают свободную интерпретацию. Многие сторонники феноменологического подхода развивают сегодня герменевтические варианты феноменологического метода (герменевтический подход М. ван Манена, С. Д. Черчилла и других; диалогический подход С. Холдинга и коллег; экзистенциальная феноменология К. Уилл иг; интерпретативный феноменологический анализ Дж. Смита и других). Они опираются на философские идеи герменевтической феноменологии (прежде всего идеи М. Хайдеггера и Х.-Г. Гадамера) и в качестве метода анализа описывают особую практику интерпретации переживания или опыта. Как и у Джорджи, результат такого анализа — описание переживания или опыта, но аналитическая техника менее определенная. Исследователь движется внутри герменевтического круга, фиксирует наиболее значимые темы, переформулирует их до тех пор, пока весь материал не оформится в рассказ об опыте, в котором раскрывается сущность феномена. Представления результатов подобных исследований по жанру похожи на размышления исследователя, в которых тот приводит наиболее показательные фрагменты устной или письменной речи респондентов, комментирует и интерпретирует их.

Пример 22.2.

Феноменологический анализ случая В нашем исследовании переживания кризиса и переходных жизненных периодов анализ отдельных случаев позволил подойти к обсуждению специфических аспектов опыта, связанных с депрессивным аффектом. Случай Н. дал нам богатый материал для раскрытия как характерных компонентов переживания кризиса, так и запускаемых этим переживанием важных процессов личностной трансформации (часть интервью с Н. с использованием методики психологического рисунка приведена в параграфе 14.2).

Н., женщина 47 лет, переводчик, недавно пережила несколько тяжелых потерь: смерть обоих родителей и развод. На момент бесед она жила вместе с 19-летним сыном, отношения с которым тоже были окрашены депрессивным переживанием необходимости скорого расставания: «взрослый сын, которого уже надо отпускать». Изменения жизненного мира, связанные с потерями близких, предощущением все большего отдаления взрослеющего сына, тревогой в отношении будущего — спровоцировали довольно болезненное состояние, сходное с клинической депрессией.

В переживании Н., которое она сама обозначает как кризис, можно выделить несколько характерных компонентов. Н. описывает ощущение «ямы», «черной дыры», из которой очень трудно выбраться: «Ты не очень понимаешь, как это произошло: вдруг ты шел-шел-шел, все было нормально, все было хорошо, а потом — раз, ты в яме, ты начинаешь тыркаться, а вокруг тебя стена, и ты никак не можешь из этого выйти. Вот ты, вроде, понимаешь, что ничего такого ужасного не произошло, какието важные вещи, которые были в твоей жизни — они при тебе остались и никуда не делись, но все равно ощущение того, что что-то плохо и что-то изменилось, и из этого нельзя выбраться».

Другой важный компонент переживания можно назвать «утратой желания». Это сложный комплекс чувств и ощущений, включающий неспособность переживать радость, постоянное чувство усталости, ощущение, что «внутри что-то сломалось», что «вся жизнь в тягость» и «надо себя заставлять делать что-то, даже то, что раньше нравилось, приносило радость»; «единственное желание — лечь, не двигаться и ничего не делать». То и дело Н. адресует упреки самой себе; в собственных глазах она «унылый серый человек», никому не интересный и не способный ничего дать другим.

Прошлое — вот что остается, к чему можно обращаться, о чем тосковать. И Н. испытывает болезненную ностальгию по прошлому, когда вокруг нее был привычный мир, с которым она была естественным образом связана, который имел само собой разумеющийся смысл. «Смысл был даже тогда, когда мама умерла. Быть с очень близким человеком до конца и пройти с ним весь этот путь и его проводить — в этом тоже смысл. Потому что есть ощущение своей любви и нужности. Теперь этого нет». «По своим ощущениям я сейчас где-то в конечной точке. Жизнь вообще вся сзади», она как «книга, которая, кажется, уже закончилась, и такое впечатление, что ты все еще пытаешься ее перечитывать». Н. привязана к прошлому, потому что тогда была та включенность в мир («я вращаюсь вместе с миром»), в отношения с другими людьми, которой Н. больше не чувствует. Теперь она скорее наблюдатель, отделенный и даже отчужденный от мира («я и вокруг меня вращающийся мир», «я сворачивается в точку, которая вращается вокруг себя»). На вопрос, чего бы ей все-таки хотелось, Н. отвечает: «Может быть, появления ребенка…» И возможно, такое желание — отчаянная попытка хотя бы в воображении вернуть тот мир, утрату которого она переживает.

Наряду с потребностью отгородиться, замереть, «лечь и не двигаться», о которой говорит Н., можно наблюдать и противоположную тенденцию — попытки выбраться из «точки», «черной дыры», «ямы». Она чувствует, что у нее нет на это собственных ресурсов и ей нужна «подзарядка извне». Нередко ресурсом становятся другие люди, которые буквально «выталкивают» ее из замкнутого пространства, не дают «завязнуть в яме» — иногда целенаправленно (например, организуют досуг, покупают билеты на хорошие концерты), а иногда они просто становятся примером возможного отношения к жизни, которое она пытается примерить на себя (например, женщина с восторгом говорит об особом качестве жизнелюбия, которое проявляет один из ее друзей). Н. и сама прибегает к привычным для нес стратегиям «обезболивания», «обыденным антидепрессантам» (общение, поездки, поддержание физического тонуса и т. п.). И отчасти они срабатывают, удерживая депрессивную симптоматику Н. на субклиническом уровне и не давая ей заболеть.

Но есть и другие важные аспекты совладания, переживаемые нередко за порогом непосредственного осознания. Это немалая душевная работа по переструктурированию жизненного мира, поиск в нем новой позиции, взращивание новых форм включенности в мир. Н. упоминает об изменившемся отношении к людям, в ее рассказах много теплоты, она с благодарностью говорит о неожиданной поддержке со стороны незнакомцев, вспоминает о каких-то незначительных недавних событиях, связанных с удивительными встречами, «пересечениями». Рассказывает она и об эмоциональных впечатлениях последнего времени, эстетических переживаниях, которые теперь стали более насыщенными и глубокими.

Депрессивные переживания, с одной стороны, связаны с чувством опустошения, замораживанием влечения, своеобразным отказом от жизни. «Траур по объекту», переживание утраты — людей, своего мира, части себя — приобретает хроническую форму (парадоксально, но Н. как будто одновременно и знает и не знает, что же именно она потеряла: «ничего вроде бы не произошло, какие-то важные вещи были и остались», но при этом «ощущение, что что-то плохо», «что-то изменилось», «чтото сломалось»). И вместе с тем наблюдается, по-видимому, сильнейший внутренний процесс конституирования особого поля чувствования посредством длительного удерживания душевной боли. Мучительная привязанность к утраченному, кажется, не ослабевает, следы прошлого беспрестанно активизируются в тягостных воспоминаниях, и боль продолжает взращиваться как будто сама, но себе, уже без всякого повода. Но эта боль словно производит новую «чувственную ткань», делает душевную организацию более восприимчивой, как будто подготавливает человека к новым, быть может, более подлинным формам чувств. Впрочем, это возможно только тогда, когда боль не выходит за некоторые пределы. «Полный провал в черную яму» сделал бы невозможным описываемый процесс личностной трансформации. Н. умеет находить способы частичного обезболивания, давая возможность остатку боли производить свою работу.

У сторонников феноменологического метода в психологии нет единства по поводу критериев качества феноменологического исследования. Наиболее последовательно отстаивает необходимость соблюдать традиционные требования научности Л. Джорджи. Он подчеркивает, что феноменологи должны изучать человеческое бытие в его специфичности, при этом, как гуманитарная наука о человеке, феноменология должна быть систематичной, методологически выверенной, направленной на обобщения и критичной (Giorgi, 1997). Феноменологам, согласно Джорджи, необходимо ориентироваться на принятые критерии «хорошей науки»: выделяемые исследователем феноменологические темы должны быть обоснованы данными и получены в результате систематического применения техники «свободного варьирования в фантазии», в которую в обязательном порядке включен компонент постоянных проверок внутренней валидности исследования. Техника предполагает, что исследователь в течение довольно длительного времени сравнивает вариации опыта для того, чтобы отделить существенные черты феномена от периферийных и случайных.

Другие феноменологи рекомендуют в большей мере обращаться к иным, развиваемым вне собственно науки модусам мышления — литературным, поэтическим, художественным. Например, Л. Тодрес пишет о необходимости для исследователя найти такую позицию, которая позволила бы ему выразить эстетическое измерение человеческого опыта (Todres, 2007). Ван Манен утверждает, что феноменология чем-то близка поэзии — она обращает свой взор на те области, где рождается смысл, и затем пытается проникнуть в нас, затронуть, заразить, увлечь, соблазнить (van Manen, 2007). Он утверждает, что феноменолог должен так раскрывать особенности переживания или опыта, чтобы благодаря его работе мы становились более чувствительными к тем или иным проявлениям человеческого бытия. Л. Финлэй призывает к сохранению баланса между научной строгостью метода и художественной выразительностью (Finlay, 2009). Феноменологи, пишет Финлэй, должны уметь привлечь внимание к результатам своей работы. В одних ситуациях исследователь будет более убедителен, если подчеркнет систематичность применяемого метода и научную строгость исследования. В других ситуациях будет лучше, если он обратится к художественному стилю и раскроет предмет более эмоционально. «Исследование, которое не трогает сердца, вообще не стоит того, чтобы его проводить» (Ibid., р. 15).