Лекция шестнадцатая ПЕРВЫЙ УРОВЕНЬ ПЕРЕХОДА: РАЗВИТИЕ МАТЕРИАЛЬНО-ТЕХНИЧЕСКОЙ И ПОЛИТИЧЕСКОЙ КУЛЬТУРЫ

Революционное значение вторжения механизмов в производство, войну и быт

Конкретизируя заключительный тезис предыдущей лекции, я начну с напоминания его содержания: в ремесленном производстве позднесредневекового города начались процессы, имевшие революционное значение для судеб культуры, — вытеснение ручного труда механизированным.

Не могу вновь не сослаться на замечательное исследование В. Дильтея — мыслителя, достаточно далекого от марксизма, но изучением объективного течения данного процесса пришедшего к материалистическому выводу об определяющей роли в его духовном содержании материальнопроизводственной практики; привожу его вывод по весьма корявому, к сожалению, переводу: «Этот прогресс был совершен только благодаря изменениям хозяйственной жизни и социальной структуры, а также утверждению положения бюргеров в городах. Двойственный средневековый идеал в его рыцарской и монашеской форме был оттеснен трудом бюргеров. В нем сочетались вторжение в природу и научное мышление, которые вели к изобретениям, вспомогательным механическим средствам, экспериментам и соответствующим им мыслительным формам. Так это время, от первых десятилетий XIV в. до начала XVII в., совершило тотальный сдвиг интереса: переход из потусторонности в посюсторонность самопознания, постижения человека, изучения природы, признания самостоятельной ценности действительности, ценности труда в своей профессии…».

Культурное значение ремесла, перераставшего в мануфактуру, состояло в изобретении и внедрении механизированных орудий не только в процессы производства, но и в военные действия, которые оставались в эту эпоху элементом повседневной жизни общества, и в быт представителей разных сословий: простейших механизмов — в труд ремесленников, компаса — в жизнь мореплавателей, оптических приборов, позволявших преодолеть ограниченные возможности зрения, — в деятельность ученых, огнестрельного оружия, обеспечившего, в частности, завоевание европейцами Америки, — в военные действия, часового механизма, пришедшего на смену солнечным, водяным и песочным часам, — в будничную жизнь все более широкого круга людей… В результате радикально изменялось сознание человека — восприятие им пространства и времени: из враждебного человеку несоизмеримостью своих масштабов с его возможностями созерцания и передвижения пространство становилось доступным его воле и разуму, познаваемым и преодолеваемым, а время из непрерывно текучего (вспомним хотя бы гераклитово сравнение времени с течением воды) — расчлененным на все более и более мелкие «отрезки», с которыми ремесленник и торговец, в отличие от земледельца и скотовода, должны были соотносить свои практические действия (в конечном счете, отсюда и вырос один из основополагающих принципов бытия человека буржуазного общества «время — деньги»).

У нас есть достаточно авторитетные суждения современников о значении ремесла как проявления творческих способностей человека. Дж. Манетти, выдающийся (и все еще недооцененный историками культуры) итальянский мыслитель XV века, в полной мере осознавал значение ремесла в духовном развитии человечества: «о том, — писал он — насколько велика и изумительна сила разума, свидетельствуют как многие великие и замечательные дела человека, так и орудия, чудесным образом изобретенные и освоенные им», и если искусство мореплавания «достигло чудес», то благодаря мастерству строителей кораблей. Он восхищался тем, «с каким изумительным остроумием построил Филипп, по прозвищу Брунеллески, бесспорно, глава всех архитекторов нашего времени, великий, или вернее величайший, и удивительный купол флорентийского собора, возведенный (невероятно сказать!) без всякого деревянного или железного каркаса». Другой идеолог нового типа культуры Л. Б. Альберти считал, что «ремесло, даже выполняемое по найму», следует предпочитать «жизни бездельной и праздной».

Вот как рассуждает М. Фичино: если мир есть произведение искусства, значит Бог — художник, то есть мастер, придающий материи форму; но при таком понимании художественного творчества оно (и это известно из многих других источников), подобно античному «техне», тождественно совершенному мастерству, то есть не противопоставляется ремеслу, как это произойдет позже, в XVIII веке, а представляет собой, так сказать, художественное ремесло. Поэтому М. Фичино называет человека Homo faber, Человек делающий — не «верующий», «Божья тварь», как считали теологи (Homo Dei), и не «мыслящий», «разумный», как скажет рационалист-просветитель (Homo sapiens), а именно делающий, созидающий, работающий, творящий, что означало по тем временам ремесленника; как поясняет он сам, человек — «единственное существо, способное ко всяким искусствам и ремеслам, единственное, умеющее делать орудия, единственное, способное изобретать».

Чрезвычайно характерна оценка ремесла в ренессансных утопических моделях идеального государства: «Всеобщий труд и у Мора, и у Кампанеллы, — резюмирует анализ их произведений А. Э. Штекли, — та необходимая предпосылка, которая предоставляла человеку материальную возможность жить сообразно с его собственной природой и сохранять индивидуальность». И далее: «Мастерские утопийцев и соляриев — это не „реставрация средневекового ремесленного строя“ и не „государственные мануфактуры“, а нечто третье, чего не знал город ни в феодальную эпоху, ни в мануфактурный период, а именно — общественные мастерские, где торжествует новый способ производства…» А в XVII веке, осмысляя все происшедшее в предшествующие столетия, Ф. Бэкон утверждал, что «введение знаменитых изобретений бесспорно занимает первое место среди человеческих деяний».

В упоминавшейся книге Г. Ф. Сунягина очень хорошо показано «исключительное значение для кристаллизации этого нового предметнопрактического и интеллектуально-психологического опыта» изобретение часов, стекла и книгопечатания, но этот ряд технических завоеваний эпохи Возрождения, как явствует из сказанного, можно и нужно значительно расширить, дабы получить максимально широкое представление о масштабе произошедшей «культурной революции». Важный аспект этого процесса —участие в нем научной мысли, позволяющее считать, что с самых своих ренессансных истоков развитие техники материального производства было целостным научно-техническим прогрессом. Отсюда — серия значительных открытий и изобретений, а отчасти освоение сделанных на Востоке, которые в корне меняли мировоззрение ренессансного человека. Дж. Бернал назвал Возрождение «первой фазой» истории современной науки, а ее значение он определил понятием «научная революция»; она же подготовила «следующий большой этап технического прогресса — промышленную революцию»; более того, утверждает ученый с полным основанием, «именно в этот период естествознание прошло свою критическую точку, обеспечив себе постоянное место в качестве части производительных сил общества». Значит, превращение науки в производительную силу, которое считалось нашими философами и экономистами особенностью самого высокого уровня развития производства, достигнутого в XX веке, в действительности началось уже в эпоху Возрождения. «Это была поистине научная революция, — резюмировал историк, — разрушившая все здание интеллектуальных домыслов, унаследованных от греков и канонизированных как исламистскими, так и христианскими теологами».

Историки спорят о том, кому принадлежало в эпоху Возрождения лидерство — технике или наукам, но несомненно их активное взаимодействие, определявшее новый тип мышления, радикально отличавшийся от средневекового и предвосхищавший наступление эпохи, в самом своем названии — «научно-технический прогресс» — зафиксировавшей единство этих сфер культуры. Характерно замечание Л. Я. Жмудя, что «идеалом ренессансных ученых и инженеров был Архимед, соединивший в себе обе составляющие научно-технического прогресса».

Дальнейшее развитие техники и технологии производства, выразившееся в постренессансную эпоху в механизации трудовых процессов, произвело существенные преобразования в культуре, которые я назвал бы ее механизмизацией (я употребляю это непривычное и тяжеловесное производное от слова «механизм» для того, чтобы «отбить» его от современных ассоциаций, коими нагружено привычное, вошедшее в прозаически-производственный обиход, понятие «механизация»).

Если орудия ручного труда, использовавшиеся в ремесле, люди рассматривали как свои «искусственные органы», лишь увеличивающие силу рук и ног и расширяющие их возможности (рубило, мотыга, плуг, копье, рычаг, колесо, лодка), то механизмы действовали самостоятельно и способами, принципиально отличными от производимых руками операций: хотя механические часы нужно было время от времени заводить, они работали сами по себе, компас совершал операции, вообще недоступные руке или глазу, заряженное порохом ружье действовало радикально иным образом, чем бросание копья и стрельба из лука. Механизм становился, таким образом, неким посредником между человеком и природой, самостоятельно выполнявшим определенные функции и способным заменять ручной труд. Более того, многие производственные операции были невидимыми недоступными созерцанию и потому таинственными и требовали активизации способности мышления разгадывать тайны действия механизмов. Леонардо да Винчи, который был и художником, и ученым и инженером, утверждал: «механика является раем для математических наук, именно в механике они находят свою реализацию».

Историку культуры чрезвычайно важно понять, что развитие механизации практической деятельности опровергало библейски-мифологические представления о самой планете, противопоставляя им авторитет опирающейся на науку практики; так не только подрывалась вера в Священное писание — то есть основу религиозного сознания, но и выявлялась ограниченность чувственной наглядности обыденного восприятия человеком природы, которому противопоставлялись силы абстрактноаналитического мышления. Синкретический характер ренессансного сознания еще не привел к расчлененному восприятию бытия — только в XVII веке неуклонное развитие механизации жизни общества сказалось в полной мере на способе мышления. Он сохранится и в XVIII веке, в эпоху Просвещения, хотя тут будут сделаны первые шаги к преодолению механицизма зарождавшимся системным мышлением.

Так еще раз выявляется неосновательность широко распространенного и поныне представления о «чисто духовном» содержании культуры, отделяющем ее от «материальной цивилизации»; неосновательно оно потому, что нельзя понять глубинные причины процессов, протекающих в духовной жизни общества, не выявляя их связи с материальным производством и его основой — материальной культурой. И не следует думать, что это специфически марксистский подход — я только что приводил концепцию Л. Мамфорда, приведу и суждение одного из мудрейших мыслителей прошлого века А. И. Герцена: «Романтизм был прекрасная роза, выросшая у подножья распятия, но корни ее, как и всякого растения, находятся в земле».

Этой «землей» для развития культуры являются изменения в материально-производственной практике, которые, как мы могли уже убедиться, определяли и становление человека, человеческого общества, человеческого сознания и поведения, и становление цивилизации в ходе распада первобытного состояния человечества, и расслоение культуры феодального общества в Средние века; они же играли детерминирующую роль в процессе разложения культуры феодализма и рождения нового исторического типа культуры. Разумеется, ни духовная энергия культуры, ни художественная не были пассивным отражением материально-производственных процессов, но активно на них воздействовали, отчего движение культуры оказывается в конечном счете системным итогом взаимодействия материальных и духовных форм человеческой деятельности.

Таким образом, значение материально-производственных основ ренессансной культурной революции состояло в ее влиянии на общественное сознание, то есть в формировании нового — немифологического — взгляда на взаимоотношения человека и природы, человека и общества, человека и человека, а значит, в качественно новом уровне самосознания человека как личности, творческий потенциал которой освободился от власти традиционалистских табу и обрел недоступные прежде возможности познания и преобразования мира. Процесс этот завершился в эпоху Просвещения, с одной стороны, в «промышленной революции» в Англии, непосредственном преддверии произошедшей в XIX веке научно-технической революции, а с другой — во Франции, менее развитой в техническом отношении, но более прогрессивной в отношении идеологическом. Такова эволюция самосознания человека от средневекового Homo faber, порожденного пониманием им себя как «делающего», «созидающего», «работающего» существа, то есть ремесленника, до взгляда на себя как на совершенный механизм, вплоть до самоотождествления с машиной, которое, как мы вскоре увидим, широко распространится в философии Нового времени, от Р. Декарта до Ж.-О. Ламетри.

Важнейшим проявлением историко-культурного значения механизмизации производственного процесса, сопоставимым с изобретением письменности, было внедрение печатного станка и в издание литературы, и в изобразительное искусство, обеспечившие, с одной стороны, немыслимый ни в Средние века, ни в Античности, масштаб демократизации культуры, а с другой — формирование новых, монументальных жанров научной, философской, публицистической, художественной словесности; так возникли газеты и журналы, многотомная Французская энциклопедия и новая отрасль изобразительного творчества — многообразные разновидности гравюры. Приводя слова В. Дильтея о том, что идеал Реформации — человек, вооруженный священной книгой, — мог возникнуть только после изобретения печатного станка, Э. Ю. Соловьев добавил уже от себя: «Лишь книгопечатание превратило перевод Библии в масштабную культурно-историческую задачу». А И. И. Иоффе характеризуя ее значение в истории немецкой культуры, подчеркнул, что теперь «не только Библия, но и сатирические листки, памфлеты снабжаются иллюстрациями, серии карикатур образуют наглядные сатирические повести», не говоря уже о появившейся возможности иллюстрировать рассказы, шванки, новеллы; тем самым «гравюра замещала книгу для неграмотных» подобно тому, как в храме стенная роспись была, по известной формуле, «Библией для неграмотных».

Известно, какую роль в дальнейшем развитии культуры сыграло иллюстрирование книги и газетно-журнальных периодических изданий. Если признаками цивилизации Нового времени стали книга и обусловленный ею процесс образования и воспитания вступающих в жизнь поколений, то этим культура обязана книгопечатанию, соединившему слово и изображение как взаимодополнительные способы передачи всех видов информации — научной, публицистической, художественной. Таково еще одно — и достаточно мощное! — доказательство уровня развития общественного сознания, духовной культуры, художественного освоения мира, обусловленного развитием общественнопроизводственной практики, производительных сил, техники, то есть того, что на языке культурологии называется технической сферой материальной культуры общества.