Победа при Ватерлоо

Битва при Ватерлоо, как бы переломившая судьбу Наполеона, превратившая вчерашнего повелители Франции и возможного вторичного победителя Европы в завтрашнего пленника Святой Елены, естественно, волнует воображение писателей. Для ученого-историка она, конечно, тоже представляет постоянный интерес, как острый момент французской международной политики. Но для художника, всегда воспринимающего личность человека, как нечто более значительное, чем все общественные и политические кризисы, битва при Ватерлоо означает, прежде всего, кульминационный пункт жизни Наполеона, воплощение трагедии в личной судьбе гения.

Какую роль сыграло это поражение Наполеона в его душевных и духовных процессах? Дополняло ли оно и завершило его потенциальное назначение, или наоборот, резко его прервало и исказило? Что сталось бы с миром, но, в первую очередь, с самим императором, если бы это решительное в его карьере сражение было им выиграно?

Подобные псевдоисторические фантазии не раз соблазняли романистов, пытавшихся изобразить неосуществившиеся варианты жизни Наполеона. Недавно вышла даже чья-то книга, утверждающая, что при Ватерлоо был разбит совсем не Наполеон, а его двойник, так как во время «ста дней» императора подменили. Все это, конечно, досужие выдумки, не всегда даже любопытные. Но вот книга, совсем непохожая на подобную «беллетристику»^[1], хотя ее автор Робер Арон проводит в ней мысль еще более парадоксальную, а именно, что Ватерлоо совсем не было поражением, а последней, самой блестящей победой Наполеона. Может быть, под влиянием именно разных «фантазий» уже упомянутого нами типа, Арон тоже придал своей теории «романсированную» форму.

Это — очень жаль, ибо беллетристические приемы Арона примитивны и неубедительны, и могут лишь помешать читателю уловить исторический фон его сочинения. Между тем, некое историческое значение книга бесспорно имеет.

Прежде всего, потому, что все факты, описанные Ароном, подлинны и вполне соответствуют данным официальной науки. Ново лишь их толкование, что само по себе ставит любопытную проблему. Из тех же фактов, — уверяет нас Арон в предисловии, — можно вывести различные заключения. Весь вопрос лишь в том, какое из них — правильно. Но, даже допуская возможные неточности в фактической передаче событий, «не лучше ли из неверных данных вывести верное следствие; чем следствие, заведомо ложное, из данных, официально подтвержденных». Для такого рассмотрения необходимо, конечно, немалое историческое чутье, но какая-то его доля у Арона и впрямь имеется.

Наконец, он делает попытку перевести историю на другие рельсы, переместить центр тяжести из плоскости политической в моральную или духовную. «Факты играют в истории людей меньшее значение, чем обычно думают. Преобладают другие моменты — моральные и психологические». С точки зрения личных переживаний Наполеона и объясняет Арон последствия того, что он считает большой наполеоновской победой.

Но что дает ему право утверждать, что сражение было выиграно? Обычно поражение Наполеона объясняется, во-первых, стратегической неудачей обходного движения Груши, затем беспорядком основной схватки. Естественно также предположить, что Наполеон был разбит, раз его войска не вошли в Брюссель. Наконец, для чего ему было иначе бежать в карете в Париж и там объявлять о своем отречении, которого от победителя не стали бы требовать. Эти аргументы и пробует разрушить Арон. Неудача Груши, по его мнению, не доказана. Но даже в этом случае, Наполеон еще мог победить, так как умел и раньше менять планы во время самой операции и превращать проигранную битву в выигранную. По-видимому, он и решил пойти на англичан прямой и массовой атакой — откуда впечатление беспорядочности. Англичане «временно отступили» — но временно ли? Арон понимает, что многие очевидцы считали битву выигранной, что в Брюсселе ждали вступления французской армии, а в Париже в течение двух дней не знали, победил ли Наполеон или был побежден.

Чем же тогда объяснить бегство и отречение? Согласно своему «психологическому» подходу, Арон уверяет, что Ватерлоо показало Наполеону некую государственную порочность его теории, не основанной на национальных чувствах; переделывать всю систему он был не в силах, так как у него уже наметился человеческий кризис, в тот день получивший разрешение. Арон приводит много свидетельств тому, что Наполеон давно уже томился своей ролью и хотел уйти в частную жизнь; этому проекту мешали лишь инерция, личное самолюбие и сознание государственной необходимости. Когда последнее исчезло, Наполеон преодолел и личные свои соображения, одержав, таким образом, вторую победу над самим собою. Отречение его было, следовательно, не вынужденным, а добровольным. Члены парламента были им, по многим сведениям, даже удивлены.

Мы привели доказательства Арона нарочно почти без комментариев. Не скроем, что большинство из них не убеждают — кроме разве непонятной двухдневной неуверенности в исходе битвы. Но в самой гипотезе Арона ничего неправдоподобного нет, а тон его и все размышления о личной судьбе императора, несомненно, в чем-то глубоко правдивы. Во всяком случае, возможность того, что Наполеон при Ватерлоо победил, допустить следует, хотя вряд ли кто-нибудь сумеет разгадать новооткрытую историческую тайну.

• [1] Aron R. Victoire a Waterloo. Paris: Albion Michel, 1937.