Метафизика «душевных глубин»

Ключевой идеей и предпосылкой размышлений Августина можно считать следующую: познай Бога и собственную душу; Бога— через душу, душу— через Бога. Ъог и душа — главные темы философии Августина. Но через посредство установления взаимосвязи души и Бога он решает и все другие философские вопросы, в том числе и прежде всего — вопрос о человеке.

Проблема человека интересует его не с точки зрения «человека вообще», а с точки зрения человеческого «я», — конкретной личности в ее отдельности и ее особенности. В этом его подход родствен подходам, характерным для святоотеческой литературы вообще, и радикально противостоит античному взгляду на человека. «Именно я сам, — говорит Августин, — стал для себя наиболее волнующей и самой большой проблемой». Погружение в глубины собственного «я», особенно ярко описанное в «Исповеди», характеризуется предельной откровенностью и искренностью. Августин подробно рассказывает буквально обо всем: о родителях, о детских впечатлениях, о дорогих ему людях и, главное, о самых интимных переживаниях. Надо иметь в виду, что собеседником Августина является отнюдь не читатель, а Бог, к которому он обращается и перед которым исповедуется. Это обстоятельство немаловажно в свете отмеченной нами главной философской сентенции Августина: «познай Бога — через душу и душу — через Бога». Однако искренность и предельная откровенность, полагаемые мыслителем в качестве непременного условия познания самого себя, имеют и еще один аспект. Дохристианские философы «стеснялись» говорить о себе. Дело заключалось не только в том, что им не к кому было обратиться с исповедью, но и в том, что согласно их учению следует стыдиться тела. Тело есть не более, чем источник страстей, «темница души», пустая оболочка. Душа же есть душа «вообще», различие между душами людей лишь в степени разумности души, следовательно, приобщенности к Богу, а не в разном качестве душ. Индивидуальность в полном объеме была недоступна античности. Личностный же Бог христианства открывает возможность представить душу объемно, ощутить и выразить ее неизмеримую глубину. Одновременно и понятие тела становится значительно более весомым, чем «пустая оболочка», которой нужно лишь стыдиться.

Движение в глубь собственного «я» мыслится Августином как движение к Богу. Иначе говоря, чем лучше познает человек самого себя, тем ближе он становится к Богу. На этом пути принципиально не может быть конца, рубежа, дальше которого уже некуда идти, — всегда остается нечто непознанное. Размышление над прожитым, словесное проговаривание своих ощущений и переживаний, хотя бы и мысленное, — таков основной путь самопознания. Однако он туг же обнаруживает противоречивость человеческого «я». Выясняется, что самоуглубление не есть гладкий и плавный путь, на который достаточно лишь вступить и божественное откроется перед человеком в полной ясности. Роковым препятствием является трудность достижения абсолютной искренности. Августин убеждается, что в целом человеку не под силу быть искренним даже перед собой и Богом. Столкнувшись в этом пункте с исключительной трудностью, мыслитель преодолевает ее и тем самым совершает одно из своих открытий. Предел искренности и правдивости — признать, что я не в силах постоянно быть искренним перед собой и Богом и склонен обманывать даже самого себя и Бога. Таковое признание есть свидетельство достоверности внутреннего опыта. Оно убеждает в том, что, размышляя, я имею дело не с фантазией и иллюзией, а с подлинной реальностью самого себя. Оно не только отрезвляет сознание, избавляя его от всякого лицемерия и фальши, но убеждает в достоверности собственного «я». «Я ошибаюсь (заблуждаюсь, обманываю себя), следовательно, существую», — выдвигает Августин один из самых знаменитых тезисов. Он кладется Августином в основу теории познания, разрабатываемой далее в относительной самостоятельности от учения о душе. Однако вернемся к последнему.

Обнаружение принципиальных трудностей на пути самопознания не может остановить человека, вознамерившегося по нему идти, уже в силу неустранимой тяги знать самого себя, без которой невозможно жить. Не умаляет оно, разумеется, и значения искренности и правдивости. Однако Августин обнаруживает такую особенность самопознания, которая позволяет реально преодолеть возникшую преграду. Выясняется, что если человек в большинстве случаев склонен обманывать самого себя, то это невозможно в отдельные моменты — в минуты прозрений. Прозрению предшествует драматическая внутренняя борьба, связанная с каким-то значительным эпизодом жизни. Толчок к самопознанию — в драме внутреннего мира, который вдруг дал трещину. Что-то не сходится в душе, мучительно ее терзает. Это неустранимая внутренняя противоречивость воли и желаний. Ее можно превозмочь лишь посредством подчинения собственной воли воле божественной. Тем не менее именно трагические внутренние коллизии должны стать предметом специального внимания; именно в них человеку открывается собственное «я» как личности. «Я» как таковое, как целостное основание всех отдельных проявлений человека дано сознанию непосредственно, а не как предмет, который можно изучать извне, как это обстоит в большинстве иных случаев. Обнаружение данности «я» исключительно во внутреннем непосредственном опыте радикально отличает августиновское понимание человека от античного. Оно показывает, что стремление изучать человека только лишь извне (даже признавая наличие души в качестве особой человеческой черты) неизбежно умертвляет духовные и душевные процессы. А именно они являются главными для того, что образует человеческое существо. Их совокупность Августин называет «внутренним человеком». Внутренний человек открывается нам в минуты прозрений или озарений, связанных с теми обстоятельствами жизни, которые потрясают нас до основания, задевают самые жизненные интересы, когда мы мужественно и честно осмысливаем то, как вели себя в критической ситуации.

Внутренние напряжения и коллизии Августин рассматривает как столкновение божественной воли с самоволием человека. Но в их преодолении он особую роль отводит опять же воле. Логика Августина внешне парадоксальна, но весьма убедительна: можно использовать своеволие, чтобы подчинить себя божественной воле. В этом — смысл отречения от собственной воли в пользу воли Бога. Посредством волевого усилия теперь воля Бога становится моей волей. Конфликт снимается не в ущерб внутренней свободе человека.

Августин вносит свой вклад в развитие христианской идеи о человеке как «образе и подобия Божием». Прежде всего он говорит о человеке внутреннем. Именно к нему, к внутреннему человеку относится истина о подобии Бога и человека. Кроме того, он акцентирует внимание на троичности Бога, применяя тезис о троичности к человеку. Выясняется, что во внутреннем человеке присутствуют структуры, являющиеся аналогами божественной Троицы. К их числу относится главная и основная триада: бытие, познание, любовь, — три качества человека, аналогичные качествам Бога. Прежде всего, человек должен быть, реально существовать. Это доказывается с помощью уже упомянутого тезиса: «я ошибаюсь, следовательно, существую». Смысл его, как доказательства собственного бытия, состоит в следующем. Речь идет не просто об ответе на вопрос о том, существую ли я, а на вопрос — существую ли я как некоторая целостность, следовательно, на вопрос о существовании внутреннего человека, управляющего внешними проявлениями. В ряду последних стоят телесные и иные, не все из которых мне подчинены. Тогда каждый человек может задать себе вопрос: «А может, я обманываюсь относительно собственного существования?» На него, согласно Августину, следовало бы ответить: «Если ты обманываешь себя, то ты уж точно есть.» Следовательно, относительно себя каждый может сказать: «Я существую хотя бы с того момента, когда сам себя обманываю. Я бы не был в состоянии заблуждаться, если бы меня не было». Доказательство, таким образом, подразумевает различие между собственно «я» и моими отдельными жизненными проявлениями. Между последними не было бы внутренней связи, если бы «я» не существовало.

Как видим, с помощью приведенных рассуждений Августин не столько доказывает, сколько привлекает внимание к особому феномену, составляющему ядро личности и неравному всему, что во мне есть. Строго говоря, во мне, с одной стороны, есть собственно «я», а с другой — то, что мне не подчинено, — «не-я». Есть внутренний человек, но есть то, что обусловлено чем-то внешним. Но поскольку «я» существует, то оно принципиально может овладеть тем, что есть «не-я», подчинить его себе, сделать частью своего «я». В этом играют свою роль два других компонента триады — познание и любовь.

Любовь есть такая же очевидность, как и мое существование, поскольку это, прежде всего, любовь к самому себе. В том, что я люблю себя, мне не под силу обмануть себя. Факт любви очевиден, даже если бы выяснилось, что я люблю вещи лживые и недостойные, — как в себе, так и в других. Таким образом, любовь имеет большую ценность, чем объекты любви, — чем-то, на что она направлена. Наибольшую ценность имеет сама способность любить. Отталкиваясь от этого тезиса, Августин решает проблемы этики.

Античная мысль стремилась дать научное определение добродетели. Согласно такому подходу, добродетельный человек — тот, кто знает. Знает законы мироздания, а следовательно, может научно определить добродетель и пути ее достижения: вспомним Сократа, Платона и особенно Аристотеля, с его космическим Умом (Нусом). Взгляд Августина радикально иной: добродетельный человек — тот, кто любит.

Августин не только высоко оценивает любовь. Пожалуй, более характерно для его учения то, что в нем подчеркиваются особенности любви, ее парадоксальность. Любовь направлена на достойное любви. Критерий любви определяется различением двух понятий — «использовать» и «наслаждаться». Использование неразрывно связано с конечностью, ограниченностью. Все конечное может быть только утилизировано, использовано как средство. Любовь же предполагает бесконечное. Тогда она становится наслаждением, к которому не примешиваются соображения утилитарности. Таким образом, подлинная любовь есть критерий абсолютной ценности того, на что она направлена. Одновременно любить — значит судить себя судом Божьим, предельно требовательным и взыскательным. Любовь проясняет образ человека, как образ и подобие Бога. Тем не менее Августин различает два вида любви — любовь каритативную и любовь страстную. Первая, более высокая, выявляет в вещах образы Бога; вторая, более приземленная, мирская, основанная на вожделении. Но и она возвышает человека. Цена личности определяется даром любить. Вот почему Августин обращается к себе и другим людям: «Люби, и тогда делай, что хочешь». Через любовь человек обретает силу победить зло.