Нейропсихологические синдромы и модели порождения

В этом подразделе мы рассмотрим несколько подробнее процессы и структуры, участвующие в порождении устной речи. Новые экспериментальные результаты, теоретические соображения и, в особенности, анализ клинических синдромов привели в последние десятилетия к выделению целого ряда механизмов, участвующих в реализации простейших речевых задач, таких как повторение вслух только что услышанного слова. В следующих разделах мы остановимся и на более сложных формах подобных нарушений — афазиях, в частности, в варианте дислексий, вторичных нарушений навыков чтения (см. 7.2.2), а здесь кратко рассмотрим только этот простейший случай^[1]. Английские нейропсихологи Джон Эллис и Эндрю Янг (Ellis & Young. 1988) описали пять относительно автономных механизмов, обеспечивающих немедленное повторение воспринятых на слух слов. Селективное нарушение в работе этих механизмов приводит к возникновению типичных синдромов нарушения процессов понимания и порождения слов в процессах устной речи. Обнаруженные механизмы образуют, по мнению Эллиса и Янга, трехуровневую иерархическую структуру (рис. 7.1).

На первом, наиболее низком уровне расположены два механизма: система аудиторного анализа на входе и система фонологического ответа на выходе. Аудиторный (фонологического) анализ необходим для выделения различительных признаков фонем, после чего эта информация может быть подана непосредственно на выход — для конвертирования услышанных речевых звуков в программы артикуляций, но может также поступить на следующий, второй уровень обработки, занимающийся распознаванием слов как некоторых знакомых паттернов. В пользу существования механизмов первого уровня, а также прямой связи между ними говорят клинические случаи, свидетельствующие о возможности селективного нарушения восприятия речевых или, напротив, неречевых звуков (обычно при поражениях задневисочных структур левого и соответственно правого полушарий). При так называемой слуховой фонологической агнозии пациенты, напротив, испытывают трудности в восприятии и проговаривании только незнакомых слов и произносимых неслов (псевдослов), но нормально воспринимают и повторяют знакомые слова. Эти же пациенты способны правильно вслух читать неслова, что говорит о специфике процессов зрительного восприятия вербального материала, которые обсуждаются в следующем разделе этой главы.

Рис. 7.1. Трехуровневая модель понимания и порождения слов (по: Ellis & Young. 1988).

С точки зрения авторов модели, второй уровень включает два механизма: аудиторный лексикон входа и речевой лексикон выхода. Существенной особенностью этих механизмов является то, что они работают со словом как со знакомым, но лишенным значения стимулом. Для понимания и анализа значения слова процесс обработки должен перейти на третий уровень модели, где расположен последний постулируемый Эллисом и Янгом механизм — семантическая система. Если исключить из рассмотрения семантическую систему (она подробно обсуждалась нами в предыдущей главе), то вопрос состоит в том, на каких основаниях вводятся лексиконы входа и выхода. Они должны обеспечивать возможность узнавания и повторения знакомых слов даже без понимания их значения. Нечто подобное действительно происходит при довольно редком нарушении речевых функций, которое называется глухота к значению слова. Интересно, что и в этом случае понимание тех же слов при чтении может быть сохранным, возможно, в результате опоры на еще одну систему специализированных лексических признаков, активируемых зрительным обликом слова.

Одной из центральных общепсихологических проблем является рассмотрение процессов порождения высказываний. Выготский посвятил ее анализу специальную главу своей книги «Мышление и речь» 1934 г. В этой работе его интересовала, главным образом, роль языковых значений в качестве инструмента амплификации процессов мышления («становление мысли в слове») и в меньшей степени скорее технические вопросы говорения^[2]. Мы рассмотрим в этом подразделе в качестве примера две современные модели «движения от мысли к слову» — коннекционистскую (или, точнее, гибридную — см. 2.3.3) модель распространения активации Гари Делла и несколько более традиционную модель, разработанную сотрудниками Института психолингвистики общества Макса Планка под руководством Виллема Левелта. Обе описывают порождение речи как многоуровневый процесс, постулируя при этом в общем-то похожие глобальные стадии обработки информации: от семантики и синтаксиса до морфологии и артикуляционных команд. Однако в деталях эти модели различаются довольно значительно.

Модель Делла основана почти исключительно на данных об ошибках, возникающих при произнесении слов и коротких фраз. Обыденный опыт показывает, что подобные ошибки достаточно легко могут быть отнесены к различным категориям. Иногда речь идет просто о подмене или перестановке звуков (фонем), например, когда покупатель, обращаясь к продавцу, говорит: «Дайте мне, пожалуйста, ачку ласла». На другом полюсе находятся парасемантические замены слова в целом и даже настоящие смысловые оговорки — «вырвалось» не то, что должен был при данных обстоятельствах сказать, а то, что подумал. Модель включает четыре уровня обработки: семантический, синтаксический, морфологический и фонологический. На каждом из уровней имеются свои правила, ограничивающие выбор категории соответствующих элементов. Кроме того, все уровни объединены в интерактивную сеть. При планировании речи комбинация максимальной активации некоторого узла сети и ограничения, накладываемые правилами, определяют выбор элемента и его включение в план высказывания. Так, если правила синтаксического уровня предписывают выбор глагола, то глагол, представленный максимально активированным узлом сети, выбирается для последующей спецификации в отношении морфологического и фонологического состава и вероятного произнесения. После выбора активация этого узла падает до базового значения.

Разумеется, в подобной интерактивной сети существует множество возможностей чисто ассоциативного, в том числе и ошибочного «затекания» активации. Делл и его коллеги (Dell, Chang & Griffin. 1999) специально попытались проанализировать два класса ошибок речи: ошибки антиципации, когда слова или «звуки начинают произноситься преждевременно, и ошибки персеверации, когда слова или звуки произносятся позже, чем надо (часто с элементами повтора). Основное предположение авторов состоит в том, что баланс этих двух классов ошибок динамичен и может меняться в зависимости от степени знакомости текста, наличия четкого плана высказывания, функциональных и органических нарушений речи. Действительно, любые осложняющие говорение обстоятельства увеличивают общее количество ошибок, в особенности ошибок второго, персевераторного типа.

Левелт, Рёловс и Майер (Levelt, Roelofs & Meyer. 1999) предлагают еще более простую архитектуру модели порождения речи. В общем случае в ней допускается лишь однонаправленное движение информации «сверху вниз», последовательно вовлекающее 6 различных стадий. Первая стадия связана с концептуальной подготовкой — активацией потенциально подходящих понятий. Затем следует стадия лексического выбора, причем, согласно авторам, здесь выбирается абстрактная форма слова, так называемая «лемма», которая приобретает конкретные морфологические очертания (то есть становится «лексемой») лишь на следующей, третьей стадии. Следующие три стадии связаны с описанием послоговой структуры слова, его фонемного состава и программированием артикуляций. Кроме того, вводятся две петли обратной связи, используемые говорящим для самоконтроля: первая петля использует послоговый образ слова во внутренней речи (на выходе стадии 4), а вторая — произносимые и непосредственно слышимые звуки речи.

Легко видеть, что данная модель описывает порождение отдельных слов, прежде всего существительных, а отнюдь не связной речи. Тем не менее модель выполняет важную функцию, демонстрируя, каким образом, хотя бы в принципе, может быть преодолена «пропасть между значением и словом». В качестве доказательства существования наиболее спорной в данной модели стадии абстрактных репрезентаций слова (стадия «лемм») авторы приводят классический феномен «на кончике языка» (см. 2.2.2).

Почему возникает это странное состояние, когда слово как бы известно (иногда вплоть до правильного описания отдельных его грамматических и семантических характеристик), но не может быть названо? Одно из объяснений состоит в том, что искомое, обычно низкочастотное слово по морфофонологическому рисунку похоже на другие слова, совершенно не подходящие по значению. Мониторинг внутренней речи обнаруживает грозящее семантическое несоответствие и ведет к блокировке (торможению) всего набора параметров потенциально ошибочных слов. Часть блокируемых таким образом параметров совпадает с признаками искомого слова —поэтому чем старательнее мы его ищем, тем меньше нам это удается. В последние годы получила распространение иная точка зрения, согласно которой «на кончике языка» застревают относительно непохожие на другие слова-экзоты, такие как «секстант» или «нектар». По мнению Левелта и его коллег, это может означать, что проблема состоит не в генерализованном торможении, а в отсутствии привычных — «проторенных» — путей активации морфологического состава, а затем и фонологического рисунка подобных слов. Подобная интерпретация, видимо, еще далеко «не последнее слово» в изучении этого интересного феномена.

Оживленные дискуссии ведутся сегодня в связи с вопросом о лингвистической либо нелингвистической природе самой первой в рас;

смотренных моделях порождения, концептуальной стадии (см. в 8.1.2 обсуждение «принципа лингвистической относительности»), а также вокруг предположения о строгой последовательности переходов с одной стадии на другую. В частности, если задача состоит в назывании изображения предмета, то анализ прайминг-эффектов свидетельствует о латентной фонологической подготовке не только доминантного («ракета»), но и второстепенных вариантов («снаряд») ответа, то есть фонологическая обработка, похоже, может начинаться еще до окончания семантической.

Дальнейшее развитие наших представлений о процессах порождения речи должно учитывать возможность одновременной работы целого рада механизмов, как внутри отдельных уровней, так и между уровнями. Это развитие, безусловно, будет опираться и на данные о закономерностях коммуникативного взаимодействия, то есть прагматики общения (см. 7.1.2), например, о необходимости постепенного введения новых для слушателя сведений, осуществляемого в контексте и на базе уже известного знания, а также о взаимном согласовании, своеобразной перекрестной настройке используемых участниками общения речевых средств и смысловых контекстов (см. 7.4.1).

В лингвистике сосуществует несколько частично синонимичных понятий, призванных описать подвижные взаимоотношения между когнитивно «данным» — тем, что уже известно собеседнику, скажем, в качестве относительно общего контекста (здесь также могут использоваться понятия «тема» или «топик»), и тем новым и специфическим, что сообщается в конкретном предложении (соответственно «новое», «рема» или «комментарий»). В течение нескольких последних десятилетий были сформулированы различные гипотезы о том, как эти ситуативно-прагматические категории могут определять более традиционные грамматические характеристики, прежде всего порядок слов в предложении и выбор подлежащего.

Достаточно явная тенденция, заставляющая многих авторов предположить действие некоторой универсальной когнитивной закономерности переработки и интерпретации сообщений, состоит в развертывании предложения по интуитивно понятному принципу «данное („тема“, „топик“) вначале». В ряде исследований вскоре было показано, что иногда может наблюдаться также раннее положение «нового», а не «данного». При этом, правда, «новое» практически всегда было еще и «наиболее существенным», выделяемым особым интонационным ударением. Кроме того, на выбор порядка слов влияло множество других внелингвистических факторов: индивидуальные знания участников беседы, развитие беседы до возникновения критического предложения, видимое окружение в момент его порождения, наличие или отсутствие временных ограничений и т. д.

Американский лингвист Расселл Томлин (Tomlin. 1997) попытался разрубить этот гордиев узел, обратившись к понятийному аппарату когнитивной психологии и методологии хронометрического эксперимента. По его мнению, выбор грамматического подлежащего определяется тем, что именно в момент формулирования высказывания находится в фокусе внимания говорящего. При прочих равных условиях, такое «подлежащее-фокус» занимает в предложении раннее положение. Это предположение Томлин проверил и частично подтвердил в психологических экспериментах, подробно рассмотренных нами в одном из следующих разделов данной главы (см. 7.3.2). Использование экспериментальных манипуляций для проверки тех или иных гипотез пока является относительно редким примером для этой родственной дисциплины, поскольку в методическом отношении лингвистика чаще всего просто ограничивается обращением к интроспекции носителя языка.

В своей критике традиционных представлений, исключавших из рассмотрения когнитивные процессы, некоторые лингвисты идут еще дальше, например, ставя под сомнение безусловную полезность грамматической категории «предложение». Так, один из пионеров когнитивной лингвистики Уоллас Чейф (Chafe. 1994) считает предложение единицей, релевантной скорее для письменной, а не для базовой устной речи. Детально проанализировав пересказ испытуемыми коротких фильмов и другие примеры повседневной речевой активности, он пришел к выводу, что процесс речепорождения имеет квантовую природу, а именно осуществляется порциями по три-четыре слова. Существенно, что объем действительно нового в каждой такой выделяемой интонацией «единице» предельно ограничен — не более, но и не менее чем один новый референт или событие. Выявленная закономерность «Один элемент новой информации в интонационной единице» напоминает ограничения зрительной рабочей памяти, часто сводящиеся лишь к одному объекту за фиксацию (см. 3.2.1 и 4.2.3). Теоретические понятия, вводимые в этой связи, не имеют характера прежних дихотомий типа «данное"—"новое». Сам Чейф использует триаду понятий «данное», «доступное», «новое», трактуемых им как корреляты разных степеней активации репрезентаций референтов в сознании говорящего. «Данному» соответствует при этом более высокая степень активации, чем «доступному» и в особенности «новому»^[3].

В последнее время наметилось другое интересное развитие исследований речи в естественных условиях, ставящее под сомнение традиционные модели порождения речи как последовательное, строго монологическое движение «от мысли к слову» в голове говорящего. Как оказалось, при беседе двух лиц до 30% всех высказываний включают компоненты — слова и словосочетания, произносимые другим человеком (Pickering & Garrod. 2004). Кроме того, в диалогах исключительно высока доля повторов (до 80%), причем не только собственных слов и словосочетаний, но и тех, которые первоначально были введены в разговор собеседником. Очевидно, развитие диалога происходит в условиях мощных прайминг-эффектов. В результате подобной, отчасти автоматической имитации, во-первых, частично снимается задача постоянного принятия решений, а само оформление высказывания резко облегчается по сравнению с монологическими условиями (которые, собственно, и рассматривались до сих пор в большинстве моделей общения). Во-вторых, происходит взаимная настройка и сближение ситуативных репрезентаций собеседников на всех уровнях регуляции речи.

Наблюдения говорят о том, что в диалоге имеет место быстрая настройка на акцент, темп и другие фонологические особенности речи собеседника. На материале английского языка экспериментально доказана настройка на синтаксические особенности речи, так что, например, использование пассивного залога одним из собеседников увеличивает вероятность его применения другим (это может быть связано с эффектами совместного внимания Joint attention — см. 7.3.2). В контексте определенного эпизода общения вполне возможно возникновение новых лексических единиц с их повторным использованием. Когда некоторое понятие может быть выражено несколькими терминами, то для устной речи ожидаемым является использование одного из них, если только партнеры не стремятся подчеркнуть различия своих точек зрения. Здесь следует отметить, что сходство отдельных параметров репрезентаций, конечно, не означает идентичности мнений. Важно, чтобы собеседники могли с помощью рассмотренных механизмов быстрее согласовать понимание референтов (например, обсуждая политические события, понять, что имеется в виду под «либералами» или кто такой «Иванов»). Имплицитная настройка распространяется и на невербальную прагматику, влияя, в частности, на пространственное структурирование ситуации общения. Так, если на некотором собрании выступающие должны выходить вперед, обращаясь к аудитории, то в зависимости от того, где встанет первый выступающий, с высокой вероятностью будут останавливаться и все последующие^[4].

• [1] Создание общей, построенной на единых основаниях классификации афазийостается нерешенной задачей (Kolb & Wishaw. 2003). Дело в том, что основной массивданных афазиологии связан с инсультами, нарушениями мозгового кровообращения, которые могут одновременно вовлекать весьма различные области мозга. Кроме того, нейропсихологические представления о механизмах речи в основном еще базируютсяна модели Вернике и Лихтхайма 1874 (!) года, жестко разделяющей процессы понимания и порождения (соответственно задние и передние речевые зоны левого полушария — см. 7.3.4). При принятых в настоящее время классификациях до 20% афазиче-ских нарушений так и не удается однозначно отнести к какой-либо категории.
• [2] Исследования речи как средства организации собственного мышления и (или)поведения — так сказать, психопрагматика в отличие от коммуникативной социопрагматики — до сих пор носят фрагментарный характер. Чаще всего они описываютсяв общих философских терминах или с помощью поэтических метафор, как это делалиВыготский и А. Н. Леонтьев, цитировавшие (не совсем, впрочем, точно) Мандельштама: «Я слово позабыл, что я хотел сказать… И мысль бесплотная в чертог теней вернется».. Некоторые релевантные работы рассматриваются нами в более ранних главах (см. 4.4.2 и 5.4.1), а также в следующей главе, посвященной метапознанию.
• [3] Основной областью применения этих представлений служат данные о сокращенной референции (называемой в лингвистике «анафорой»), например замене в процессеразвертывания речевого взаимодействия полных названий и имен местоимениями. Предполагается, что степень сокращения референции соответствует степени активациирепрезентаций референтов в сознании или, быть может, в рабочей памяти (см. 8.1.2).При таком использовании психофизиологических понятий возникает некоторая опасность порочного круга, когда лингвистические эффекты будут объясняться «активацией», а само это понятие будет определяться наблюдаемыми лингвистическими эффектами.
• [4] Приведенное наблюдение принадлежит А. Н. Леонтьеву. В качестве деканафакультета психологии МГУ он должен был в первой половине 1970;х гг. открывать разнообразные собрания коллектива сотрудников и иногда использовал эту утомительнуюобязанность для проведения небольших социально-психологических экспериментовпо невербальной прагматике. Эти вопросы будут подробнее рассмотрены в конце данной главы (см. 7.4.1).