Унификация типов склонения

Имена мужского рода в формах единственного числа.

§ 151+. Преобразование форм склонения определялось соотношением вертикальных рядов словоформ (омонимия корней) и горизонтальным рядом их функций (синонимия окончаний); ср. фрагмент системы:

Соотношение слов и словоформ в обеих координатах создавало идею системности, т. е. своего рода парадигмы (как «образца» формообразования), которая и стала заполняться реальными ее формами. У имен существительных мужского рода общие линии сближения словоформ можно представить следующим образом.

Все преобразования падежных форм происходят строго последовательно в зависимости от морфонологических изменений на стыке с основой и притом всегда в пределах своей граммемы, т. е. по горизонтали словоформ, а не по вертикали парадигмы, не в слове, а именно в словоформе как представительнице слова в определенной словесной формуле. Подобие общего значения по флексии важнее различий, существующих между разными падежными формами; метонимическая смежность словоформ предпочтительней метафорического сходства корней (основ) в парадигме; вещная конкретность словоформ яснее идеальной отвлеченности парадигмы.

Сразу же заметим, что преобразование осуществляется по горизонтали общей флексии. По вертикали изменения происходили также, но это были изменения уже в пределах категории, и потому они осуществлялись позже, например в соотношении вин. п. — род. п. при развитии категории одушевленности. При этом наиболее ранние из них происходили сначала в тексте, а не в парадигме — в отличие от еще более поздних; например, в отличие от утраты категории среднего рода, которая происходила уже в парадигме, после всех ее преобразований и унификаций, когда в результате оказалось, что имена мужского и среднего родов различаются только формами синтаксических падежей — им. п. и вин. п., и они становятся вариантами падежных окончаний общего типа склонения.

Эти замечания имеют значение при решении вопроса о направлении аналогии, о последовательности самого изменения. Изменения начинались не в парадигме, а в тексте, по своему происхождению они не морфологичны, а синтаксичны.

§ 152. Основное содержание изменений заключается в возникновении вариантов падежных окончаний, восходящих к флексиям *о- и *м-основ.

Сложность их объяснения состоит в невозможности определить, какие именно слова входили в архаический тип *м-основ уже в древнерусском языке. К числу таковых Г. А. Хабургаев относил имена вьрхъ, воль, иль, ледь, медь, олъ, полъ, солодъ, сыпь, но А. А. Шахматов добавлял сюда пизъ, доль, вьнь, кратъ, мирь, сапь, сыпь (башня), а другие историки языка пополняли список словами бобрь, борь, стань, чесн (ок)ь, гьрнь, търнь, вихрь, даже изменившие свой тип склонения слова боровъ, дерево, голова, корова и др., так что общий список слов предположительно данной основы склонения разрастался до сотни. Самые достоверные прилагательные, входившие в данный тип склонения, были молодь, бьрзь, вгътьхъ, цгьлъ и особенно с суффиксом -ьк- (кратькь, лъгъкъ, узькь).

Общее условие появления нового для некоторых имен окончания -у в род. п. ед. ч. определилось рано: односложные отглагольные имена *о-основ при отсутствии суффикса, поддержанные общностью родового признака (мужского рода) и окончания в исходной форме (им. п. ед. ч.), а также общностью значения (семантика действия или места, неконкретность значения) и подвижностью ударения. Именно такими признаками и выделялись большинство имен старого *м-склонения (дарь, чинъ, рядъ и пр.). В этом списке исключаются личные имена, потому что данное распределение окончаний —уН-а для личных/неличных является как бы обратной стороной их же противопоставления в вин. п. ед. ч., т. е.

нет сына — нет сыру

вижу сына — вижу сырь.

В соотношении род. п. и местн. п. ед. ч. также наблюдается взаимообратимая последовательность, которая реализуется в ударении. В род. п. ударение на корне, в местн. п. — на окончании, в случае если флексия одна и та же, восходит к *м-основам; ср. из лп>су — въ лгьсу.

Выравнивание по типу *о-основ понятно: в этом типе склонения было больше имен, мужские преобладали, все падежные формы имеют свои собственные окончания, а в исходной форме имена обоих типов совпадали, т. е. грамматически, по характеру флексии (-ъ) представали одной и той же формой.

§ 153. В древнерусских текстах род. п. ед. ч. первоначально заменяет —у на окончание —а у имен *й-основ; уже в ОЕЮ57 и в других памятниках XI—XII вв. находим формы сына, до вьрха, паче меда и др., тогда как обратная замена известна лишь с XIII в.; ср. новгородские рукописи Пр. 1262, НК 1282 (воску и т. д.). В грамотах XII в. соотношение флексий -а: -у дано как 70: 30, в XIII в., соответственно, как 72: 28, и притом возможны уже обратные замены; ср. съ вьрху — до верха, дома — из дому и т. п. (некоторые примеры сомнительны, могут указывать на дат. п. ед. ч.: предь двьръми храму, пргьдъ лицемь вгьтру и т. п.). В новгородских берестяных грамотах даже XIV—XV вв. окончание -у очень редко: полоте дару, лену, шолку, а в местн. п. -гъ (-в). При этом заметно семантическое перераспределение окончаний, например -у обычно, хотя и не последовательно, у слов вещественного и абстрактного значения.

Вероятность появления нового окончания повышается у односложных слов с подвижным ударением, у префиксальных, славянских по происхождению, особенно в полногласных корнях или у топонимов (обычно местное название). Вместе с тем в бытовых письмах окончание -у встречается реже, чем в деловых текстах (акты, судебные дела, челобитные); в «Судебниках» XVI в. до 30% употребления всех форм род. п. ед. ч. имеют такое окончание, оно распространяется все шире, но явно связано с определенными условиями употребления. Современные исследователи методом кибернетических моделей пытались исчислить «энтропийный характер» устранения вариантности -а/-у в этой флексии. Устойчивой нормы употребления окончания -у нет до XIX в.,.

система языка не остановилась ни на каком варианте, а причины, регулирующие выбор формы, слишком многообразны, чтобы когда-нибудь такая вариативность вообще исчезла в русском языке. Другое дело, что в старорусском языке вариативность имела семантические оправдания, чего сегодня нет; так, в «Домострое»: стого Духа — кладутъ в вино для духу — ‘запаха' и т. д.

Дат. п. ед. ч. также предлагает свое распределение новых окончаний. С XI в. известны примеры перехода в тип *о (сыну своему, к дому), тогда как обратная замена окончаний происходит с некоторым запозданием и уверенно отмечается с XII в.: Георгиевы в Гр. 1130, Семену поповы в ДЕ1164, богови, мастерови в Гр. 1229 и др. Впрочем, в ПМХ1 находим сужитьпикъ Пахомовы, в ОЕЮ57 чада Авраамовы (но в перечислении имен Аврааму, Исааку, Иакову), в ЕПХ1 Иакововы, господевы, в И76 ларевы. В берестяных грамотах кь Борисовы, мужеви, к атцеви (до XIII в.). Со временем архаические окончания стали признаком высокого стиля и употреблялись последовательно вплоть до XVII в.; у Аввакума: припепитися богови, поклоняся господеви, верова Христовы — одновременно выражают и направленность действия, и указывают его адресат. Замечена связь данной флексии с именами одушевленными. Так, в «Хождении» игумена Даниила по всем 17 спискам текста формы с окончанием -ови и -евы употребляются только при одушевленных именах (16 раз; но также и при цитировании церковного текста), однако никогда не используются при предлоге; ср. ключареви, мужеви, но ко отцю, ко князю.

Вообще дат. л. принадлежности в этом случае четко отличается от дат. п. объекта. Перераспределение форм происходит в контекстах с определенным синтаксическим значением. В CHIJI XIII—XIV вв. к концу текста количество форм на -ови уменьшается; в берестяных грамотах предпочтительны формы на -у, что может указывать на сознательно книжное распределение конкурирующих форм, которые известны с XI в.; ср. по три раза миру и мирови в МДХ1. Такая же ситуация наблюдается и позднее. В ОБ 15 82 находим примеры типа мирови, господиневи, духови, евнухови, а в созданной на таких текстах «Грамматике» Смотрицкого форм на -ови нет. Мнение о том, что использование флексии -ови есть «показатель значения лица», вряд ли справедливо, учитывая примеры типа краеви, мечеви, дъжгеви. Скорее всего, это выражение идеи принадлежности (обычно в словесных формулах в сочетании с глаголами типа даты, приступити), на что намекает и формальное сходство флексии с суффиксом притяжательных прилагательных -овН-ев.

В тв. п. ед. ч. отмечается полное совпадение флексий, связанное с утратой редуцированных гласных, однако русские рукописи XI в., т. е. еще до завершения этого процесса, широко варьируют употребление окончаний -омь/-ъмь и их твердые варианты; иногда создается впечатление, будто писцы осознают семантическое различие между ними (например, в большой рукописи ГБХ1, см. § 76). Поскольку украинский язык, который исконный гласный (о) в закрытом слоге изменил в (i), в данном окончании сохраняет -ом, а неш, следует полагать, что уже перед падением редуцированных в данной падежной форме возобладало окончание -ъмь; на то же указывает и ассимилятивное отвердение конечного -м в словах твердого склонения (см. § 76). Это тем более важно, что в церковнославянском (например, в ОБ 1582) еще встречается мягкое окончание -омь; в «Грамматике» Смотрицкого в парадигмах почти всюду представлено окончание -омь, а в его же текстах только -омь.

В местн. п. ед. ч. положение то же: сначала старые *й-основы получают новое для них окончание -гь, и только позже возможны обратные замены на -у, ср. о сынгь и многие примеры типа на бору, в торгу, на енгьгу и т. п., начиная с УСХИ; при этом новые окончания возможны были как при именах собственных (при князи Борису), так и у имен среднего рода (на дгьлу), чаще всего при предлогах в, на. Некоторые примеры такого рода подозрительны; например, приведенные в «Древнерусской грамматике» на бору, на низу, на ряду, на пиру, на томь миру, на торгу и пр. могли быть именами *й-основ (ср.: боровой, низовой, рядовой, мировой и др. с суффиксом -ов-). Заметно, что для форм местн. п. ед. ч. с -у важно преимущественно наречное значение; в деловых текстах XVII в. они особенно частотны. Возможны морфонологическис ограничения, дающие повод к предпочтению флексии -у; ср. в песку, в полку на месте исконных в ппзсц) ь, в полцгь.

Сопоставляя варьирование окончаний в род. п. и местн. п. ед. ч., можно обнаружить несколько закономерностей взаимного их употребления. Когда стала складываться грамматическая парадигма, стало ясно, что употребление окончания -у в род. п. преобладает у слов вещественно собирательного значения, тогда как в местн. п. то же окончание используется в значениях отвлеченно идеальных (на бору, на пиру, на боку и др., ср.: до лугу — на лугу).

Очень рано изменяются и окончания в зват. п. ед. ч.; с одной стороны это сыне в новгородском тексте XI в., с другой — форма жениху уже в XII в. Обычно это встречается в списках с южнославянских оригиналов, ср. им. п. вместо зват. п. б[ог]ь помилуй в ЕПХ1 и зват. п. вместо им. п.: из д[евиц]а матере безмужьны с[ыне б[о]жииродися в МДХ1. Раньше всего зват. п. утрачивают имена *д-основ; в Минеях довольно часто смешиваются формы типа Варнава и Варнаво. Достоверные примеры утраты форм зват. п. у имен мужского рода в деловых текстах известны с XII в., но как категория зват. п. разрушается только в XV в. В новгородских текстах, и особенно в берестяных грамотах, форма зват. п. часто используется в значении им. п. (падеж субъекта); ср. Марке, Онтоне, Максиме и т. д. опять-таки чаще у имен собственных. Современные исследователи говорят о «синтаксическом синкретизме» зват. п. и им. п., об особой синтаксической функции зват. п., но она производна от морфологической парадигмы (зват. п. всегда с ударением на корне), которая складывалась довольно поздно. Нейтрализация зват. п. в его противопоставлении им. п. происходила в сочетании с прилагательным, глаголом или существительным определенной формы, характера основы или рода. Все это — синтагматические условия, которые к парадигме отношения не имеют.

§ 154+. Особенно интенсивно вариации флексий -у/-а проявляются в памятниках северо-восточной Руси, флексий -ови/-у— в югозападных (украинских), меньше всего и достаточно поздно такие примеры встречаются в новгородско-псковских памятниках.

Использование флексий старого типа склонения на^{-происходит} всегда несколько позже, чем вытеснение флексий в этом типе склонения за счет окончаний *о-основ. Одно связано с другим: сначала происходит грамматически оправданное одностороннее совпадение окончаний (нейтрализация), оставшихся от старого типа *о-основ, а затем дифференциация старых и новых окончаний в зависимости от разных условий.

Совпадение фонетических и стилистических условий подтверждает достоверность изменения. Так, уже в древнем переводе Мф. 10, 12 и Лк. 10, 5 евангельский стих дан как миръ дому сему (нс домови); это значение адресата, а нс указание на место (ср. домови > домой). Ср. с этим обратный случай (Мф. 6, 34) довлгьеть дневи злоба его, с новой формой дневи вместо дьни. Однако в древнейшем переводе Евангелия-апракоса этого стиха нет, он появляется в четвероевангелии, и притом не ранее XII в. в исконной форме имени (довлеть дьни зълоба его в ЮЕ1120). Только в старопечатной ОБ 1582 находим довлеть дневи злоба его, что сохраняется и в современном церковнославянском. Односторонняя замена окончания нау указывает нейтрализацию в противопоставлении окончаний; распространение -еви на слово *г-склонения вообще не могло случиться до вторичного смягчения согласных, но в конце концов все-таки случилось, поскольку окончание -oeui-eeu определенно обозначает «адресат» действия.

Однако не «одушевленность» была тем признаком, который направлял вторжение новых окончаний в те или иные флексии. Общим грамматическим различием, которое могло выражаться описанными вариантами падежных окончаний во всех формах представленной парадигмы, несомненно, было осознаваемое различие между индивидуальным, отдельным, т. е. вполне определенным, с другой стороны — неопределенным; ср.:

отъ льна — конкретно этого: оть льну — вообще всякого.

сыновы — конкретно этому: сыну — вообще любому.

столомь — данным, этим: под спудъмь — вообще (абстрактно).

на бору — в этом лесу: в боргь — всяком, любом.

сыну! — обращение к этому: сыне! — отвлеченное обращение.

Несовпадение по флексиям и широкая вариативность падежных окончаний может объясняться также совмещением различных стилей речи; нс случайно подобные варианты особенно активны в письменных традиционных текстах и удостоверяются средневековыми «Грамматиками».

Контекстная, синтаксически выраженная категория определенности/неопределенности использовала возникающие варианты падежных окончаний в своих целях. Впоследствии временная система такого рода разрушилась, поскольку исчезла необходимость выделения определенных форм наряду с неопределенными (развивались категории лица, одушевленности, полных прилагательных и пр.). Все одушевленные (и собственные) имена отказались от подобного разграничения флексий, ушли имена среднего рода, а также слова с неподвижным типом ударения. Процесс их устранения был длительным и неравномерным; например, в курских, орловских, рязанских говорах еще в XVII в. флексия -у встречается при именах одушевленных и даже среднего рода (на стегну, в том поместью). Сам факт того, что подобное разграничение падежных форм могло состояться как временное контекстное явление, показывает, что в определенных текстовых формулах действительно проявлялась категория определенности/неопределенности, неустойчивая, постоянно меняющая средства своего выражения в русском языке.

Контекстная категория определенности/неопределснности была актуальна в тог момент, когда складывалась описанная здесь вариантность форм — соотношение, равное использованию артиклей. Более ранние результаты совмещения окончаний нс были использованы системой (например, совмещение вариантов у основ на согласные), но и никакие последующие совмещения основ также не послужили для различения определенного/неопределенного объекта (например, при совпадении твердых и мягких основ одной парадигмы). Противопоставление оказалось важным между X и XII в. Оно охватывает только формы ед. ч., не распространяясь на мн. ч.: собирательность мн. ч. не дает оснований говорить об определенности какой-то его части. Противопоставление касается только имен мужского рода, что соответствует выразительности форм как социально важных в данный исторический период. Указанное соотношение согласуется с параллельными изменениями системы: полные прилагательные в противопоставлении кратким, различные типы видовых противопоставлений (по способу действия), становление категории лица и т. д.

Объективно разрушение данного противопоставления начинается после падения редуцированных и связанного с этим совмещения форм, но гораздо важнее происходившие тогда же морфологические изменения, прежде всего развитие категории одушевленности (см. § 183). Как законченно морфологические, они затемнили противопоставление по определенности/неопределенности и в конце концов полностью его устранили. Уже в XVI в. оно сохранялось как стилистическое средство для выделения определенной лексики (см. примеры из «Домостроя»). Наполнение слов, способных получать вариативные формы, происходило в зависимости от жанра, стиля и характера словесных формул, но всегда определялось типом словесного ударения. В большей части русских говоров и в литературном языке постепенно образовалось противопоставление собирательных, вещественных и отвлеченных имен всем остальным, именно такое противопоставление стало выражаться различием в окончаниях: сахару — сахара, песку — песка, медку—медка. Дольше всего возможность употребления окончания —у сохраняли конкретные имена со значением места (дому, из дому, торгу, мосту), связанные чередованием с той же флексией в местн. п. (на торгу, в дому), что поддерживало их взаимное сохранение. Еще в Уложении 1647 г. под ударением сохранялись такие формы (из саду, з бою).

В местн. п. оппозиция типа въ лгьсу — о лгьаь отражает противопоставление значений — местного и «сказательного». Следовательно, морфологическим основанием такого рода различений стало древнейшее противопоставление род. п. — отложит, п. и местн. п. — изъяснит. п. С самого начала в ее реализации было важно словесное ударение, которое одновременно являлось и связующим словесную формулу средством (устной речи!). Противопоставление четырех форм осуществлялось с помощью двух признаков: различием в окончании и ударением, что было вполне достаточно для различения данных словоформ.