Любовная лирика Ахматовой

Судьба распорядилась так, что периоды ахматовского творчества оказались не только отчетливо разграниченными, но и разделенными полосой редко нарушаемого молчания: первоначальный (ранний) период захватывает немногим более десяти лет (конец 900-х — 1922 г), следующий, поздний начинается с 1936 года и длится примерно три десятилетия. Воспринимается наследие поэта как единое целое, обладающее сквозными эстетическими измерениями; с другой стороны, между двумя основными слагаемыми наследия очевидны немаловажные различия. Они — и в предметном содержании словесно-образных комплексов, и во внутренних их связях, и в организации отдельного стихотворения. И если выделить стихи о любви, об интимно-личном, если идти притом от ранних произведений к поздним, то сопряжение постоянного и переменного даст себя почувствовать с особой отчетливостью Гурвич И. Любовная лирика Ахматовой (целостность и эволюция)// Вопросы литературы, № 5, 1997.

Основное место в лирике Ахматовой бесспорно занимает любовная тема — как в народной песне и в сонетах Петрарки, в лирике Гете и Пушкина и во всей мировой поэзии вообще. Любовь в стихотворениях Ахматовой — это чувство живое и подлинное, глубокое и человечное, хотя в силу реальных жизненных причин обычно тронутое печатью облагораживающего страдания Жирмунский В. М. Творчество Анны Ахматовой. -М.: Аксиома, 1996. -С. 51. Чувство поэтессы знает разных героев, и мы в настоящее время, в свете биографических данных, можем назвать их имена и распознать их непохожие друг на друга лица в ее поэтическом изображении, и в то же время они сливаются в едином образе большой, настоящей любви:

Как белый камень в глубине колодца, Лежит во мне одно воспоминанье.

Я не могу и не хочу бороться:

Оно — веселье и оно — страданье.

Мне кажется, что тот, кто близко взглянет В мои глаза, его увидит сразу.

Печальней и задумчивее станет Внимающего скорбному рассказу.

(«Как белый камень в глубине колодца…», 1916).

Поэтому (вопреки довольно распространненому вульгарному мнению) это чувство не легкое и разбросанное, но сосредоточенное, не безответственное в своей мимолетности, а всеохватывающее и внутренне необходимое.

Ты, росой окропляющий травы, Вестью душу мою оживи, ;

Не для страсти, не для забавы, Для великой земной любви.

(«Эта встреча никем не воспета…», 1916).

Отсюда — высокое благородство, большая нравственная чистота ее любовных стихов. говоря словами советского поэта более молодого поколения, А. Т. Твардовского, они отмечены «необычайной сосредоточенностью и взыскательностью нравственного начала» Новый мир, 1966, № 3, с. 286.

Когда грянула война, Ахматова не поддалась первому патриотическому порыву. Напротив, Петербург, запруженный войсками и орудиями, представился ей «диким лагерем», и она, «закрыв лицо», молила Бога: «До первой битвы умертвить меня» .

Гумилев записался добровольцем при первой же возможности и уже спустя месяц отправился на фронт. С фронта он писал Ахматовой о войне настоящей, а не той, что известна из литературы: «…ранят не в грудь, не в голову, как описывают в романах, а в лицо, в руки, в ноги. Под одним нашим уланом пуля пробила седло как раз в тот миг, когда он поднимался на рыси; секунда до или после, и его бы ранило» .

В феврале 1916 года в Царском Селе Ахматова встретила художника Бориса Анрепа, знавшего об Ахматовой по письмам своегоблизкого друга Николая Недоброво. Анреп, живший в Париже и Лондоне, вернулся на родину, чтобы участвовать в войне. Перед отправкой на фронт он вновь пришел повидаться с ней и принес ей в подарок престольный крест, найденный им в разрушенной церкви. Когда в конце лета ей по настоянию врачей пришлось поехать на юг, она взяла этот крест с собой. Подробности встреч и расставаний с Анрепом проступают в ее стихах. Большая часть «Белой стаи» посвящена ему, а одно стихотворение — «Песенка» — акростих с его именем. Подобно тем немногим людям, отношения Ахматовой с которыми следует измерять глубиной чувств, а не частотой или продолжительностью встреч, Анреп сыграл значительную роль в ее жизни, хотя после 1917 года всего лишь дважды или трижды до нее доходили вести от него, а увидеться им довелось лишь в 1965 году.

И все же из всех стихотворений о любви в «Белой стае» наиболее искренне, хоть и резко, ее голос звучит в том, которое посвящено Николаю Недоброво, познакомившему ее с Анрепом. Недоброво, без сомнения, был влюблен в Ахматову и понимал ее творчество лучше всех тех, с кем ей приходилось встречаться. В стихотворении 1915 года, начинающемся cтрочкой: «Целый год ты со мной неразлучен», она писала о нем:

Тихий, тихий, и ласки не просит, Только долго глядит на меня И с улыбкой блаженной выносит Страшный бред моего забытья.

Любовь Ахматовой к Анрепу и невозможность дарить этим же чувством Недоброво, милого драгоценного друга, неизменно вызывали горечь и ощущение вины, что вылилось в одно из самых прекрасных и безжалостных ее стихотворений:

Есть в близости людей заветная черта, Ее не перейти влюбленности и страсти, ;

Пусть в жуткой тишине сливаются уста И сердце рвется от любви на части.

И дружба здесь бессильна, и года Высокого и огненного счастья, Когда душа свободна и чужда Медлительной истоме сладострастья.

Стремящиеся к ней безумны, а ее Достигшие — поражены тоскою…

Теперь ты понял, отчего мое Не бьется сердце под твоей рукою.

В 1917 году Ахматова говорила: «Теперь никто не станет слушать песен, / Предсказанные наступили дни» (I.131). Но пророчество не оправдалось — в мрачные годы, потянувшиеся за революцией, интерес к поэзии не слабел. И причины молчания Ахматовой скорее кроются во взаимоотношениях с человеком, ставшим ее вторым мужем. Речь идет о Владимире Шилейко.

Среди многих друзей Ахматовой, для кого весть о ее предстоящем замужестве явилась полной неожиданностью, была Саломея Николаевна Андроникова. Она узнала об этом от своего петроградского приятеля, приехавшего в Баку, где она жила тогда с матерью, не имея возможности вернуться на север в условиях гражданской войны. Последний раз она виделась с Ахматовой в мае 1916 года, и грядущая перемена в жизни подруги казалась ей столь невероятной, что она могла ее себе объяснить только желанием обрести твердую опору в хаосе революции. Однако Ахматова уже давно была знакома с Шилейко, известным ассириологом и поэтом, о котором говорили, что еще тринадцатиили четырнадцатилетним мальчиком он расшифровал древнеегипетский текст. Она потом признавалась, что ее привлекало быть полезной великому ученому. Возможно, ей казалось, что, посвятив свой талант интересам мужа, она решит для себя проблему брака, в котором не будет места соперничеству, как это было с Гумилевым.

Но Шилейко нужна была жена, а не поэтесса, и он сжигал ее рукописи в самоваре. С самого начала свое чувство к нему она описывала далеко не в радужных красках. В стихотворении 1917 года она говорила:

Ты всегда таинственный и новый.

Я тебе послушней с каждым днем, Но любовь твоя, о друг суровый, Испытание железом и огнем.

Запрещаешь петь и улыбаться, А молиться запретил давно.

Только б мне с тобою не расстаться, Остальное все равно!

Так, земле и небесам чужая, Я живу и больше не пою, Словно ты у ада и у рая Отнял душу вольную мою.

В апреле 1918 года Ахматова писала:

Ах, за что ты караешь меня, Я не знаю моей вины.

Если надо — меня убей, Но не будь со мною суров.

От меня не хочешь детей И не любишь моих стихов.

А в июле того же года:

От любви твоей загадочной, Как от боли, в крик кричу, Стала желтой и припадочной, Еле ноги волочу.

В апреле 1918 года Гумилев, живший некоторое время в Париже, а затем в Лондоне, вернулся в Россию. Ахматова попросила у него развод. В мае они поехали в Слепнево навестить шестилетнего сына Леву. Это была их последняя встреча.