Уильям Джеймс. 
История философии. 
Том 2

Джеймс (1842—1910) — возможно, самая яркая фигура во всем прагматистском «пантеоне», и довольно часто даже саму философскую систему прагматизма связывают с его именем. К философии он шел от естественных наук — биологии, психологии и т. д. В его учении еще более возрастает роль веры, а понятия опыта и плюрализма становятся ключевыми. Основой личности являются психологические данные — информация, поступающая в организм от внешнего мира и вынуждающая его приспосабливаться к среде, причем эти данные — т. е. познание материальных объектов и состояний познающего духа — выступают функциями мозговой деятельности, изменяясь параллельно последней и относясь к ней как следствие к причине.

Джеймс отверг распространенный в его время подход к сознанию как к системе четко отделенных друг от друга, дискретных психических состояний, атомарных «идей» или «перцепций». «Психологический атомизм» можно понимать только как вспомогательные конструкции, но не как что-то, существующее само по себе, независимо от нас. Понятия вторичны относительно психического субстрата, который Джеймс называл «потоком сознания». Сознание, согласно Джеймсу, в своих основах нестабильно и несамотождественно. Естественно, что отдельные элементы или компоненты сознания превращаются в относительно неизменные психологические «блоки» только в результате саморефлексии. Для решения вопроса о познании Джеймс прибегает к разделению двух сфер бытия — сферы перцептов и сферы концептов, которые выделяются постепенно из перцептов и снова растворяются в них.

В первом приближении различие перцептов и концептов — это различие между ощущениями, которые вызываются различными объектами внешнего мира и идеями этих объектов. При этом Джеймс замечает, что между уровнем концептов и уровнем перцептов нет никаких прямых и органических связей. Уровень концептов лишь надстраивается над перцептивным и существует благодаря ему, но не за его счет. Концептуальный уровень онтологически самостоятелен, что допускает самодостаточность первоначального ощущения. Иначе говоря, понятия формируются с сугубо прагматическими целями и служат нам удобными инструментами сначала для успешного приспособления к особенностям бытия, а затем и для его активного освоения. Суть понятий, следовательно, заключена в их употреблении.

Джеймс в еще большей степени, чем Пирс, подчеркивает активную, творческую роль человека по отношению к потоку сознания: он не просто активен по отношению к миру, но является его истинным творцом. Как психолог, Джеймс был отлично осведомлен о роли инстинктов в жизни человека и объяснял опыт и отношение его к человеку тем, что всем представителям вида Homo sapiens свойственны определенные врожденные формы поведения и способы реагирования на стимулы окружающей среды, то есть инстинкты, которые определяют интересы человека и их осуществление. Здесь Джеймс придерживается субстанциалистского взгляда на человека как на существо, имеющее природу, которая не подвержена превратностям времени и одинакова у всех людей, во всех обществах и во все исторические эпохи, а то, что отличает людей друг от друга, суть лишь эпифеномены, случайные свойства, которые никак принципиально не меняют человеческую природу.

Духовное и материальное в философии Джеймса выступают только как условные ментальные конструкции, как регионы, граница между которыми устанавливается самим человеком в зависимости от его интересов и намерений и поэтому постоянно изменяется. Отсюда он делает важный вывод: никакого сознания не существует. Конечно, Джеймс далек от мысли, что человек — только биологический механизм, и не отрицает существования личности как таковой со всеми ее мыслями, чувствами, желаниями и намерениями. Более того, существование личности, существование психики для него — один из важнейших постулатов, так как именно психика является «передаточным механизмом», связывающим слепые и всегда и везде одинаковые инстинкты с изменчивой и текучей реальностью. Он отрицает взгляд на сознание как на «вещь». Личность существует, но непостоянна и ежеминутно переопределяет сама себя: изменяет свои границы в зависимости от целого ряда разнообразных интересов, управляющих всеми ее реакциями, мыслями и намерениями.

Но, если это так, тогда исчезает и Бог как нечто, что определенно отличается от человека. Если представить себе Бога и человека классических рационалистов и обыкновенных верующих в виде множеств, то очевидно, что у этих множеств нет общих элементов. Бог же Джеймса — живой элемент индивидуального человеческого опыта, жизни, ментальный конструкт. Здесь мы видим важную особенность учения Джеймса об истине и путях ее достижения: новое знание может считаться истинным только тогда, когда оно успешно встраивается в систему наших старых представлений о мире и о самих себе. Структура мира, которую мы налагаем на наш опыт, должна быть наиболее комфортной для нас, отвечающей наиболее важным нашим интересам и потребностям. Следовательно, мир как таковой принципиально непознаваем для нас. Мы можем знать только ту часть Вселенной, с которой непосредственно имеем дело и свойства которой могут способствовать или препятствовать осуществлению наших желаний.

Для Джеймса не существует никакого Абсолюта, который мог бы определять свойства вещей. Вещи у него сами по себе самостоятельны и определены могут быть только человеком, поэтому сущность их задана лишь относительно — для данного субъекта в данный момент времени. Поэтому естественным следствием доктрины радикального эмпиризма будет плюрализм.

Следствием субъективизма, предполагающего, что картина мира зависит преимущественно от того, кто ее создает, является и прагматическая теория истины, выдвигаемая Джеймсом. Он пытается выработать такое понимание истины, которое эффективно работало бы во всех областях — житейской, научной, этической, эстетической, религиозной и т. д. Результатом этих усилий стало понимание истины как работоспособности: если идея или теория позволяют мне успешно и с наименьшими затратами времени и сил достигать целей, которые я перед собой ставлю, то для меня эта теория истинна. Итак, все понятия или интеллектуальные конструкции выполняют определенные функции в нашем опыте, и главная из них — это подготовка индивида к встрече с определенными событиями или объектами в будущем. В классическом рационализме считалось, что истина имманентно присуща некоторым идеям. Джеймс же утверждает, что истина с идеей лишь случается — после того, как идея была проверена и мы убедились, что она эффективно работает (в этом случае она истинна) или бесполезна (то есть ложна). До проверки же истинностный статус идеи остается «нулевым». Истина, таким образом, не открывается в процессе проверки идеи, а создается, это процесс. Вторая особенность: «истина — то, что „работает“, имеет практические последствия, отвечающие нашим потребностям», а следовательно, истина тождественна полезности.

Это связано с общим пониманием Джеймсом сути прагматизма. Для него это только метод улаживания философских и научных споров, то есть этот метод нацелен не на познание реальности самой по себе, а скорее, на «наведение мостов» между отдельными индивидами, между индивидом и обществом и, наконец, между разными обществами. Иначе говоря, если для нас нет никакой разницы, примем ли мы как свое мировоззрение идеализм или материализм, то и действительной разницы между ними нет. Точно так же и с Богом: если психологические последствия принятия веры в Бога или атеизма для нас одинаковы, то между верой и неверием нет никакого различия. Однако вера в Бога для человека дает значительно больший психологический комфорт, она полезна.

В концепции Джеймса человек есть продукт тысячелетнего развития культуры, отречься от которой без полного распада личности невозможно. Все это подводит нас к третьей особенности понимания Джеймсом истины: «Истина должна быть совместима с предыдущими истинами и с новыми фактами». Это возможно лишь при условии, что мы не только намеренно отбираем факты так, чтобы они могли уложиться в непротиворечивую концептуальную схему, но и для начала эту схему создаем. Последняя особенность теории истины Джеймса — это то, что он сам называет «кредитной теорией истины». Суть ее состоит в том, что мы можем считать истинной идею, даже если она для нас непосредственно бесполезна или вредна, при условии, что она оказалась полезной для кого-то другого в той или иной жизненной ситуации.