Первый отдел О МЫШЛЕНИИ

Признаки мышления

Мы рассматриваем наше мышление как необходимый орган всякого познания. Там, где когда-либо возникают сомнения относительно истинности мыслимого, эти сомнения и те поправки, которые могут вноситься благодаря им в содержание мыслей, имеют свое основание опять-таки в нашем мышлении. Поэтому пред всякой философией, обращает ли она свое внимание на познавательный процесс или на предметы его, прежде всего стоит вопрос: что такое мышление? Какими признаками оно обладает, какими свойствами оно отличается от других фактов и процессов, стало быть, от всего того, что мы принимаем за данное нам, за перерабатываемое и, быть может, изменяемое мышлением, но при всем том от него отличное?

Нельзя надеяться, чтобы для нас оказалось возможным сразу постичь такое понятие, не только являющееся самым коренным понятием всего познавания, но и впредь остающееся нераздельно связанным со всеми объектами последнего. Мы должны стараться подойти к нему постепенно, начиная с самых общих определений.

Прежде всего может быть признано результатом непосредственного опыта, что мышление есть субъективная деятельность. Мышление есть не что-либо покоящееся, а непрерывный процесс, и притом — наиболее личное из переживаемых событий (eigenstes Selbsterlebniss). Мы не касаемся пока вопросов о том, каким образом вообще осуществляется различение субъекта и объекта и каким образом указанное чувство собственной субъективной деятельности получает свое содержание. Ведь указанное различение само есть продукт мышления, так что познание его условий предполагает уже более точное исследование деятельности мысли. Здесь, следовательно, указанный признак в том виде, как он представляется непосредственному восприятию, можно пока признать за данный, не подлежащий дальнейшему обоснованию.

Но мышление есть не единственный факт, представляющий нам вышеупомянутый признак самолично внутренне пережитого. Тоже как субъективный вид деятельности мы рассматриваем и наше представливание, чувствование, хотение. Тем не менее эти деятельности и мышление — процессы не одного и того же порядка; это те элементарные функции, из которых формируется всякое мышление. Нет мышления без содержания представлений, нет содержания представлений без возбуждения чувства, нет возбуждения чувства без направления воли. Пусть на первом плане стоит то один, то другой из этих факторов: их невозможно когда-либо вполне отделить друг от друга. Притом указанные элементарные процессы не только входят во всякую деятельность мысли, но в последней отнюдь и не содержится чего-либо неразложимого на эти элементарные процессы. Следовательно, мышление не есть какое-либо особое событие наряду с другими упомянутыми переживаниями, но все его своеобразие может основываться только на роде и способе сочетания в нем указанных общих элементов сознания.

На самом деле нельзя, собственно, говорить и о сочетании элементов в нашем сознании. Ведь можно было бы подумать, будто они существовали сначала изолированно или будто они и впредь продолжают существовать друг возле друга, будучи соединены внешним образом, но различаясь внутренне и указывая на различные покоящиеся в нас духовные силы. В действительности указанные элементы образуют целое само по себе нераздельное, а разложение производится лишь нашим отвлечением. Справедливо, конечно, что для такого разложения должны существовать основания, но эти основания могли бы все же оправдывать перенесение нашего разделения на объекты лишь в том случае, если бы самые элементы могли встречаться как раздельные объекты. Но этого нет, и существующие между ними соотношения указывают, напротив того, на их неразрывную связь, а потому они, очевидно, составляют не различные содержания опыта, а различные свойства, которые представляет нам одно и то же цельное содержание. Для известных целей может оказываться полезным при исследовании временно разделять эти свойства. Но этот прием влечет за собой путаницу в понимании фактов, если подобные продукты нашего собственного отвлечения сходят за самостоятельные вещи.

Как этому, так и другому еще недоразумению, возникшему в силу наших отвлеченных различений, значительно способствуют обозначения языка. Повсюду язык фиксирует преходящий процесс в постоянном выражении. И там, где на первых порах, благодаря употреблению глагольных форм, язык позволяет еще узнавать процессы и состояния в их истинном значении, он все-таки стремится мало-помалу образовать существительные, которые, ввиду целей мышления при посредстве понятий, превращают преходящий процесс в постоянный объект. Вместо того чтобы не упускать из виду этого происхождения наших понятий, мы склонны переносить это преобразование на самый объект. Когда мы фиксируем переменчивое явление в неизменном понятии и последнее — в предметно употребляемом слове, вследствие этого текучий процесс, по-видимому, сам превращается в относительно устойчивый предмет. То, что имеет действительность лишь как процесс и как действие, превращается таким образом в конце концов в самостоятельного носителя свойств. Когда эта ошибка присоединяется к вышеупомянутой, то производимое при последней разделение того, что должно быть вместе, становится тем легче. Процесс, превратившийся в объект, приобретает сам собой вместе с устойчивостью последнего и его самостоятельность, и то, что в качестве процесса легко понимается в связи, будучи объективировано, опять легко входит как член в ряд самостоятельных предметов. Поэтому здесь можно раз навсегда заявить, что внутренних психических объектов в том смысле, в каком мы говорим о внешних вещах как об относительно постоянных носителях переменных свойств и состояний, вообще не существует. Представливание, чувствование, хотение — суть всегда действия, события. Если они мыслятся каким-либо образом как предметы, то это основывается исключительно на ошибочном перенесении понятий, образованных для объектов внешнего мира. Для источника этого перенесения понятий характерно, что из всех составных частей психического процесса ему преимущественно подвержены представления. Ведь именно представление есть та субъективная деятельность, из которой возникает понятие об объектах как о вне нас существующих постоянных предметах. Легко, конечно, сделать предположение, что самой указанной деятельности должно принадлежать кое-что из свойств, которые мы придаем образуемому ею предмету. Так как это основание исчезает при хотении и чувствовании, то в их области объектирование большей частью ограничивалось тем, что, хотя отдельные факты и признавались за формы процессов, они связывались, однако, с отдельными трансцендентными субстратами, со способностями воли и чувствования, на которые тем легче было перенести устойчивость предметов.

Для обнаружения этих заблуждений достаточно указания на их источник. Зависимость выражения мыслей от вспомогательных средств, доставляемых языком, конечно, остается, да неизбежен и лежащий в основе указанного объектирования прием отвлечения. Чтобы вообще возможно было исследование процесса, необходимо мыслить себе его фиксированным в данный момент. В этом смысле и дальнейшее изложение не может обойтись без того, чтобы не говорить о представлениях и чувствованиях, или вообще об элементах сознания. Но после сказанного выше уже не представится надобности всякий раз предупреждать, что под выражениями, имеющими форму существительных, не следует разуметь предметных вещей, и что не всякому отвлечению, мысленно производимому при посредстве понятий, должно соответствовать разделение независимых фактов.

Сделанное выше замечание, что представливание, чувствование и хотение суть лишь различные стороны или свойства нашего непосредственного опыта, который сам по себе совершенно целен, находит себе подтверждение и при рассмотрении мышления. Каждый акт мышления состоит из известных представлений, которые, частью порознь, частью в своих комбинациях, содержат в себе в то же время и чувствования. А кроме того, всякое мышление есть хотение. Акты мышления не даны нам, как даны внешние чувственные восприятия или как свободно и без усилий являющиеся воспоминания. Пусть элементы актов мышления, вполне или отчасти, представляются без усилий — способ их соединения друг с другом остается актом нашего хотения. В отдельности, конечно, ни один из этих признаков не может сам по себе служить отличительным признаком мышления. Ведь представливание, чувствование и хотение взаимно проникают друг друга при всех наших действиях. Тем не менее именно воля, в той форме, в которой она комбинируется с процессами мышления, никоим образом не может быть признана за общий психический факт. Существуют ведь многочисленные субъективные процессы, при которых отсутствует развитое хотение, так как волевой момент скрывается за чувственным тоном представлений и комбинаций представлений. Но чувство, а именно в своих оттенках удовольствия и неудовольствия, везде содержит уже в себе или влечение, или сопротивление, стало быть, неразвитое хотение. А потому было бы, конечно, ошибочно рассматривать волю как особую функцию, которая может то присутствовать, то отсутствовать, в отличие от никогда не отсутствующих представливания и чувствования. Скорее во всем этом для нас обнаруживается только тот факт, что, при сопоставлении с отделением чувствования и хотения от представливания, отделение чувствования от хотения основывается на абстракции второго порядка. Прежде всего чувствованию и хотению как той стороне наших переживаний (Erlebnisse), которую мы относим не к внешним вещам, а только к нам самим, мы прежде всего противопоставляем объекты и соответствующие последним субъективные процессы — представления, чтобы потом только, устанавливая второе различение, разделить и указанные, не к объектам относимые элементы на чувства и возбуждения воли, смотря по их непосредственному результату. Ведь мы говорим о чувствах там, где нельзя заметить прямого действия нашего субъективного состояния на ход процессов; чувствование становится, напротив того, хотением, коль скоро действительно происходит подобное влияние в смысле существующего направления чувства. Следовательно, чувствование и хотение теснейшим образом связаны между собой: каждый волевой процесс слагается из чувств, и те из чувств, которые стоят в наиболее непосредственном отношении к наличному содержанию представлений, то есть видоизменения удовольствия и неудовольствия, заключают в себе уже явственно определенное направление воли. Но специфически характерны для волевого акта те чувства, которые сопровождают само действие и его непосредственный результат, и связь которых составляет то, что мы называем нашим я. Следовательно, это я есть не что иное, как соединение беспрестанно повторяющихся чувств деятельности с колеблющимися, но притом также относительно постоянными ощущениями и представлениями в некоторых из своих составных частей, а именно в тех, которые относятся к собственному телу. Следовательно, благодаря этому отношению к хотящему я всякое мышление есть самосознательная деятельность. Уже этим понятие мышления ограничивается в большей степени, чем признаком субъективной деятельности. Тем не менее оба эти признака оказываются недостаточными для отличения акта мышления как такового от всех других субъективных процессов. Ведь в подобном смысле самосознателен всякий волевой процесс, из чего отнюдь не следует, чтобы всякий волевой процесс можно было непосредственно признать за акт мышления.

В последнем анализе оказывается, что свойства, отличающие мышление от всякой родственной ему в иных отношениях волевой деятельности, представляет нам прежде всего содержание представлений мышления. Тогда как простая функция внимания состоит только в том, чтобы как-либо схватить некоторое содержание опыта, в каждом акте мышления к этому процессу присоединяется еще приведение различных составных частей в соотношение друг с другом. Стало быть, внимание есть предварительное условие мышления: мышление и внимание — функции однородные, но различные по степени. При мышлении внимание направлено на многие содержания, которые в то же время приводятся в отношение друг к другу. Поэтому мышление есть соотносящая деятельность. В этом последнем своем качестве мышление занимается всеми содержаниями опыта, как представлениями, так и чувствованиями. Но непосредственный опыт со стороны представлений, относимый к внешним предметам и явлениям, представляет тот материал мышления, на котором главным образом развилось последнее, и которым поэтому наиболее обусловилось ясное разделение форм мышления. Эти формы можно получить непосредственно, если представить себе различные виды соотносящей деятельности, возможные в силу общих свойств содержания представлений.

Определение мышления как соотносящей деятельности все-таки нисколько не устраняет необходимости прежде найденных признаков. Насколько одни они, без присоединения последнего свойства, делали определение мышления слишком обширным, настолько же понятие соотносящей функции, взятое само по себе, обнимало бы еще и другие факты непосредственного опыта: в особенности всякая непроизвольная ассоциация представлений есть соотносящая функция. Ассоциируемые представления приводятся в соотношение друг с другом при посредстве внутренне присущих или внешним образом принадлежащих им свойств. Однако это соотнесение вовсе не есть самосознательная деятельность. Оно является как нечто данное сознанию, а не как произведенное волей. При ассоциации деятельность воли ограничивается лишь тем, что она овладевает данным ей соединением и фиксирует последнее, стало быть, воля проявляется лишь в форме внимания. В мышлении же она сама оказывается функцией, устанавливающей определенное соотношение или отдающей ему предпочтение пред иными возможными соотношениями. Этим в то же время указывается, в каком отношении ассоциации представлений, которые как таковые суть действия непроизвольные, стоят к произвольным актам мышления. С одной стороны, механизм ассоциаций служит для мышления подготовительной мастерской: он предоставляет в распоряжение мышления соотношения, которые могут быть утилизированы последним, так как он стремится в каждый момент производить многочисленные соединения, между которыми постоянно оказываются и пригодные для целей мышления. Между тем как различные ассоциации вступают таким образом в борьбу между собой, произвольно фиксированная цель хода мысли оказывает одной определенной комбинации, соответствующей этой цели, предпочтение перед остальными. С другой стороны, ассоциация сохраняет приобретения и результаты мышления, ибо все соотношения, возникшие благодаря последнему, вступают в ассоциации и в таком виде хранятся в готовности для последующего их применения мышлением.

Таким образом лишь соединением признаков субъективной, самосознательной и соотносящей деятельности исчерпывается понятие мышления. Предварительно оно определяется каждым из этих признаков с одной из тех трех сторон, с которыми вообще можно считаться при логическом его отграничении. Мышление есть субъективная деятельность по отношению к наиболее общему различению содержаний опыта, стало быть, в противоположность тем составным частям опыта, которые мы рассматриваем как объекты. По отношению к волевой стороне нашего опыта мышление есть самосознательная деятельность. Наконец, по отношению к своим содержаниям мышление оказывается деятельностью соотносящей. После того как понятие мышления вполне определилось с этих трех сторон, для дальнейшего исследования может быть принято в соображение лишь последнее из этих свойств: свойство содержаний мышления. Ведь хотя упомянутые моменты самосознания и воли проявляют в различных актах мышления разнообразные различия в степени, однако все качественное различие процессов мышления, стало быть, все то, на чем основано их особое значение и все влияние, которое они оказывают на познавательный процесс, заключается в тех соотношениях представлений, которые мы встречаем как в виде действий, так и в виде результатов мышления.