Социология личности: методологический потенциал развития

В последние годы в отечественной социологии одной из наиболее дискуссионных тем стало обсуждение основ и направления развития социологической теории. Примечателен тот факт, что в нем органично соединено рассмотрение тенденций развития теории и социологических практик^[1]. Думается, что в этом повороте дискуссии среди отечественных исследователей обнаруживается единство методологического подхода с западными коллегами.

Развитие теорий, обращенных к изучению определенных подсистем общества, социальных процессов и явлений, имеет, по-видимому, свои особенности. Факторами данного процесса являются социальные практики, отражаемые исследователями, социологические пракгики как способы их отражения в социологии и исследовательские практики и теории в науке, объектом которых также выступают процессы и явления, интересующие социологов. Безусловно, междисциплинарность социальных явлений и процессов не только признается исследователями, но и влияет на общесоциологическую теорию. Но, нам представляется, что это влияние более значимо для теорий, обобщающих исследования в границах специальных социологических направлений.

Социология личности, как мы рассмотрели в предшествующем разделе главы, является признанным и интенсивно развиваемым направлением отечественной социологии с 60-х годов прошлого века. Ее становлению в нашей стране способствовал процесс гуманизации общества и развития социологии. Любопытно по прошествии стольких лет обратить внимание на особенности методологического конструирования теории в рамках рассматриваемого направления. В нем были осмыслены, не всегда явно, идеи и тенденции, которые к тому времени сложились в западной науке. Их интерпретация, и это закономерно, оказывалась подчиненной господствующей в науке СССР марксистской методологии. Таким образом, в социологии личности традиционно рассматривается социализация, но игнорируется индивидуализация процесса. Мы сочли необходимым подчеркнуть данную тенденцию в истории методологии направления потому, что она, на наш взгляд, на рубеже XX—XXI вв.еков вступает в противоречие, вопервых, с изменяющимися в ходе российской трансформации общественными практиками, во-вторых, с изменяющимися социологическими практиками и, в третьих, с выводами и обобщениями, порожденными открытиями в науках о человеке.

Поясним данное положение. Любая социальная трансформация провоцирует фрагментацию общественных отношений. Российская трансформация конца XX века проходила в исторический период, характеризующийся нарастающей глобализацией в мире. Этот процесс порождает фрагментацию отношений и жизни в каждой стране, поскольку в ней объективно складывается несколько поясов (общественных укладов) исторического времени. Таким образом, следуя данному тезису, мы можем заключить, что в современной России фрагментация протекает с «удвоенной» остротой. Это означает, что социализация личности все в большей мере предполагает выбор личности, ее автономию. Далее, логика современного социального процесса и социализации, в частности, продиктовала специалистам смену приоритетов в методах изучения социальных практик¹. Преимущество стали отдавать соединению качественных и количественных методов, и такой подход кажется нам вполне оправданным. Он позволяет рассмотреть процесс социализации личности как историю индивидуальных выборов, способствующих адаптации конкретной личности в обществе социального разнообразия и ее развитию. И, наконец, значимыми для переосмысления содержания и формы социализации, безусловно, являются открытия в области генетики человека, поражающие мир в последнее десятилетие: в какой мере человек создан природой и в какой обществом? Ответ на данный вопрос составляет актуальную и перспективную задачу наук о человеке и социологии — в частности².

Общим выводом из всего сказанного, на наш взгляд, может быть признание возрастающей автономии человека в процессе взаимодействия со средой и в процессе взаимодействия с партнерами по социальной ситуации. Эгот вывод актуален для российского общества в двух аспектах. Первый, назовем его практическим, состоит в том, что бывший советский человек оказался социально неподготовленным к ответственности, которую влечет за собой автономия. История России имела своим базовым общественным принципом коллективизм, в силу этого императив индивидуализма представляет особые адаптационные трудности для россиян. Второй аспект — теоретический. Он заключается в том, что отечественная социология личности нс развивала опыт анализа социального действия индивида, который востребован сегодня социальными практиками трансформирующегося общества. Таким образом, мы можем зафиксировать необходимость развития социологии личности в направлении удовлетворения запросов как социальной практики, так и самой социологической теории.^[2][3]

Одним из путей решения данной сложной задачи может быть рискологический подход. Он уже не нов, рискология стала в последнее десятилетие разветвленным направлением междисциплинарных исследований. Он постепенно входит в отечественную социологию. Но мы в своем анализе пришли к выводу о том, что он в большей мере впитал в себя сферный подход, благодаря чему исследователям удалось выявить и описать риски, связанные с определенными видами деятельности человека, реализующимися в определенных социальных сферах. Между тем в вышеописанной ситуации рискологический подход оказывается востребованным социологией личности. И мы предпринимаем попытку его внесения в рассмотрение социального действия индивида.

Социальное действие — классическая социологическая категория. Посредством социального действия человек включается в социальную систему. В нем проявляется факт наличия общих, универсальных схем актуализации социальной активности. Социальное действие вплетено во взаимодействие и в этом смысле оно зависимо.

Одно из первых определений понятию дал М. Вебер. Согласно его позиции социальное действие представляет собой «действование, которое по своему смыслу, предполагаемому действующим или действующими, соотнесено с поведением других и ориентировано на него в своем протекании»^[4]. Уточнение и развитие данного подхода было осуществлено в работах Т. Парсонса. Для него модель социального действия стаза, как мы зафиксировали в предшествующих разделах, ключом к пониманию социальной системы.

Теория социального действия Т. Парсонса, и он сам отмечает это, телеологична, т. е. субъект действия достаточно четко себе представляет состояние ситуации после осуществления действия. Такой подход указывает на специфичное и практически неизменяемое состояние социальной системы — субъект действия уверен в своих решениях. Более того, всякая неуверенность несет в себе потенциал разрушения равновесия и рассогласования связи с системой. Таким образом, существенным ограничением теории Парсонса высту пает предположение о предсказуемости состояния социальной системы. Субъект действия, по сути, уверен в будущем, и эта уверенность проистекает из качественной и однозначной определенности социальной системы.

Основанием для этого выступают ожидания, которые рассматриваются Парсонсом в качестве пассивных схем реагирования на ситуацию. Такое отношение нам представляется узким. Дело в том, что основанием существования социального порядка, по-видимому, является уверенность его агентов в существовании этого порядка. Вместе с тем, это состояние уверенности должно быть дополнено не менее важным замечанием — одной уверенности недостаточно. Такая уверенность может выступать фоном, обеспечивающим относительную иллюзию стабильности и контролируемости ситуации со стороны действующего субъекта. Мы уже неоднократно отмечали, что такая уверенность является иллюзией, а потому не может рассматриваться в качестве адекватной основы для эффективного социального действия. Ожидания сами по себе становятся источником порождения рисков, поскольку не могут являться неизменными образцами социальной взаимосвязи. На их основании возможно определение целей и средств развертывания социального действия, а также решение по поводу ситуации и объектов действия. Таким образом, ожидания рассматриваются скорее как безусловное основание возможности социального действия.

Правильность принимаемых решений в такой ситуации понимается с точки зрения согласованности целей актора и нормативно-ценностной системы, цементирующей социальную систему.

Социальное действие всегда развертывается в единой системе координат, которая, по сути, представляет собой пространственную конфигурацию нормативно-ценностной системы, поддерживающей, обеспечивающей и регулирующей систему, на основании которой выстраивается социальное действие. Проблема, однако, заключается в том, что современное общество не отвечает качествам, которые фиксировал, или приписывал социальной системе Т. Парсонс в 50-е годы XX века. Фундаментальное качество современного общества — это неопределенность и невозможность определения нормативно-ценностного консенсуса. Это обозначает невозможность однозначного определения субъектом стратегии социального действия. Всякое социальное действие становится не просто фактом реализации активности индивида в социальном пространстве, но само по себе является источником риска, поскольку его последствия не могут быть однозначно определены, а также изначально неопределяемыми являются те изменения, которые могут произойти с ситуацией в ходе реализации действия.

Методологически в анализ действия необходимо, на наш взгляд, внести качественные состояния ситуации, в рамках которой развертывается социальное действие, и проследить векторы изменения. Другое важное замечание касается определения субъекта действия. Т. Парсонс указывал на необходимость рассмотрения личности как «дескриптивную систему координат, в соответствии с которой описываются факты человеческого действия»¹. С другой стороны, он учитывал фактор телесности и реальность единства социо-био-психических структур в человеке. Но при этом мы должны особо подчеркнуть, что великий американский социолог проигнорировал тот факт, что такой субъект действия сам по себе становится источником генерации рисков. Риски эти закладываются в мотивационный механизм запуска действия. Сама по себе социальная система является комфортной средой для действующего субъекта, и лишь сам он может выступать в качестве рискогенного фактора. Направляют действия, по мысли Парсонса, мотивационные компоненты, которые носят строго индивидуальный характер. Сам по себе мотив имеет прямое отношение к осмысленности как фундаменту социального действия (образца М. Вебера). Вместе с тем, мотивация определяется Парсонсом как энергия действия, основанием которой выступает физиология действующего субъекта. Именно этот аспект социального действия остается непознаваемым, а ведь в нем реализована индивидуальность субъекта. Парсонс в свое время игнорировал возможность и необходимость включения индивидуальности в поле социологического анализа.

Не только само по себе действие может оказывать влияние на состояние системы, но сама система способна выступать в качестве среды порождения риска, что в свою очередь уже предполагает пересмотр базовых представлений Парсонса о социальном действии, а именно, учет большего числа его элементов. Элементы нельзя рассматривать как совершенно новые, появившиеся только в современном обществе. Они скорее выступили в новом качестве, усилилось их значение для нормального функционирования и развития не столько для социальной системы, сколько для действующего субъекта.

Наличие определенных элементов социального действия указывает на общий принцип соединения социальной системы и субъекта действия, а также на целевую установку этого соединения — действие становится необходимым элементом поддержания стабильности и равновесия социальной системы, а потенциал изменчивости заложен на индивидуальном уровне и реализуется в виде системы мотивации. Таким образом, мы приходим к выводу о том, что классическая концепция социального действия, во-первых, изначально не предполагает возможности образования риска в качестве системной харакгеристики. Во-вторых, с помощью классической модели социального действия невозможно «выяснить, что происходит с социальной системой в условиях потери определенности качественного состояния.

Первым из дополнительных элементов к классической схеме структуры социального действия, на наш взгляд, является фактор индивидуальной восприимчивости к риску. Этот элемент не противоречит методологическим установкам Парсонса. В известной мере восприимчивость к риску может быть интерпретирована как проявление инстинкта самосохранения в современности, которая опасна производством (скорее перепроизводством) рисков. Теория культуры, где индивиды рассматриваются как активные организаторы собственного восприятия, и люди выбирают объект боязни, дабы поддерживать образ жизни. Избирательное внимание к феномену риска и предпочтения среди разных возможных типов его восприятия (принятия или избегания) соответствуют культурным предпочтениям, т. е. мировоззрениям или идеологиям, необходимо предполагающим глубоко укорененные ценности и верования, которые стоят на защите различных моделей общественных отношений.

Восприятие риска определяется не только культурными факторами и особенностями национальной социальной памяти. Оно в большей мере, как нам представляется, обусловлено социальной ситуацией. Это убеждение подтверждается выводами исследований, проведенных западными рискологами в конце 80-х годов XX века. Они пришли к выводу, что отношение общественности и индивидов к источникам рисков и их оценки определяется общей социальной ситуацией. Риск воспринимается личностью не столько в соответствии с объективной системной информацией о возможных последствиях действий, сколько в русле господствующего общественного мнения относительно этих последствий. Данное обстоятельство позволяет нам сделать заключение, особенно важное для молодых людей: в современном обществе на субъекта возлагается личная ответственность за принятие решения относительно действия, несущего в себе риски; между тем индивидуальная восприимчивость к риску определяется коллективной оценкой возможных рисков.

Следующим элементом модели действия, необходимость которого обусловлена ситуацией, во-первых, возрастающих рисков, во-вторых, ограниченностью человеческого и общественного восприятия современных рисков, является доверие. Категория доверия — неотъемлемая часть изучения стабильного и равновесного функционирования социальной системы. Наличие доверия становится существенным компонентом всех стабильных социальных взаимодействий.

В работах П. Штомпки^[5] проводится разграничение между тремя ориентациями: надеждой, уверенностью и доверием: надежда — это пассивное, неопределенное рационально неоправданное ощущение, что все будет хорошо или, по крайней мере, не плохо. Уверенность — это также пассивное, но более сфокусированное и более оправданное ожидание. Доверие часто редуцируется к индивидуальному психологическому или эмоциональному состоянию. Энтони Гидденс предлагает различать два типа доверия — доверие к абстрактным системам и доверие к людям. Доверие между людьми строится на взаимной ответственности и соучастии, доверие к абстрактным системам обеспечивает надежность повседневной жизни¹. Таким образом, места для введения категории уверенности в теории Гидденса нет. Такая позиция свидетельствует, с одной стороны, о значительном увеличении пространства риска — риск становится характеристикой нс только социального взаимодействия, производителем которого в конечном итоге оказывается человек; он является необходимой составляющей существования абстрактных систем, образующих социальный комплекс, т. е. в качестве производителей риска выступает обезличенный и не всегда конкретный субъект, занимающий внешние позиции по отношению к человеку, т. е. это компонент социальной среды (современности).

С позицией Гидденса не соглашается Н. Луман. Немецкий социолог рассуждает о необходимости введения двух категорий — уверенности и доверия. У него различие между доверием и уверенностью проистекает из различия между риском и опасностью — доверие остается важным в межличностных отношениях, но участие в функциональных системах, таких как экономика и политика — это уже не вопрос личностных отношений. Оно требует уверенности, а не доверия. По поводу последнего тезиса немецкого социолога необходимо, на наш взгляд, отметить ограниченность применения этого вывода. Дело в том, что некоторые функциональные подсистемы современного российского общества, например, экономика, вряд ли представляют собой систему экономических институтов, т. е. принятие решений проистекает не из правил и норм, поддерживающих эти институты, а из личных решений менеджеров и собственников. Было бы правильнее определить современную российскую экономику как экономику физических лиц, решающим фактором в которой являются межличностные отношения, не закрепленные институциональным образом^[6][7]. Это означает, что в системах т.н. «социального транзита» пространство распространения доверия значительно объемнее, нежели в институционально оформленных экономиках, таких как в ФРГ, Франции. США и др.

Для понимания специфики формирования потенциала доверия в российском обществе представляется интересной трактовка этого понятия, предлагаемая А. Селигменом. Он определяет доверие как «нечто такое, что входит в социальные отношения, когда имеется возможность отклонения от ролей… доверие проникает в социальное взаимодействие вдоль границ системы, когда по той или иной причине системно определенные ролевые ожидания больше не жизнеспособны»^[8]. Такой подход позволяет исследовать процессы изменения доверия в трансформирующихся обществах.

Сложившаяся в социологии рубежа XXXXI веков палитра мнений относительно содержания понятия «доверие» и его места в системе понятий, характеризующих социальную реальность, может служить неопровержимым свидетельством значимости данного феномена в современности. Различие точек зрения помогает исследователю представить явление в целостности и проследить связи, в которых оно проявляется. В частности, доверие становится необходимым элементом действия в ситуации неопределенности и вариативности социального взаимодействия.

Риск — анализ социального действия предполагает включение в его модель еще одного элемента — ответственности. Общество никогда не существовало в режиме поддержания строго индивидуальной ответственности. Само по себе общество возможно только потому, что существует совместность действий, доверие в отношениях, надежда на разделение ответственности за принятые совместно решения. Основания этой ответственности поддерживали определенный консенсус на базе нормативноценностной структуры, на базе веры в незыблемость традиций.

Актуальное же состояние современности указывает на изменение такого режима регламентации распределения ответственности. Власть, управление и администрирование не в состоянии нести всю полноту ответственности на себе. Кроме того, последствия принимаемых решений распространяются по всему социальному пространству. Ответственность индивидуальная не получает референтных оснований — она перекладывается на системы управления, система же управления не в состоянии полностью компенсировать, купировать или хотя бы снять негативные последствия принимаемых решений.

Ответственность, таким образом, предстает в виде ответственности за принимаемые решения и реализацию последствий этих решений. Если первый уровень ответственности актуализируется на подсистсмном, управленческом уровне — это уровень самостоятельно и добровольно принимаемой ответственности, то ответственность за последствия — это пример вынужденной ответственности, которая носит тотальный характер. Вынужденная ответственность, таким образом, характеризует современное состояние социальной системы. Эта ответственность за те решения, которые не принимались, которые не брались в расчет при планировании и определении индивидуальных стратегий деятельности.

Ответственность за факты личной биографии (а значит, и риски личной биографии) не может рассматриваться как сугубо индивидуальное дело. Она является не просто объектом научного социального анализа, но имеет важнейшее значение в деле государственной политики социального регулирования в выделении зон риска, групп риска и пр. В частности, представление о демократических формах риска свидетельствует о сокращении дистанции между различными социальными общностями.

Индивидуальная ответственность за принимаемые решения становится одной из новых характеристик современной стадии социального процесса. И здесь вопрос не только в осознании данного факта, это скорее повод для изменения дальнейшей стратегии поведения, это ценностный факт, это новый способ освоения развертывания собственной активности.

Проведенный анализ позволяет, на наш взгляд, по-новому представить модель социального действия, включив в него рассмотренные выше элементы:

• — субъект действия, агент, «деятель» или «актор», осознающий и принимающий на себя ответственность в определении цели действия, несущей в себе определенные и неопределенные, латентные риски, и ответственность за реализацию в деятельности нежелательных последствий действий по достижению цели;
• — цель или представление о будущем социальном порядке в рамках конкретной ситуации на основе личной (индивидуальной) восприимчивости к рискам среды действия;
• — ситуация, направление развития которой в одном или нескольких отношениях кардинально отличается от того положения вещей, на которое ориентировано действие, т. е. от цели. Эта ситуация может анализироваться с помощью двух типов элементов: тех, которые субъект действия не может проконтролировать; т. е. тех, которые он не может изменить или тех, изменение которых, противоречит его целям, но он не может их предотвратить, с одной стороны, и тех, которые он не может контролировать, — с другой. Для первых можно использовать термин «условия» действия, для вторых же — «средства» В выборе и оценке условий и средств деятель, субъект действия вынужден доверять собственному знанию, интуиции и т. д. и мнениям экспертов, партнерам по ситуации.

Выстроенная в ходе нашего анализа модель социального действия отражает ситуацию действия в современном обществе, характеризуемом состоянием неравновесия и неопределенности социальной системы.

Мы осуществили попытку рассмотрения актуального потенциала развития представлений о процессе социализации личности в новой исторической ситуации. Его реализация, на наш взгляд, будет иметь значимый теоретический и прагматический эффект, поскольку позволит более адекватно следовать в изучении личности функциям социологии: описывающей, объясняющей и аналитической.

• [1] См. Качанов Ю. Л Что такое социологическая теория7 // СОЦИС 2002 Не 12.
• [2] 1 Дискуссия о методах социологического исследования нс входит в задачи данной работы
• [3] См: Хабермас Ю Будущее человеческой природы М., 2002
• [4] Вебер М. Основные социологические попятил И Теоретическая cpuho/ioih* Антология: в 2 ч. / Пер. сангл., нем, фр. иг Сосг и общред С П. Баньковской М: Книжный дом «Университет». 2002 Ч 1. С. 72.
• [5] Sztompka Р Trust. A Sociological Theory Cambridge university press, 1999. 214 p
• [6] ' Giddens Frequently Asked Questions (FAQs). Адрес в сети Интернет http7/www.lse.ac.uk / Giddcns /FAQs htmWModeQlflModcQl
• [7] См., например. Вандышев M. Петрова Л. Экономическая мотивация благотворительной деятельности // Благотворительность в России. Исторические и социально-экономические исследования СПб.:ЛИКИ РОССИИ. 2003. С 503−521. а также дискуссию конференции на федеральном образовательном портале по социологии, экономике и менеджменту
• [8] Селигмен А. Проблема доверия S Перевод с англ. И И. Мюрбсрг, Л. В. Соболевой. М.: Идея-Пресс, 2002. С. 21.