Фундаментализм как взрыв отчаяния

Теперь обратимся к наиболее важному. Как все эти игры в социализм и свойственные моде середины XX в. попытки связать столь явно тяготевшее к марксизму направление мысли с национальной идеей, а затем и со становившимися все более актуальными и значимыми конфессиональными ценностями, прежде и в первую очередь исламскими, в конечном счете повлияли на резкий поворот значительной части мира вне Запада — мира ислама — в сторону более откровенной конфронтации с Западом? О том, почему это стало возможно и как было связано с крушением устоявшегося на протяжении десятилетий биполярного мира с его мощными то и дело изменявшими свою конфигурацию полями напряжения, уже шла речь. Упоминалось и о том, что место четвертого поля после крушения СССР заняло пятое, исламистскоэкстремистское. Снова рассмотрим эту наиболее острую проблему современности.

Мир ислама откровенно на наших глазах становится миром исламского фундаментализма. Формально это не выходит за пределы нормы. Религия — феномен консервативный, так что в стремлении его адептов к корням нет ничего необычного. Но в случае с исламом и исламизмом все обстоит несколько иначе. Проповедники в мечетях постоянно твердят, особенно в дни пятничного полуденного намаза с его проповедямихутбами, что фундаментализм, т. е. апелляция к высшим средневековым ценностям времен возникновения ислама, — это хорошо, даже очень хорошо. Они дают понять правоверным, что отклонение от сей генеральной линии заслуживает осуждения, особенно на фоне того бесчестия, безверия и явного разврата, которые, как всем известно, позволяет себе безбожный Запад, где — представьте себе только — женщины в учебных заведениях учат мальчиков! Да слыхано ли такое в мире правоверных? ! Нередко все это сопровождается откровенной антизападной пропагандой. Ее цель не то чтобы в разжигании ненависти к неверным, но явно в том, чтобы правоверные понимали, насколько они выше неверных, и не зарились бы на те очевидные преимущества и развращающие соблазны, которые Запад, скорее всего, и придумал для соблазна и разврата именно правоверных.

И это действует. Чем дальше, тем в большей степени. Национализм на современном мусульманском Востоке имеет свой социополитический вектор. При всей пестроте составляющих его направлений это движение отражает реалии нынешней мировой деревни, интересы которой более и старательнее всего оно объективно и представляет. И не потому, что мусульмане более других бедны или голодают, — нефтедоллары частично снимают обе проблемы. А потому, что до предела примитивная и действенная доктрина с ее тенденцией к максимальной уравниловке и элементами социальной взаимопомощи легко ложится, о чем уже шла речь, на самые отсталые из существующих в мире общности. Пусть не на все. В Индии, Китае, в Латинской Америке есть свои доктрины, объективно выполняющие аналогичные функции, но много более безобидные с точки зрения их антизападного потенциала, хотя и не везде, и не всегда. Но в любом случае спецификой исламского Востока является его хорошо известная практика экспансивной воинственной активности в сочетании с традиционной нетерпимостью по отношению к чужим и с достаточно жестким принуждением по отношению к своим, которые за малейший отход от догматики и нормативной практики религии сурово наказываются.

Не поддающаяся трансформации в духе современности религия, представленная ее активно-ревностным слоем исламистов, этих истовых ближайших родственников обычного вроде бы ислама с его апелляцией к интересам очень большой и все возрастающей части мировой деревни, ставит своей целью увязать эти интересы в самом широком смысле слова с требованием резко противиться объективной необходимости каких-либо перемен. Если вдуматься в это всерьез, то окажется, что подоснова всех этих радикальных требований — отчаянный крик бедных, обездоленных судьбой, отставших в развитии и не понимающих, как можно спастись от голода и бедствий. Истовые исламисты видят выход в том, чтобы силой заставить мир, прежде всего растленный по их представлениям Запад, вернуться к страстно желаемым и чудовищно ими идеализованным средневековым нормам.

Генеральная установка на противопоставление своего чужому и даже в известной степени духовного материальному тесно переплетается с подчеркиванием высокого морального стандарта своей религиозно-цивилизационной традиции, противопоставленного аморальности капитализма, которая будто бы проявляется в безразличии общества к судьбе индивида и в многочисленных иных пороках современного развитого мира. Смысл ситуации очевиден. Да, мы не можем угнаться за развитыми странами с их динамичной экономикой и высокоразвитыми техникой и технологией, с их бросающимся в глаза процветанием. Но нужен ли нам такой прогресс? Стоит ли за ним гнаться? Может быть, правильнее выбрать иной путь развития, в центре которого стояли бы веками накопленные ценности? Словом, мы желаем остаться самими собой, т. е. теми, кем всегда были, — но так, чтобы те, кто ушел вперед, заботились бы о нас!

Ислам выражает свою точку зрения наиболее ясно, а исламисты подкрепляют ее бомбами и иными актами запугивающего мир террора. Но стоит заметить, что и многие идеологи других регионов современного Востока мыслят примерно так же. Фундаментализм как позиция отнюдь не является монополией мусульман. Доктрины негритюда или построения сторонников маоизма, существующего в пригималайских районах Индии, не говоря уже о более респектабельном в этом смысле Непале, или нового социализма по-латиноамерикански проповедуют, пусть во много более ослабленной форме, аналогичные идеи. Вы — буржуазный Запад, мировой город — виновны в том, что мы существуем на свете, что нас много и становится все больше, что мы не обеспечены всем необходимым!

И это далеко не пустые и не беспочвенные лозунги. Дело в том, что ставка на конфронтацию мировой деревни с мировым городом — это вынужденная реакция традиционных социополитических организмов на их неудачи в процессе развития. И если в мире с помощью гуманизма западного цивилизованного мирового города перестали реально действовать законы дарвиновской эволюции, сформулированные, правда, лишь по отношению ко всему живому, кроме людей (борьба за существование и естественный отбор), то это как раз и означает, что на смену жестким, но неумолимым законам эволюции всего живого, включая, естественно, и людей, пришли другие законы. В частности, имеется в виду знаменитый этический постулат Антуана де Сент-Экзюпери: «Мы в ответе за тех, кого приручили». И объективно человечеству никуда от этого не деться, что многие на Западе давно уже осознали.

Смысл указанного выше феномена — в резком отказе возрастающих в числе слабых и отсталых от всяких попыток угнаться за чужими стандартами и ориентироваться на них. В лучшем случае это замещается призывом к некоему иному развитию, в остальных — апелляцией к изначальным религиозно-цивилизационным ценностям. Тесная связь фундаментализма с неудачами в развитии вполне понятна и закономерна, ибо мощь его в силе традиции. Взрыв фундаментализма в 1970—1990;е гг. — отчаянная попытка противостоять ломке привычных социопсихологических установок и ценностных ориентаций, всего традиционного образа жизни, реакция на гримасы городского быта, втягивающего в свой неумолимый водоворот все новые миллионы стремительно увеличивающегося, преимущественно крестьянского населения не слишком быстро развивающихся стран. В принципе это закономерная реакция живущего и даже как-то развивающегося социополитического организма.

Создается весьма обоснованное впечатление, что фундаментализм как реакция отставших в развитии народов против далеко ушедшего вперед Запада становится знаменем борьбы мировой деревни против богатого города. Но и это еще далеко не все. Сложность в том, что в мире много мусульман и с каждым годом их становится все больше. Мало того, они активно распространяются там, где еще сравнительно недавно их не было вовсе, в том числе и в странах Запада, где их уже примерно 10% населения и где они тоже воспроизводятся очень быстрыми темпами. Не имея возможности сравняться с местным населением по уровню культуры и степени усвоения всего того, что достигается многими веками, подавляющее большинство этой части населения живет на социальные пособия и в скверных условиях, не имея надежд рассчитывать на лучшее, что, естественно, рождает недовольство, временами переходящее во вспышки ненависти. С другой стороны, увеличение мусульманских общин идет за счет признаваемого Кораном многоженства (наученные опытом мужчины утверждают, что жена только одна, остальные любовницы, живущие совместно с женой, — так велит обычай) и определенного шариатом приниженного положения женщин, главное дело которых рожать новых мусульман. В приличных условиях жизни в странах Запада с их социальными пособиями это становится настоящим бедствием для местных бюджетов и рождает, помимо вопроса об одежде мусульманских женщин в частности и об их неравноправном статусе вообще, протесты, что ведет к усилению напряжения.

Причины для роста напряжения очевидны. В сферу высокой гуманистической культуры буржуазного Запада с его устоявшимися правами и свободами, диктующими выверенную веками и оплаченную кровью жертв инквизиции предельную толерантность, вторгается подчеркнуто средневековая культура. Фундаменталистский ислам не только не выделяется своей толерантностью, но, напротив, ревностно отвергает всех неверных, отличающихся в образе жизни от правоверных. Проявляется это во многом, но главное и наиболее кричащее отличие — неуважение к женщине, которую закрывают буквально с ног до головы, давая тем самым понять, что она принадлежит заплатившему за нее мужчине^[1]. Но наиболее показательна в этом смысле воинственная активность исламского меньшинства, не только не желающего принимать во внимание нормы страны Запада, где они поселились и за чей счет (социальные пособия) существуют, но и готового силой внедрять свойственный им образ жизни. Это и оскорбления в адрес европейских женщин в коротких юбках, если они оказались близ мусульманского квартала на окраине города, или плевки подростков в еду школьников-европейцев, потребляющих пищу в дни месячного поста рамазан, когда правоверным нельзя есть и пить от зари до зари (можно только ночью). Если прибавить к этому угрозы и насилия по отношению к тем, кто в карикатуре изобразил пророка, то окажется, что и говорить более не о чем.

Фундаменталистский ислам никак не вписывается в западный образ жизни и не желает этого делать. Более того, он несовместим с образом европейского свободного и толерантного существования. Избавиться на Западе от него уже практически невозможно. И это не просто трагедия, это, если угодно, уже приговор.

Демографические прогнозы, о чем уже шла речь, неутешительны, но весьма правдоподобны, а исламский фундаментализм опасен не только экстремизмом своих наиболее активных ревнителей, склонных сурово карать посредством террористических актов вероотступников или недостаточно ревностных соотечественников, но также и тем, что он очень умело находит те горячие точки в мире, где могут возникнуть условия для увеличения его влияния и завоевания им все новых и новых позиций. Эти горячие точки имеются не только в Азии (отсталый Афганистан на глазах стал гнездом фундаменталистов самого реакционного и агрессивного толка) или Африке, где позиции ислама зримо укрепляются. Они возникают то в середине Европы (Косово и другие части расчленяемой Югославии), то в республиках постсоветского Востока (Кавказ и Средняя Азия), а то и в еще более далеких от Ближнего Востока местах, вплоть до Америки.

Не везде точки, о которых идет речь, действительно горячи и тем более готовы для того, чтобы радикально-экстремистский исламизм стал там хозяином положения. В ряде случаев можно говорить лишь об этноконфессиональной сплоченности местных мусульман, связанной со скромным и вполне естественном желанием строить мечети и медресе, с желательным совершением хаджа и с отправлением регулярных мусульманских обрядов. Само по себе это не может вызывать нареканий и не должно внушать опасений. Однако практика, к сожалению, свидетельствует о том, что там, где усиливается влияние мусульманской религии и ее активных адептов, начинается (с тех же мечетей и проповедей в них) энергичная политика прозелитизма с прославлением истинности фундаментальных принципов ислама. А, как свидетельствует опыт, от этого лишь шаг к усилению неизбежного процесса афроазиатизации — в основном именно постепенной исламизации — западных стран.

Быть может, экстремизм наиболее энергичных воинов ислама пока что создает преувеличенное представление об угрозе фундаментализма. Но нельзя и недооценивать эту угрозу. Она заявляет о себе вполне очевидно. Ислам как бы взял на себя миссию от имени всего Востока, всего бедного и отсталого развивающегося мира более чем активно противостоять богатому Западу. Разумеется, современный Восток его на это не пытался уполномочить. Более того, в немусульманских странах Востока (а их пока явное большинство) подобная активность нередко вызывает противодействие. В Индии ей решительно противостоит индуизм. Меньше забот в этом смысле у Китая, где мусульман в окраинных районах очень немного. И все-таки, если ставить эту проблему, столь тревожащую Запад и не остающуюся безразличной к ней Россию, в самом общем плане, то окажется, что экстремистский фундаментализм ислама — не просто знамение времени, но и совокупная реакция отсталого Востока на вызов со стороны благополучного Запада.

• [1] Напомню и об обрезании, которому подвергают немалое количестводевушек в цветущем возрасте, дабы не вводить их в соблазн похоти.