Исследование древних памятников белоруссии и смоленщины в пореформенной россии

Для прагматического и объективного взора исторической науки прошлое важно потому, что только в лучах его правильно можно понять и надлежащим образом для себя осветить задачи настоящего момента. Тем более важно бросить хотя некоторый луч света на ту отдаленную эпоху в истории белорусского края, когда над ним впервые забрезжила заря новой государственности, когда на берегах Западной Двины произошла закладка первых камней русской культуры…

Л. С. Леонардов

Как мы видели, в 1860—1870-е годы краеведческая мысль в западнорусском крае была на подъеме. На это повлиял процесс формирования гражданского общества, связанный со значительной либерализацией режима. В эпоху Александра III (1881—1894) реакция в стране усилилась. Правление Александра III получило название «времени контрреформ», т. е. отказ от реформ 1860-х—1870-х годов. Новый император, придерживающийся консервативных взглядов, считал, что либеральное правление его отца Александра II привело к развитию революционного движения. Проект «Конституции» М. Т. Лорис-Меликова, который Александр II должен был подписать в марте 1881 г., так и остался неподписанным. Вместо него 29 апреля 1881 г. Александр III подписал манифест «О незыблемости самодержавия». Это означало, что государственное устройство России — самодержавие — не подлежит никаким изменениям. Тринадцатилетнее правление Александра III было попыткой укрепления сословного строя (и в первую очередь, положения дворянства) как основы самодержавия, что способствовало дальнейшему утверждению консерватизма. В этой связи многие достижения «Великих реформ» были значительно скорректированы, пересмотрены (положениями «О земских участковых начальниках» 1889 г., «Земская контрреформа» 1890 г., «Городовое положение» 1892 г. и др.) — бедные и частично средние жители теряли право участвовать в выборах в городские органы. В 1882 г. были обнародованы «Временные правила» о печати, значительно усиливался контроль чиновников за журналистикой и книгоизданием. В этом же русле был принят указ 1887 г., запрещавший приём в гимназии детей из бедных слоёв (указ «о кухаркиных детях»), и новый университетский устав 1884 г., лишавший университеты автономии.

Впрочем, при Александре III были приняты важные законы, способствующие утверждению буржуазных отношений в России. Например, в 1882 г. в России на фабриках и заводах была введена «фабричная инспекция».

Александр III был единственным царём, в правление которого Россия не воевала. За это его в народе называли «Миротворцем». Однако ему не удалось добиться мира внутри страны. Александр III пытался сдерживать революционное движение, однако вовсе их ликвидировать было невозможно. Активизировались террористические революционные организации. Было несколько покушений на царя и членов его семьи. В покушении на Александра III1887 г. принимал участие и Александр Ильич Ульянов, старший брат В. И. Ленина.

При Николае II многие процессы приняли необратимый характер. Следствием этого стала первая русская революция 1905—1907 гг. и распад империи в 1917 г. в условиях тяжелой I Мировой войны. Этому не смогла противостоять (скорее действовала в обратном направлении) введенная парламентская система, не смогла этому противостоять и широкая программа реформ П. А. Столыпина…

Ко времени наступления 1890-х годов реакционные меры правительства, направляемые рукой К. П. Победоносцева, приняли особенно жестокий характер. Были закрыты самые либеральные газеты («Голос» А. А. Краевского и пр.), журнал «Отечественные записки» (того же А. А. Краевского). С огромным трудом держались более умеренные издания — «Вестник Европы» (М. М. Стасюлевича), «Русская мысль» (В. А. Гольцева, В. М. Лаврова), «Русские ведомости» (В. М. Соболевского, А. С. Посникова). Несмотря на закон о веротерпимости, изданный в начале царствования Александра III (1883 г.), реакционные меры пали более всего на инородцев и иноверцев. В Царстве Польском и в Белоруссии преследовались униаты, католики, в Остзейских провинциях в отдельных случаях и протестанты. В 1887 г. была введена процентная норма для детей евреев в учебных заведениях, в том же Царстве Польском и Белоруссии были ограничены в правах службы поляки. Политическая русификация окраин к 1890-м годам достигла апогея.

Посетив Полоцк и Витебск в 1887 г., обер-прокурор Синода К. П. Победоносцев обратил внимание царя и на древности Западного края (над которым теперь тоже повисли, по выражению А. А. Блока, «совиные крыла» К. П. Победоносцева). Однако не уникальные памятники XI—XII вв. привлекли внимание царского сановника, а Николаевский и Успенский соборы XVIII в., «замечательные громадностью и красотой… размера» и еще тем, что в 1623 г. возле одного из них православные витебляне убили униатского архиепископа-изувера Иосафата Кунцевича" [Письма Победоносцева…, 1926. С. 154]К Стремясь укрепить монархический патриотизм, правительство стало больше поощрять изучение отечественных древностей, но по-прежнему с оговорками. «Восстановление древних памятников и храмов, — писал царю Александру III в 1880-х годах К. П. Победоносцев, — важное дело. Но еще важнее устройство церквей для удовлетворения первой потребности бедного непросвещенного народа…» [Письма Победоносцева… 1926. С. 177].

Как и после восстания 1863 г., изучение именно русских древностей при Александре III в зонах со смешанным населением особенно поощрялось. Как известно, сам Александр III занимался русской историей, увлекался всем русским (ел тюрю, демонстративно первым из послепетровских царей носил бороду), был основателем и первым председателем Русского Исторического общества. Импонировала ему и археология. После VIII Археологического съезда в Москве (1890 г.) IX и X Археологические съезды были устроены в Вильне (1893 г.) и в Риге (1896 г.).

Николай II (1894—1917), которому выпала печальная доля быть последним российским императором, также любил русскую историю. Достаточно вспомнить знаменитый бал 1903 г., посвященный 290-летию Дома Романовых, на котором все приглашенные были одеты в костюмы XVII в.

При Александре III взошла звезда следующего поколения русских историков. Незадолго до этого, в 1879 г. Василий Осипович Ключевский (1841—1911) возглавил кафедру русской истории вместо умершего С. М. Соловьёва, чьим учеником он являлся. Он воспринимался современниками как преемник великого автора «Истории России» не только в плане должности, но и в плане того места, которое он занял вообще в исторической науке того времени. Восприняв общую концепцию своего учителя, Ключевский не создал подобного ему всеобъемлющего труда. Его «Курс русской истории» преследовал больше педагогические, чем научные цели. Однако без этого курса и ряда других невозможно представить себе плеяду блестящих, талантливейших историков начала XX в. Речь идет о М. М. Богословском, Ю. В. Готье, П. Н. Милюкове и десятках других. В научном плане Ключевский внес существенный вклад в изучение не всего исторического развития России (это было сделано уже С. М. Соловьёвым), а отдельных, ключевых (здесь нельзя не обратить внимание на созвучие этого слова и фамилии историка) моментов. Этим сюжетам посвящены его докторская диссертация «Боярская дума», курс лекций «История сословий в России», а также сочинение «Происхождение крепостного права в России», «Подушная подать и отмена холопства в России» и т. д. Деятельность Ключевского совпала^[1]

с развитием источниковедческих исследований. Именно в это время источниковедение начало складываться в отдельную самостоятельную науку, что протекало при участии и, можно сказать, при активном влиянии В. О. Ключевского. Специальным навыкам работы с источниками были посвящены такие курсы В. О. Ключевского, как «Источники по русской истории», «Методология русской истории» и т. д. При этом Ключевский оставил ряд ярких собственно источниковедческих работ, ставших образцами для последующих исследований подобного рода: например, «Сказания иностранцев о Московском государстве», «Древнерусские жития святых как исторический источник». В этом плане важно, что В. О. Ключевский долгие годы возглавлял Московское общество истории и древностей. Как пишет Н. Л. Рубинштейн, «Школа Ключевского оказалась в центре буржуазной исторической мысли конца XIX и начала XX в.» [Рубинштейн, 1941. С. 468].

Как и С. М. Соловьёв, В. О. Ключевский не обращался специально к изучению западнорусских древностей. Однако в своем «Курсе русской истории» он подметил следующее: «Раньше других изгоев в положении выделенных князей очутились не по преждевременному сиротству, а в силу особенных обстоятельств князья полоцкие, потомки старшего сына Владимира от Рогнеды». То есть историк считал, что Изяслав был старшим братом Ярослава. Это положение сейчас разделяется далеко не всеми. Однако для нас важно, что Ключевский, как и его предшественники, считал полоцкую землю территорией, ранее других отложившейся от Киева. Трудно назвать какие-либо западнорусские известия, вызвавшие хоть какой-то особый интерес историка. В нашем распоряжении есть лишь одно свидетельство А. П. Сапунова. В одной из своих статей исследователь заметил, будто В. О. Ключевский, прочитав работу Сапунова, сказал ему, что никогда не сомневался в подлинности татищевского известия 1217 г. [Сапунов, 18 986. С. 13]. Других примеров специального интереса Ключевского к западнорусским древностям выявлено нами не было.

Важной вехой в развитии источниковедения стали работы филолога Алексея Александровича Шахматова (1864—1920). Шахматов подошел к «подлинной исторической критике источника» [Рубинштейн, 1941. С. 495]. Так, во многом благодаря А. А. Шахматову история источника стала восприниматься как прямое отражение истории того общества, в котором этот источник возник. Решение источниковедческой проблемы начало переноситься «на общеисторическую почву».

В Петербурге развитие источниковедения оказалось связано с деятельностью Александра Сергеевича Лаппо-Данилевского (1863—1919). Если источниковедение Шахматова было связано в первую очередь с летописанием, то труды Лаппо-Данилевского охватывали практически весь спектр введенных на тот момент исторических источников. Однако идеи двух исследователей достаточно близки. В трудах ЛаппоДанилевского критика источника переросла в самостоятельное конкретно-историческое изучение.

Огромное значение для развития археологии вообще и изучения западнорусского края в частности имели многочисленные работы крупнейшего русского археолога Александра Андреевича Спицына (1858— 1931). Биография этого выдающегося ученого хорошо известна [СА. 1948; Бердинских, 2003. С. 390—431]. Талантливый педагог, историк и краевед, автор многих исследований по истории Вятского края, он стал известен петербургским ученым кругам (с которыми многократно встречался на археологических съездах). Н. И. Веселовский и С. Ф. Платонов перетянули его в Петербург в 1892 г. С тех пор как сотрудник Археологической комиссии А. А. Спицын оказался в центре всех научных работ по археологии, которые велись в стране, он навсегда связал себя с мало еще разработанной археологией России, которую со временем и поднял на большую научную высоту. По списку его ученых трудов [СА. 1948. С. 12—20] видно, что свою основную задачу А. А. Спицын видел в это время в собирании и публикации огромного археологического материала, скопившегося в комиссии в виде отчетов различных лиц, проводивших раскопки, а также в его первичном археологическом осмыслении. Немалое внимание им уделено и интересующим нас западным губерниям. В 1893 г. ученый обработал и издал материалы Люцинского могильника [Спицын, 1893] и приступил к публикации своих великолепных «Обозрений губерний в археологическом отношении». Из охваченных им 20 губерний в 1896 г. он опубликовал «Обозрение» по Могилёвской, в 1897 г. — по Витебской, в 1899 г. — по Минской, Гродненской, Смоленской, а также Виленской губерниям [Спицын, 1896; Спицын, 1897; Спицын, 1899а]. Работая над «Обозрениями», А. А. Спицын использовал все имеющиеся материалы, включая материалы местных газет. Материалы, собранные им в «Обозрениях», не потеряли значения и сейчас.

В 1890-х годах А. А. Спицыным владела идея выявления древних летописных племен по данным археологии, в конце 1890-х годов, как известно, ключ к этому был им блестяще найден [Спицын, 18 996]. В названных работах более раннего времени он касался этого вопроса осторожно и приблизительно. В первой из них, говоря о Могилёвской губернии, он рассматривал раскопки курганов по едва намеченной территории кривичей (кривичи «выходили», полагал он, на верх Сожа, однако определить границу полочан, дреговичей и радимичей он еще не мог, ибо «тип курганных погребений полочан X—XI вв. еще не выяснен»). Интересно, что А. А. Спицын отметил малое количество курганов в Могилёвском и Горкинском уездах и заключил, что «эта часть губернии была еще плохо заселена в X—XI вв.» [Спицын, 1896. С. 118]. Следовательно, он первым посчитал, что расположение курганных групп на местности может свидетельствовать о заселенности данной территории [Спицын, 1896. С. 120—121]. Эта мысль применительно к Западнорусским землям детально разработана лишь в наше время Л. В. Алексеевым [Алексеев, 1978]. А. А. Спицын отметил, что характерной особенностью погребений радимичей является подсыпка под костяком, что также подтвердилось позднее [Спицын, 1896. С. 116 и др.; Соловьёва, 1956]. «Обозрения» А. А. Спицына — ценнейший вклад в археологию и в частности в археологию Белоруссии. Велико значение и более поздних работ этого автора: об удлиненных и длинных курганах (в частности, Витебщины — он считал удлиненные курганы древнейшими погребениями полочан), о Гнёздовских курганах (раскопки С. И. Сергеева) и т. д. Капитальные работы А. А. Спицына превратили громадные археологические материалы интересующей нас территории (собранные к этому времени) в полноценный исторический источник.

Мы не будем подробно характеризовать все научные школы и направления царствования Александра III и Николая II. Отметим лишь, что если В. О. Ключевский, А. А. Шахматов, А. С. Лаппо-Данилевский внесли неоценимый вклад в развитие источниковедения, а также политической и бытовой истории, то в начале XX в. появилась целая плеяда ученых, ставивших экономические проблемы истории во главу исследований. Основное влияние на них оказал марксизм. Среди первых русских историков, стоявших на марксистских позициях, следует назвать П. Б. Струве, М. И. Туган-Барановского, В. Г. Плеханова, М. Н. Покровского. Это движение не было единым. После Октябрьской революции историографы отнесли Струве, Тутан-Барановского и даже Плеханова к разряду мелкобуржуазных историков. Будущее советской науки оказалось за исторической концепцией Покровского. В рассматриваемое время труды указанных историков не были основополагающими, однако не могли не оказывать влияние на местных исследователей, особенно тех из них, кто был близок к социалистическим кружкам.

• [1] Напомним, что К. П. Победоносцев сам занимался историческими исследованиями [Победоносцев, 1876 и др.] и, по свидетельству С. Ю. Витте, был «самым образованным и культурным русским государственным деятелем» [Витте, 1960. С. 59].