Принцип дополнительности разносемиотических систем

Гипотетический вопрос о существовании или несуществовании языковых картин мира в семиотике заменяется серией вопросов, связанных с практикой функционирования знаковых систем. С помощью каких языков создаются репрезентации реальности? Как характер семиотического картирования мира определяется репрезентативным потенциалом языков культуры? Почему каждый акт отображения реальности происходит с использованием более чем одного языка?

Атомарным элементом семиотической системы не может выступать некоторый изолированный знак. Семиозис не предполагает их автономного существования. Знаки неотделимы от субъекта — того, кто их создает и воспринимает. Вспомним Ч. Пирса: ничто не возникнет как знак, пока некто не «предложит» некоторому объекту стать знаком. Знак связан незримой нитью с внеязыковым референтом, который он замещает. И знак функционирует только тогда, когда мы способны определять его через другие знаки. Последнее положение разрушает миф об отдельном слове или изолированном жесте как первоэлементах коммуникации.

Тогда что есть атом семиосферы — языковая система? Но ведь и она должна подчиняться основному закону семиозиса: работать, объясняясь через другие языки, ни один из которых также не является автономным феноменом. Речь здесь не только о семиотическом переводе, но и о том, что все языки, не являясь достаточно совершенными, должны дополняться другими языками. Вот откуда лотмановское положение о том, что минимальной единицей семиосферы является бинарная структура, то есть пара языков, связанных отношениями переводимости и дополнительности. Для создания бинарной структуры необходимо, чтобы в отношения дополнительности вступали семиотически несхожие языки — с дискретными и континуальными носителями значений. Так образуется, например, пространство визуально-вербального восприятия, где зрительный образ имеет целостную континуальную природу, а в словесном языке доминируют дискретные сигналы, позволяющие создать пространственный каркас воспринимаемого образа. В рамках этого канала коммуникации человек воспринимает картины, фотографии, природные ландшафты, телесные жесты.

Бинарная конструкция парадоксальна: отчетливо выделяя в ней две составляющие, мы не в силах разъединить их. При восприятии картины визуальный образ сразу же дополняется вербальным осмыслением, например, возникших эмоций. Картина неотделима от вербального сопровождения (что я вижу, как я это чувствую?), пусть даже оно существует только в форме внутренней речи, то есть внешне непроговариваемого сообщения. Также и обонятельное впечатление актуализируется словесно: например, как таинственно-мистическое (знак присутствия высших сил) или мерзкое (запах серы как знак дьявола).

Ю. Лотман доказывает неразрывность бинома, вводя в его определение понятие границы, которое и само предполагает бинарную дополнительность. С одной стороны, граница разделяет, с другой — соединяет, но при этом в равной степени принадлежит обеим системам^[1]. Оставаясь невидимой, она воспринимается как соединительное звено между своим и чужим. Именно в этом локусе происходит рождение чудесного семиотического феномена — дополнительности языков. Неактуализированный вывод Ю. Лотмана таков: черты «между», позволяющей отделить один язык от другого, не существует, и о ней можно говорить только в качестве формального конструкта, условно констатируя переход (перевод) с языка на язык, где конец одного есть начало другого. Переход с языка на язык (мы читаем и «видим» то, о чем читаем) происходит лишь «внешне», и подобен наблюдаемой части айсберга. Покажу это на нескольких примерах.

Когда мы читаем у И. Бродского, что зимний потусторонний свет Венеции превращает ее дворцы в фарфоровую посуду (эссе «Набережная неисцелимых»), то этот итальянский пейзаж возникает в качестве ментального образа, и мы видим то, что стоит за словесными знаками. Вербальное и визуальное сливаются в неразрывном единстве, дополняя друг друга: здесь слово называет (индекс), а ментальная картина показывает (икона). Если вербальные знаки даны в актуальном режиме восприятия (мы их видим или слышим), то ментальная картина скрыта от глаз другого наблюдателя. А вот для самого поэта, наблюдавшего в Венеции эффекты зимнего потустороннего света, визуальный образ был доступен в реальном режиме: его глаз видел эту картину. Но одновременно визуальное прорастало в вербальное: во внутренней речи уже проговаривалась будущая строка о камне, выглядящем словно тонкий прозрачный фарфор. Отсюда у И. Бродского: глаз предшествует перу.

Мы постоянно пребываем в ситуации дополнительности языков, которые попеременно меняют степень актуализации, но существуют одновременно, расширяя возможности друг друга. Речь никогда не идет о выходе из одной системы и вступлении в другую. Вот еще пример из И. Бродского, где принцип дополнительности языковых систем объясняет, почему восприятие текста (в данном случае вербального) далеко выходит за границы интерпретации собственно словесных знаков:

Удары колокола с колокольни, Пустившей в венецианском небе корни.

С натуры, 1995.

Референтная ситуация, к которой обращен текст (венецианский городской пейзаж) репрезентируется через дополнительность слова, неречевых звуков и визуальной картины. Читатель создает ментальный образ звука колокола, «слышит» его, поскольку звук индексирован словом: удары колокола. Это звук достаточно сильный и плывущий над головой (память подсказывает среднюю высоту колокольни). Подобно морской волне, каждый следующий удар колокола наплывает на предшествующий, не давая ему угаснуть, раствориться в пространстве.

Но восприятие этого текста активно поддерживается еще и отчетливым визуальным образом. Наш глаз «наблюдает» шпили соборов. Однако словесная формула («пустить корни в небо») заставляет нас трансформировать привычную реальность: собор берет начало в небе, там его корни, оттуда он произрастает к людям. Колокольня и деревья соединяют пространства земного и небесного. Правда, что теперь «земля», а что «небо»? Корни ведь принадлежат истокам, началу. Значит, небо — начало человека? Можно не сомневаться, что многие, впервые попав в Венецию, увидят ее глазами Иосифа Бродского.

Более сложный случай дополнительности языков включает попарное соотношение визуальной, вербальной и звуковой (несловесной) систем. Рассмотрим визуальный текст художника-иллюстратора Андрея Фереза, представляющий универсум звуков (рис. 34). Но как картина может звучать, то есть репрезентировать звук?

Рис. 34. Андрей Ферез, «Универсум звуков».

Очевидно, что художник позволяет нам видеть изображенные вещи. Но их восприятие у зрителя дополняется а) словесными знаками (как эти вещи называются) и б) ментальными звуковыми образами (какие звуки могут производить эти вещи):

• • прежде всего, звучит орган. В производстве звуков задействованы руки музыканта и ноги, управляющие педалью;
• • некоторые из органных труб перерастают в собственно духовые инструменты — в нечто между трубой и тубой. И можно представить их звучание;
• • под клавиатурой — связка ключей. Потенциально, если органист их заденет, они зазвенят;
• • шумит огонь в печке, которая снабжена трубой, а значит, гудит;
• • можно представить бульканье воды в кипящем чайнике или его шум перед закипанием;
• • в «тело» органа, как в дом, можно заглянуть через открытые дверку и окошко. Если горит свет, то «дом» обитаем, и это тоже звуки, которые можно слышать;
• • перед дверкой маленькая собачка, готовая залаять;
• • каменные плиты, лестница, перила — все это тоже «инструменты», наполняющие мир звучанием.

Таким образом каждый иконический знак (изображение огня, трубы, органа, ключа и др.) сознание дополняет индексальным вербальным знаком — соответствующим словом. А оно, в свою очередь, достраивается ментальным образом звука. Память хранит звуковые иконические «картинки»: как гудит огонь, как звенят ключи, как звучит органная фуга, как лает маленькая собачка, как «молчит» дом, в который еще не вернулся хозяин и др.

Рассматривая сложную пространственную композицию, мы не только видим, но и слышим ее. Причем звуки явно доминируют над визуальным перечнем предметов, ведь на картине органист так пристально смотрит в ноты, что не замечает ночных кошмаров, заглядывающих в окна.

То, что словесный знак всегда дополняется образом, верно даже для случаев с модусом отрицания. Американский антрополог и семиотик Сол Уорт посвятил этой проблеме статью «Рисунки не могут сказать: этого нет»^[2]. Картина действительно не может передать информацию о том, что нечто (единорог, например) не существует. Для того чтобы отрицать, необходимо для начала показать то, что мы отрицаем. И если единорог уже изображен, то мозг обрабатывает иконический знак соответствующим образом: если есть знак, то существует и его референт. Изобразив единорога, мы подтвердили его существование. Но ведь и в словесном тексте — все та же ситуация: произнеся, что единорога нет, мы уже констатировали его присутствие в нашем сознании. У. Эко неоднократно обращался к высказыванию Абеляра: nulla rosa est (розы нет, роза не существует). Абеляр доказывает, что, отрицая бытие розы (она отцвела, засохла, исчезла и др.), мы думаем о розе, то есть подтверждаем факт ее существования. Именно так творятся миры невозможного, которые на самом деле возможны. По крайней мере, для нашего сознания-воображения.

Итак, если языки и автономны, то относительно и только как объекты описания. В актах коммуникации они, теряя самостоятельность, образуют бинарные структуры, которые и становятся первичными атомами семиотического пространства. Постулат о дополнительности разноплановых систем пришел в семиотику из физики: его связывают, прежде всего, с именем Нильса Бора. В соответствии с этим принципом, сформулированным в 1927 г., описание одного и того же объекта микромира зависит от способа наблюдения. Объект существует как атомарная структура, но в другой системе координат мы говорим о его волновой природе. Он атом, но одновременно и волна. А вернее, нечто третье, не равное простой сумме свойств волны и частицы. И эти описания не исключают, а дополняют друг друга, поскольку каждое из них в отдельности дает неполное представление о реальности.

Универсальный (для всех форм передачи и получения информации) принцип дополнительности известен науке и под другими именами. Канадский психолог Алан Пайвио, говоря о симбиозе визуально-вербального, использует понятие «двойное кодирование» информации, Жиль Фоконье — понятия «бленд», «блендирование», а В. Зинченко — представление о так называемых живых понятиях^[3]. Во всех случаях имеется в виду, что за спиной слова стоит тень замещенного им объекта, и тень имеет свойства визуальной картинки. Нечего и пробовать произнести слово «дерево» и не увидеть при этом дерево внутренним зрением. В случае «успеха» это будет означать одно: мы не знаем значения этого слова.

Принцип дополнительности семиотически различных элементов обязателен для любых информационных процессов. Само понятие «дополнительность» подсказывает, почему. В бинарной структуре репрезентативные возможности одного элемента расширяются за счет потенциала другого элемента. Так рождается целое, больше суммы своих членов: рай невозможен без ада; мужское дополняется женским; вещь познается только в процессе ее отображения в знаке; он же, в свою очередь, замещается следующим знаком. Отношения дополнительности возможны только для семиотически асимметричных элементов / знаковых систем: дискретное всегда дополняется континуальным. Благодаря асимметрии бинарные структуры обретают подобие с мыслящими субъектами. Как и человек, каждый язык нуждается в собеседнике в лице другого языка. Читаю американского поэта Роберта Хасса:

A word emphasizes our separation from the particulars.

there is in this world no one thing.

to which the bramble of blackberry corresponds,.

a word is elegy to what it signifies.

desire is full of endless distances.

Such tenderness, those afternoons and evenings, saying blackberry, blackberry, blackberry.

Robert Hass. Meditation at Lagunitas.

Слово отделяет нас от особенных черт того, о чем говорит. Нет в мире вещи, с которой бы непосредственно соотносились последовательность звуков и линия графем «ежевика» (blackberry). Они бесконечно дистанцированы от самого растения. Слово — результат конвенции, соглашения. Ситуация ненамного меняется от того, что и в русском, и в английском языке это слово включает иконический компонент «еж» — колючесть (рус.) и черный цвет ягоды (англ.). И слово так и оставалось бы навсегда «элегией для своего означаемого», если бы не вступало в отношения дополнительности с визуальным (ментальным) образом референта: произнося «ежевика», я «вижу» ее.

Но каков характер отношений паре из дискретного (слово) и континуального (образ) элементов: занимает ли какой-либо из языков лидирующую позицию или они равны по функциональной нагрузке? Приведу две точки зрения, которые, будучи извлеченными из своих контекстов, кажутся различными, тогда как утверждают одно положение. Ю. Лотман и В. Налимов подчеркивали ведущую роль вербального языка в нашей коммуникации с миром^[4]. Например, интерпретация любой формализованной записи или произведений искусства происходит в процессе их вербального перевыражения. А вот позиция Р. Барта: «…отличие (между языками) не должно быть оплачено никакой подчиненностью — ни за кем нет последнего слова»^[5]. Так отмечаются ли в структуре бинома лидер и ведомый? Или визуальное и вербальное лучше назвать, как это звучит у американского поэта Роберта Пински, «близнецами» (Is Vision the Twin of Speech?)?

Думаю, что и P. Пински, и Р. Барт, и Ю. Лотман имели в виду примерно одно и то же. Разнокодовые системы с асимметрией репрезентативного потенциала (неодинаковыми возможностями отображения) являются семиотическими братьями. Они предназначены для производства текстов и работают бок о бок, отображая один и тот же мир. Дополняя друг друга, они не забывают о том, чем каждый отличен от другого. Говоря о ведущей роли вербального языка, Ю. Лотман, как мне кажется, подчеркивает только то, что этот язык является обязательным компонентом любых бинарных структур. Через вербальный язык интерпретируются все несловесные сигналы. Но не думаю, что из этого можно сделать вывод о том, что семиотическое пространство подобно гелиоцентрической системе, в которой все языки вращаются вокруг вербального. Почему? Потому что его собственное существование определяется другими языками, потому что изучение первого вербального (материнского) языка происходит в тесном взаимодействии с несловесными системами.

И в заключение раздела о дополнительности языков — два вывода, касающиеся влияния этого семиотического феномена на культуру в целом и самого человека.

Любые формы асимметрии (континуального и дискретного, актуального и потенциального) дают толчок развитию информационных процессов. Погруженность человека в языковую среду означает, что он живет «внутри мыслящих миров»^[6]. Дополнительность языков — ведущая ментальная операция, лежащая в основании производства значений, сжатия информации, создания ментальных образов, работы человеческой памяти. Эта операция в процессе эволюции сделала человека тем, кем он есть, — мыслящим существом.

Семиотическое пространство не знает границ, и человек не может его покинуть, не перестав быть homo loquens. Но можно ли представить ситуацию, что это пространство сводится к одному языку? Существуют ли семиотические монолингвы? Большинство «наивных» лингвистов готово ответить на этот вопрос утвердительно. Допустим, человек владеет только одним из вербальных языков, не знает языков искусств, не имеет представления о формальных системах и только теоретически способен говорить, не прибегая к жестам и мимике. Так ли это? Логика подобного рассуждения быстро рассеивается, если мы, замыкая круг, вновь возвратимся к принципу дополнительности языков и всему тому, что он включает. А это:

• • бинарная структура есть матрица нашего мышления;
• • между языками нет границы — водораздела;
• • невозможно входить в новый язык из нулевой пустоты, не опираясь на какой-либо другой/другие языки.

Столь множественные по своим характеристикам языки существуют в нашем сознании, опосредуя друг друга. Используя различные знаковые системы (формальные, языки искусств, словесные), человек расширяет границы данного ему мира. У нас есть системы, позволяющие познавать вещи физической природы: предметы можно назвать, создать их словесные дескрипции, воплотить вещи в фотографиях и натюрмортах. Но есть языки, способные открыть окно в мир абстракций и универсалий. Для отображения сущностей, составляющих «подкладку мира», в большей степени необходимы языки с континуальными носителями. Так, музыка адекватнее, нежели слово, говорит об ощущении времени, движении состояний сознания. Немаловажно, что наши органы чувств (слух, зрение и др.), настроенные на восприятие знаконосителей различной природы, совершенствуются в ходе постижения и использования языков культуры. В итоге все мы с неизбежностью полилингвальные существа, и наши языки работают по принципу дополнительности.

Слаженное взаимодействие разносемиотических систем американский музыковед и когнитивист Лоуренс Марк Збиковски своеобразно определяет как «интимное когнитивное танго»^[7]. Дополнительность языков есть базовая ментальная операция — способ нашего мышления, сделавший нас тем, кем мы есть.

Вопросы и задания

• 1. Определите понятия репрезентация и репрезентативный потенциал языковых систем культуры.
• 2. В чем заключается принцип дополнительности семиотических систем? Как это связано с теорией семиозиса?
• 3. Объясните с когнитивно-семиотической точки зрения высказывание И. Бродского: «глаз предшествует перу». Можно ли рассматривать его как истинное в рамках научной парадигмы?
• 4. Опишите работу принципа дополнительности языков на примере мультипликационного фильма для детей (например, «Котенок по имени Гав», реж. Л. Атаманов). Для анализа репрезентативного потенциала каждого языка опирайтесь на следующие параметры, отмечая:
  • • материю носителя информации, степень дискретности/континуальности знаков;
  • • природу референтов отображения;
  • • возможность выделять дискретные конвенциональные знаки;
  • • преобладающие виды репрезентации (индексальный иконизм, символизм) ;
  • • словарь и алгоритмы грамматики;
  • • доминирущий аспект семиозиса в практике употребления языка — семантика, синтактика, прагматика?

Сделайте выводы о том:

• — сколько знаковых систем задействовано в восприятии мультфильма как семиотического сообщения и каков режим их функционирования (актуализированный или ментальный);
• — какой объем информации, как и с какой степенью энтропии передается посредством каждого языка;
• — как возможности одного языка дополняются возможностями другого;
• — насколько успешен процесс когнитивной достройки образа? Это может быть перевод невербального сообщения на язык слов или наоборот, сопровождение словесных знаков ментальной картинкой.
• 5. В романе современного сербского писателя Горана Петровича «Атлас, составленный небом», представлен уникальный семиотический эксперимент:
• 2

каждая из 51 иллюстрации к роману — это не что иное, как вербализация соответствующего визуального текста (воображаемого), помещенная в раму. На примере одной из иллюстраций сделайте заключение о степени адекватности межсемиотического перевода:

• — какими знаками вводится представление о том, что перед нами визуальный текст;
• — насколько точно по описанию можно представить сам визуальный оригинал;
• — вся ли информация, представленная в вербальной форме, может быть выражена визуально? Почему;
• — сопоставьте репрезентативный потенциал разносемиотических систем;
• — как читатель использует принцип дополнительности языков (и каких) в процессе когнитивной достройки образа?

«Орел пролетел половину горизонта; он не знал, опускается ли вниз или вверх, на заре небо слишком велико, чтобы помнить; одинокое бамбуковое дерево в стороне, сквозь жар разгорающегося дня слышно, как решительно оно тянется из земли; солнце в полдень вонзило в небо свои лучи, прикованные поля не могут шевельнуться; вода в реке поменялась несколько раз, утренняя уже достигла сумерек в конце долины; луна появилась из-за горы, оковала чистым серебром вечернее мычание буйвола; юноша посмотрел на девушку, она лицом почувствовала легкую тяжесть жары».

Ил. 27. Неизвестный автор. Любовники. Ок. 1279. Иллюстрация медленного способа существования. Препарированный шелк династии Сун. 28×10. Китайская коллекция Восточного института Чикаго.

6. Опишите принцип дополнительности языков на примере скрытой полилингвальной ситуации, описанной Милорадом Павичем в романе «Другое тело»:

• [1] Лотман Ю. М. Семиосфера. С. 262.
• [2] Worth S. Pictures Can’t Say Ain’t // Worth S. Studying Visual Communication. P. 162—185.
• [3] Зинченко В. П. Сознание и творческий акт. М., 2010. С. 269; Paivio A. MentalRepresenations: A Dual Coding Approach. Oxford, 1986. 322 p.
• [4] Лотман Ю. М. Семиосфера. 704 с.; Налимов В. Вероятностная модель языка. 303 с.
• [5] Барт Р. Ролан Барт о Ролане Барте. М., 2012. С. 56.
• [6] Лотман Ю. М. Семиосфера. С. 151; 251. «Внутри мыслящих миров» — названиекниги Ю. Лотмана, включенной в том «Семиосфера».
• [7] Zbikowski L. The Cognitive tango. In: The Atrful Mind. Cognitive Science and the Riddleof Human Creativiti / M. Turner (Ed.). Oxford University Press, 2006. P. 132—133.