Система субъектно-объектных отношений

Субъект и объект как философские категории

Понятия «субъект» и «объект» при их очевидно основополагающем значении для философии остаются, однако, недостаточно исследованными в нашей философии. В результате одни философы считают возможным относить понятие «субъект» к человеку, у животных же находя «зачатки» субъектности (например, В. Ф. Кузьмин, К. Р. Мегрелидзе, С. Л. Рубинштейн), другие принципиально распространяют сферу действия этого понятия на биологическую активность (К. А. Абульханова, Я. А. Пономарев, В. Ф. Сержантов), третьи (В. С. Библер) считают возможным говорить как о «субъекте» не только о человеке, но и о созданных им и употребляемых им орудиях труда. А. П. Шептулин вводит категориальную пару «субъект — объект» в систему основных философских категорий, но в большинстве учебников по диалектическому материализму нет самостоятельных глав, посвященных анализу данных понятий, а в системе категорий, построенной В. Н. Сагатовским, «объект» присутствует, но в паре с «предметом», а не с «субъектом»; у одних авторов субъектно-объектные отношения охватывают человеческую деятельность во всем многообразии ее проявлении (Г. С. Арефьева, И. В. Ватин, В. П. Иванов, К. Н. Любутин, автор этих строк), у других, хотя и признается, что проблема эта затрагивает практическое отношение человека к действительности, реально исследуется только ее гносеологическое значение и фактически проблема сводится к характеристике познавательного отношения человека к действительности, практика же если и упоминается, то только в гносеологическом аспекте, как момент процесса познания (П. В. Копнин, В. Ф. Кузьмин, В. А. Лекторский, В. И. Чернов, Б. Я. Пахомов).

Весьма показательны энциклопедические статьи, которые фиксируют господствующие в данное время представления. Так, в советской «Философской энциклопедии» характеристика субъекта начинается с его широкого определения — «носитель предметно-практической деятельности и познания», однако далее все сводится к его гносеологической функции — проблеме отношения субъекта к объекту «как отношения познающего к познаваемому». В конце статьи, правда, неожиданно выплывает вопрос о роли субъекта в общении: «Переживание человеком себя как „Я“ предполагает усвоение форм человеческого общения…» Тем не менее и тут рассуждение сразу же возвращается в традиционную гносеологическую колею: «Познавая созданные человечеством формы общественной жизнедеятельности, субъект тем самым познает самого себя, причем процесс самопознания бесконечен…»^[1]

В то же время С. Л. Рубинштейн усматривал своеобразие марксистского решения проблемы именно в том, что «в качестве субъекта познания (специальной теоретической сознательной деятельности) человек выступает вторично; первично он — субъект действия, практической деятельности»^[2], И. В. Ватин говорит о «тождестве субъективности и практической деятельности»^[3], Г. С. Арефьева видит в субъекте «конкретно-исторического носителя практической и теоретической деятельности, направленной на владение объектом»^[4]. Еще дальше идет К. Н. Любутин, выделяя в субъектно-объектном отношении наряду с практическим и познавательно-теоретическим третий аспект — ценностный^[5]. Сводится ли, однако, человеческая деятельность к этим трем формам?

Все эти неясности и расхождения мнений побуждают обратиться к анализу субъектно-объектного отношения.

Расчленение субъекта и объекта есть выражение определенного уровня, достигнутого развитием философской рефлексии, на котором остро осознана потребность осмысления человеческой деятельности как специфической формы движения, изменения, активности. Не только потому, что животное лишено познания, но и потому, что оно «непосредственно тождественно со своей жизнедеятельностью»^[6]; для него не существует ни возможности, ни необходимости дифференциации ее компонентов, расчленения того, кто действует, того, на что это действие направлено, самого процесса воздействия первого на второе, средств, с помощью которых оно осуществляется. Необходимости и возможности подобного расчленения нет и у ребенка. Известно, что первоначально — ив филогенезе, и в онтогенезе — сознание очеловечивает, антропоморфизирует, одухотворяет, олицетворяет все, с чем оно соприкасается; в эпоху детства человечества такая недифференцированность объекта и субъекта порождает мифологическое, а у ребенка — художественно-образное мышление^[7]. Свидетельством того, что у человека пробудились потребность и способность отделить себя от предмета своего действия, явилось формирование теоретического сознания и его наиболее развитой формы — философского умозрения, философского анализа реальных отношений, для которого исходной позицией является расслоение объекта рефлексии и рефлектирующего субъекта. Появление же самой потребности такого расчленения связано с тем, что развитие практики, с одной стороны, и развитие интеллекта — с другой, приводят человека к осознанию его кардинального отличия от всего окружающего, от того, на что направлена его активность. Это может происходить в разных системах понятий («Я — не-Я», «мы — они», «сознание — материя», «дух — природа», «человек — мир», даже «бог — природа», поскольку в представлениях о творческой мощи божества отчуждена, как давно известно, собственная активность человека), однако постоянным остается во всех случаях тот минимум самосознания, который и позволяет мне увидеть в себе, как в действующем лице, нечто принципиально отличное от того, на что мое действие обращено. Именно так в процессе развития сознания и самопознания человека возникает проблема «субъект — объект», но по содержанию своему она выходит за пределы гносеологической проблематики, ибо осознаются в ней не специфические закономерности познавательной деятельности, а общие принципы целокупной деятельности человека, его интегральной и многоликой активности.

Деятельность человека и является с философской точки зрения актуальным бытием субъектно-объектного отношения, совокупностью всех форм активности взаимодействующих субъектов, направленной на объекты внешнего мира и превращающей их с помощью других объектов (орудий, средств деятельности) в объекты третьего рода (продукты деятельности, вещи, предметы культуры). Поэтому нельзя согласиться с Л. П. Буевой, что человеческая деятельность не может быть сведена к «субъект-объектному взаимодействию», поскольку такое сведение якобы игнорирует роль орудий и средств деятельности^[8]. Философское понятие «объект» соотносительно с понятием «субъект» и обозначает все, что не есть субъект; следовательно, орудия, средства деятельности, а также и ее продукты могут быть либо такими же объектами, как и предметы, на которые она направлена, а могут рассматриваться как «объективированные субъекты», то есть культурные предметы, но описываются они все равно на языке субъектно-объектного отношения; выйти за пределы этого отношения деятельность не может. Поэтому и связь субъекта с другим субъектом находится не за пределами деятельности, а представляет собой одно из ее необходимых и существенных проявлений — практически-материальное, духовноинформационное и практически-духовное взаимодействие субъектов, опосредуемое теми или иными объектами. Марксистское понимание природы субъектно-объектных отношений не допускает ни абсолютизации познавательного их аспекта, ни исключения из сферы деятельностного проявления субъекта какой-либо из существенных форм его активности — ценностной ориентации или общения, поскольку все эти формы проявления активности суть стороны единого деятельностного целого, различимые лишь в абстракции.

Именно поэтому активность, понимаемая как порождение материальной или духовной энергии, в какой бы конкретной форме она ни выражалась, есть исходная характеристика субъекта, главный признак, отличающий его от объекта. Объект деятельности субъекта предстает как предмет приложения активности, который допускает и терпит, чтобы с ним подобным образом обращались — преобразовывали, познавали, оценивали, короче, так или иначе с ним манипулировали (показательно, что во французском языке «объект» означает также «вещь»; объекту действительно присуще свойство «вещности», то есть способность быть пассивным орудием чужой воли, даже если в роли объекта выступает не вещь в буквальном смысле этого слова, а животное или сам человек).

Следует, однако, иметь в виду, что между «активностью» и «пассивностью» как полярными качествами находится промежуточное качество «реактивность», выражающее способность некоторых объектов, не обладающих способностью к самопроизвольным, инициативным действиям, все же реагировать на внешние воздействия, отвечать на них тем или иным образом — от движения воздуха, воды, снега под влиянием тех или иных внешних возбуждений до поведения животного, отвечающего определенным образом на сигналы других животных или на поведение людей. Вполне очевидно, что человек выступает в определенных ситуациях как пассивный объект действия других людей — субъектов, в иных ситуациях ему свойственны реактивность, но его отличие от всех других существ обнаруживается в безграничном развитии его способности к активному поведению. Реактивность есть выражение адаптивной (приспособительной) потребности саморегулирующихся систем, потребности в гомеостазе как возвращении к нарушенному извне равновесию системы со средой. Поэтому реактивность — это временное и циклически возвращающееся состояние системы, как шторм на море, извержение вулкана или добывание пищи животным; реакция на внешние побудительные силы приводит к конечному снятию напряжения, успокоению, возвращению в исходное состояние уравновешенности системы и среды. Активность же есть постоянная, неутомимая, векторно направленная, а не циклически повторяющаяся напряженность системы, и движущая активностью потребность не может быть утолена, так как она есть потребность в самой активности, в деятельности, ломающая равновесие системы со средой, способствующая развитию, изменению, обновлению, революционному преобразованию существующего положения вещей. Если на биологическом уровне лишь некоторые особи способны на такое поведение, то человек по социальной природе своей становится существом творящим, революционно преобразующим мир, постоянно разрушающим существующее во имя достижения более высокого уровня бытия, непрерывно обновляющим его, то есть истинно активным (а не реактивным) существом — подлинным субъектом деятельности. Именно поэтому К. Маркс критиковал предшествующий созерцательный материализм за то, что действительность рассматривалась им «не как человеческая чувственная деятельность, практика, не субъективно»^[9].

И все же, неверно было бы считать наличие активности достаточным признаком субъекта; это лишь первый его необходимый признак, но недостаточный для того, чтобы возникло качество субъектности. По К. Марксу, отличие человеческой активности от активности животного выражается в целом ансамбле признаков: «Человек не только изменяет форму того, что дано природой; в том, что дано природой, он осуществляет вместе с тем и свою сознательную цель, которая как закон определяет способ и характер его действий и которой он должен подчинять свою волю»^[10].

Таким образом, активность человека имеет сознательный характер, в отличие от чисто инстинктивного поведения животных, и эта осознанность действий становится второй характерологической особенностью субъекта действия, противопоставляющей его объекту. Мало того, действенное отношение субъекта к объекту нуждается, с одной стороны, в обращении сознания вовне, к желанному результату действия, то есть в способности целеполагания, которое определяет, по словам К. Маркса, направленность и способ действий субъекта по отношению к объекту, а с другой — в обращении сознания вовнутрь, к самому действующему субъекту, то есть в его способности самосознания, самонаблюдения, самооценки, самоконтроля в процессе деятельности. А отсюда следует, что человека как субъекта деятельности характеризует то, что его осознанная активность, опосредуемая целеполаганием и самосознанием, осуществляется свободно.

Конспектируя «Науку логики» Гегеля, В. И. Ленин выделил идею связи субъективности и свободы^[11]:

«Свобода = субъективность («или»).

цель, сознание, стремление".

Вспомним в этой связи и суждение К. Маркса: деятельность человека как «сознательного существа» в отличие от жизнедеятельности животного «есть свободная деятельность»^[6].

Свободная деятельность — высшее, наиболее последовательное воплощение активности. Ведь в этом случае детерминация действия рождается в самом субъекте, в имманентных ему социокультурных потребностях, а не во внешних для его духовности биофизиологических импульсах: в этом случае и средства достижения поставленной цели набираются свободно, в широком спектре выработанных культурой, а не заданы однозначно биологической оснащенностью того или иного живого существа. «…К свободе, — писал К. Маркс, — относится не только то, чем я живу, но также и то, как я живу, не только тот факт, что я осуществляю свободу, но и тот факт, что я делаю это свободно. В противном случае архитектор отличался бы от бобра лишь тем, что бобр — это архитектор, покрытый шкурой, а архитектор — это бобр, не имеющий шкуры»^[13]. Потому-то свободная деятельность субъекта не может выражаться в одном или нескольких генетически запрограммированных направлениях, остающихся неизменными в пределах стабильности внешней среды, что столь характерно для активности животных, но развертывается в широком диапазоне разнообразных действий, которые не задаются генетически, но осваиваются в ходе развития культуры и круг которых поэтому прогрессивно расширяется, а их способы и средства прогрессивно совершенствуются. Существенно при этом, что именно свобода придает деятельности человека нравственное измерение, позволяя оценивать его, в отличие от поведения животных, этически. Ибо нравственная оценка поступка возможна и необходима только тогда, когда у действующего лица существует свобода выбора как цели, так и способов и средств ее реализации. Но нравственная позиция есть лишь одно из проявлений ценностного отношения субъекта, которое во всех своих формах — и политической, и религиозной, и нравственной, и эстетической, и художественной — обусловливает его избирательную активность именно как субъектную, а не инстинктивную, биологическую, автоматическую.

Избирательность, селективность, взятая сама по себе, является общей способностью биологических систем и моделируется в некоторых технических системах. Поскольку же отличие избирательной активности субъекта от поведения буриданова осла состоит в том, что субъект осуществляет свой выбор свободно, его поведение полностью никогда не предсказуемо. Не делая из этого факта тех крайних выводов, которые подчас делает экзистенциалистская философия и выросшее на той же духовной почве искусство, мы не можем все-таки не признать, что эта непредсказуемость выбора внутренне присуща развитой субъективности и что отсутствие или утрата этой способности придают поведению черты механистичности, запрограммированности, реактивности, то есть низводят человека с позиции субъекта на позицию объекта. «Свобода есть… сущность процесса становления человека Человеком, сотворения им самого себя, своей социальной жизни и культуры»^[14].

«…Свобода составляет основу самодеятельного характера жизненного процесса, т. е. неотъемлемый атрибут субъективности»^[15]. А отсюда проистекают существенные особенности субъекта, следующим образом охарактеризованные В. П. Ивановым: «Феномен субъективности выпадает из естественного „вещного“ ряда: он лишен собственных материальных свойств, пространственности, делимости и т. д. и вместе с тем может делать своим проводником любые вещные свойства на любом пространственном протяжении. Он вездесущ и вместе с тем неуловим для измерения внешними масштабами — качественными, количественными и пр. Но пожалуй, самое главное в том, что для субъективности в принципе невозможно указать совокупность порождающих ее внешних причин, условий и обстоятельств, ибо ее природа и специфическое отличие состоит именно в отношении ко всему внешнему, в „самопричинении“ и „самообусловленности“. Она суверенна, поскольку начинает с себя». Но это никак не означает, подчеркивает В. П. Иванов, будто субъективность сводится «к свойствам и проявлениям психики, сознания», — по К. Марксу, речь должна идти «о субъективности практики, деятельности, которые составляют реальный базис сознания»^[16].

Выявление всех описанных нами атрибутов субъекта свидетельствует о том, что его активность не ограничивается пределами познавательной деятельности; более того, эта последняя должна быть рассмотрена как соотносительная с деятельностью ценностно-ориентационной и как вторичная по отношению к практической деятельности субъекта. Это означает, что субъектно-объектные отношения не укладываются в рамки гносеологического анализа, но характеризуют целостно рассматриваемую человеческую деятельность.

Именно при таком — собственно философском — понимании субъекта и объекта открывается результирующее свойство субъекта, завершающее его характеристику, — его уникальность. Ибо такая система — точнее, такая живая система, — целенаправленная активность которой поднимается на уровень сознательной, свободной, ценностно-избирательной деятельности, тем самым отличает себя от всех других однородных систем. В пределах действия физических, химических и даже биологических законов нет условий для последовательной индивидуализации систем — даже генетическая комбинаторика, разыгрывающаяся на весьма широком пространстве возможных сочетаний наследуемых признаков, ограничена исходными наборами хромосом и в пределах нормы (не считая патологических деформаций) дает сравнительно узкий спектр индивидуальных вариаций видовой структуры. Потому степень индивидуального своеобразия каждого пса или каждой обезьяны, гораздо более высокая по сравнению с таковой в мире берез и ромашек и, тем более, в мире кристаллов и молекул, оказывается несравненно более низкой, чем степень индивидуальной неповторимости человеческой личности. Точно такой же вывод нужно сделать, сравнивая те или иные человеческие общности — родоплеменные, этнические, классовые, профессиональные — с популяциями животных. Уникальны, неповторимы, единственны каждый класс, каждая нация, каждая народность, каждая семья, каждая личность, поскольку в них развиты субъектные качества. И напротив, конформизм, стирающий своеобразие личности, бюрократическая унификация общества лишают субъективности и отдельного человека, и различные группы людей, превращают каждого в «колесико», «винтик», «гаечку» единого механизма, то есть десубъективируют его, делая легко взаимозаменяемым социальным объектом.

Тут пролегает одна из важнейших демаркационных линий, отделяющих субъекта от объекта. Последний — что бы и кто бы ни выступал в его роли — либо вообще не является уникальным, либо утрачивает уникальность в данной ситуации, если и обладает ею в принципе. В самом деле, важнейшая особенность всех форм практически-преобразовательной деятельности — возможность повторения, многократного репродуцирования одного и того же производственного процесса, созидательного акта, организационного действия; фундаментальный принцип познавательной деятельности — нахождение закономерного, общего, повторяющегося, инвариантного, типического. Все, что становится объектом данной деятельности, теряет свою неповторимость, приравниваясь к другим объектам. Это приравнивание может происходить на физическом или математическом уровне, биологическом или социологическом, но оно есть необходимый аспект оперирования предметами — иначе их нельзя ни познавать, ни преобразовывать. Что же касается субъекта, то в силу своей уникальности, неповторимости он требует индивидуального к себе подхода. Так необходим индивидуальный подход в процессе воспитания личности. Хотя этот принцип хорошо известен в педагогике, его значение счел необходимым особо подчеркнуть М. С. Горбачев в докладе XXVII съезду КПСС^[17]. Это и понятно — ведь воспитание имеет дело с формированием качеств человека как субъекта.

Сколь ни существенны все указанные различия между субъектом и объектом, они все же не абсолютны. К. Маркс писал: «В производстве объективируется личность; в потреблении субъективируется вещь…»^[18] Эти превращения возможны потому, что субъект и объект — не обозначение того, что само по себе всегда и везде является либо объектом, либо субъектом, но категории функциональные, диспозиционные, обозначающие роли различных предметов в тех или иных ситуациях деятельности. Так, человек может выступать в одном случае в роли субъекта, а в другом в роли объекта (вспомним слова Л. Фейербаха: «…далеко не безразлично, являюсь ли я субъектом или только объектом, существом для себя самого или только существом для другого существа…»^[19]); это относится и к любой социальной группе — семье, классу, нации и даже к моему собственному «Я», ибо в ситуации самопознания, самооценки, самовнушения «Я» раздваиваюсь на «Я-субъект» и «Я-объект». Психологам хорошо знакомо это явление, а в истории литературы были выработаны специальные средства психологического анализа личности — описание ее восприятия самой себя как бы со стороны.

• [1] Философская энциклопедия. — М., 1970, т. 5. — С. 155 (автор статьи В. А. Лекторский).
• [2] Рубинштейн С. Л. Проблемы общей психологии, — М., 1973. — С, 334.
• [3] Ватин И. В. Человеческая субъективность. — Ростов-на-Дону, 1984. — С. 50.
• [4] Арефьева Г. С. Социальная активность. — М., 1974. — С. 62.
• [5] См.: Любутин К. Н. Проблема субъекта и объекта немецкой классической и марк-систсколенинской философии. —С. 125—179.
• [6] Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 42. — С. 93.
• [7] Подробнее об этой см. в нашей книге «Лекции по марксистско-ленинской эстетике». — Л., 1971. — С. 243—250, 298 и др.
• [8] См.: Буева Л. П. Человек: деятельность и общение. — С. 74.
• [9] Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 42. — С. 264.
• [10] Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 23. — С. 189.
• [11] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 29. — С. 148.
• [12] Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 42. — С. 93.
• [13] Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 1. — С. 68.
• [14] Чавчавадзе Н. 3. Культура и ценности. — В кн.: Культура в свете философии. —Тбилиси, 1979. — С. 50.
• [15] Иванов В. П. Человеческая деятельность — познание — искусство. — Киев, 1977. —С. 204.
• [16] Там же. — С. 41—42.
• [17] См.: Материалы XXVII съезда Коммунистической партии Советского Союза. —С. 87.
• [18] Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 46, ч. I. — С. 25.
• [19] Фейербах Л. Избр. филос. произв. в 2 т., т. 1. — С. 171.