Практикум по изучению языковой картины мира северного кавказа начала xxi века

Задания на реферирование источников

1. Изучите и сделайте конспект параграфа из учебника «Русская диалектология». Назовите основные типы лексических диалектизмов и приведите примеры каждого такого типа, используя «Краткий этимологический словарь регионимов Ставропольского края», приводящийся далее в нашем учебном пособии.

«Типы лексических диалектизмов.

• 1. Собственно-лексические диалектизмы. Местные слова, корни которых отсутствуют в литературном языке, или производные от корней, представленных в литературном языке, имеющие в говорах свои особые значения: векша «белка» (пск.), лонй «в прошлом году» (арх.), рогозйться «озорничать» (пск.), сапётка «корзина» (донск.), оболырщик «обманщик «(пск.), конаться «просить» (печ.), лопотйна «одежда» (томск.), взабыль «в самом деле, действительно» (новг.), поскотина «пастбище» (арх.), назём «навоз», месйльница «квашня» (пск.), горбуша «род косы» (арх.).
• 2. Лексико-словообразовательные диалектизмы. Слова, отличающиеся от соответствующих им эквивалентов литературного языка своим морфологическим составом; слова с теми же корнями и имеющие то же лексическое значение, что и в литературном языке, но и с другими аффиксами: одйново «однажды» (арх.), болько «больно» (волог.), перестан «остановка, перерыв» (пск.), глупарь «глупец» (пск.), петун «петух» (смол.), плакйда «плакса, нытик» (пск.), вырваться «разорваться» (арх.), остареть «состариться» (арх.).
• 3. Фонематические диалектизмы. Слова, совпадающие по значению с соответствующими словами литературного языка и отличающиеся от них одной фонемой, причем эти фонематические различия не связаны с существующими в современных говорах фонетическими и морфологическими закономерностями; в этих словах произошла лексикализация какого-нибудь фонетического явления: аржаной «ржаной», вышня «вишня», пахмурный «пасмурный», комарь «комар».
• 4. Семантические диалектизмы. Слова, которые имеют одинаковый морфемный состав с соответствующими словами литературного языка, но отличаются от них своими значениями: пахать «подметать пол» «Не пахано ешшо, порядоцьку нет» (арх.); зал иться «утонуть» «Вясной мой брат в озири залился» (пск.); опалить «заморозить» (траву, злаки) «У нас рано морозы-те падают — вон траву-ту опалило» (арх.); огромный «умелый, знающий» «Ён агромнай рыбак был» (пск.); прозрачный «образованный, просвещенный» «Каторый прозрачный люди, фсё понимают в газетки» (пск.); клочок «кочка на болоте» «Где на клоцёк скоциш, где — на дерефцё» (печ.); вздох «легкое» «Феи вздохи адбиты» (пск.); несколько «много» «А народу на ярманки нескалька, нескалька народу!» (пск.); мимо «сразу, тотчас» «Я сказала, а она мимо записала» (печ.)».
• 2. Изучите и сделайте конспект параграфа из учебника «Русская диалектология». Расскажите о разных исторических пластах диалектной лексики. При ответе используйте материалы «Краткого этимологического словаря регионимов Ставропольского края», приводящегося далее в нашем учебном пособии.

«Историческое развитие диалектного словаря. Словарный состав говоров складывался на протяжении многих веков, в нем есть напластования, относящиеся к различным историческим эпохам.

В лексике говоров немало слов древнего происхождения, восходящих к эпохе общеславянского языкового единства и сохранившихся в большинстве славянских языков. Общеславянская лексика в говорах — это наименования явлений природы, процессов и орудий производства и др. Например: вёдро «ясная погода», багно «болото», губа «гриб», куропоть «куропатка», ряб «рябчик», ез «запруда в реке для ловли рыбы», орать «пахать», леха «гряда», кут «часть избы у печи», завор «проезд в изгороди, закладываемый жердями», сочйть «искать», имать «ловить, хватать», лонй «в прошлом году».

В говорах представлена богатая терминология родственных отношений. Эти термины восходят еще к эпохе родового строя, отражают структуру большой семьи. Кроме общеупотребительных названий степеней родства: отец, мать, сын, дочь, свекровь, тесть, деверь, шурин, золовка (последние, хотя и являются общерусскими, в современном литературном языке малоупотребительны), в говорах распространены более детализированные наименования: братка «старший брат», нянька «старшая сестра», братан, братёник, братёльник «неродной брат, двоюродный или более дальнего родства», сестрёница, сестрянка, братаница «двоюродная или троюродная сестра», свесть, свёсья, своячина «сестра жены», ятровка «жена брата мужа», большзЬса «старшая невестка». Во многих говорах наименования, отражающие родство по крови: родники, сродники, сроственники, рода, природа, противопоставлены наименованиям, отражающим родство по браку: свои, свояки. Как видно из примеров, описательным наименованиям семейных отношений в литературном языке в говорах соответствуют однословные термины родства (по разному оформленные в разных диалектах). Одному литературному слову в говорах может соответствовать несколько детализирующих наименований. Так, в пермских говорах различаются сноха «жена брата» и сношённица «жена деверя» (в литературном языке для выражения этих отношений используется слово невестка), пасынок, падчерица, падчерка «дети вдовца по отношению к мачехе» и приведённик, приведённица «дети вдовы по отношению к отчиму» (в литературном языке в обоих случаях употребляется пасынок, падчерица).

Говоры сохраняют ряд утраченных литературным языком общеславянских слов с восточнославянскими полногласными сочетаниями, а также с начальными ро-, ло-: огорода «ограда, изгородь», робить «работать, делать», сумарошный «пасмурный». По всей семантике это в большинстве случаев слова с более узким, конкретным значением, чем параллельные им, старославянские по происхождению, слова литературного языка: вёред «нарыв, фурункул», вередйть «ушибить, поранить», оболокать «надевать», оболокаться «одеваться», берёмя «ноша, охапка», морок «туман», «низкое темное облако» (ср. литературные вред, вредить, облекать, бремя, мрак)".

3. Изучите отрывки из работ В. Пизани и Ю. В. Откупщикова, в которых авторы пишут об особенностях изучения диалектного материала и вопросов этимологии и истории языков. Сделайте конспект основных положений данных исследований. Какова степень разработанности диалектного материала в плане его использования в этимологических исследованиях XX века?

«…Помещение слова в пространстве входит в сферу деятельности лингвистической географии, которая изучает языковые явления, связанные с местом. Ее рабочими инструментами являются лингвистические атласы, где обозначаются места распространения отдельных изоглосс: на обыкновенной географической карте, сведенной для ясности указаний к минимально необходимым данным, отмечаются границы, в пределах которых какое-нибудь языковое явление возникает в определенную эпоху; например, границы распространения в современной Италии различных слов, употребляемых для обозначения понятия «крестный отец»; слов с уменьшительными суффиксамиello, -etto, -ino, или слов с озвончением глухих согласных после носового звука (например, cambo вместо сашро «поле», quando вместо quanto «сколько») в Южной Италии и т. д. Вообще же лингвистические атласы (например, французский атлас Жильерона, итальянский Яберга и Юда или итальянский, составленный Маттео Бартоли…) относятся к эпохе, в которую они создаются и которая сама по себе благодаря обследованиям, производимым собирателями на месте, дает в изобилии надежный материал. Но, пользуясь сведениями, дошедшими до нас в документах, теоретически можно составить и лингвистические карты, более или менее суммарные, относящиеся к прошлым эпохам, например карту распространения определенных диалектных явлений (…тт вместо ао, р вместо, а и т. д. в древней Греции). Самое главное здесь заключается в том, чтобы изоглоссы были синхронны между собой. Разумеется, лингвистическая карта, хотя она и представляет собой ценное подспорье для лингвистической географии, не является абсолютно необходимой, но она заменяет пространное изложение, которое в противном случае пришлось бы делать в отношении местности, где происходит определенное явление, и с очевидностью противопоставляет это явление одному или многим другим.

Изучение языков в их пространственном распределении привело к утверждению, которое, будучи простым, все же ускользнуло от многих лингвистов прошлых поколений и которому до сих пор противятся некоторые языковеды, по крайней мере в тех случаях, когда речь идет о соответствующих выводах. Это утверждение состоит в том, что каждое языковое явление вначале возникает в одном месте у определенного индивида и лишь потом становится моделью для языковых образований других индивидов, все больше распространяясь в пространстве вплоть до достижения определенных пределов. Так, например, мы видим, что в древней Греции, в Беотии, уже в V веке (а в отдельных случаях и в VI в.: Марша, а вместоа а) начинаются те изменения вокализма, в результате которых ai, ог через ступень ае, ое превращаются в ц (е), в (и); мы можем проследить распространение этих изменений и в остальной части Греции, пока они не становятся общими для всех диалектов. В средневековой и новой Германии мы присутствуем при распространении с севера на юг — с постепенной утратой наиболее резких особенностей — так называемого второго перехода согласных, которое приводит к оглушению общегерманских сонорных и переходу древних глухих (р, t) в аффрикаты (pf, z) или спиранты (ff, ss).

Это распространение не является, конечно, единообразным. Оно может затронуть определенные общественные классы или определенные технические и профессиональные группы, оставляя в стороне другие или же вызывая в них соответствующую реакцию; оно встречает иногда препятствие при простом переходе из одних диалектных форм в другие, тогда как в иных случаях явление переносится даже из одного языка в другой, глубоко отличный, лицами, говорящими на двух языках; оно принимает компромиссные формы между старым и новым и т. д. Самое же важное заключается в том, что это распространение определяется двумя факторами, нами уже отмеченными, — необходимостью и авторитетом, причем авторитет понимается здесь в очень широком смысле, не только как влияние важных политических и экономических или культурных условий, но и как воздействие новизны и т. д. Но в общем распространение имеет место от столицы по направлению к важнейшим городам, от городов к центрам провинций и округов, а отсюда к деревенским местностям. В наши дни при современных средствах передвижения языковое нововведение (как, впрочем, и всякое другое) может легче распространиться из Рима в Милан, или наоборот, чем из Рима в какую-нибудь местность Лациума, связи которой со столицей значительно слабее, а социальная и культурная среда резко отлична; как мы уже отмечали, принятие языковой модели каким-нибудь индивидом тем возможнее, чем ближе его языковая система.

(т. е. его воспитание, его окружение и т. д.) к языковой системе индивида, предлагающего эту модель.

Другим следствием факта, что в основе распространения лежит возможность связи являе тся то, что часто изоглоссы задерживаются у границ политических, экономических, церковных или у естественных преград, которые препятствуют связям или затрудняют их в тех случаях, когда изоглоссы распространяются из различного рода центров, особенно таких, как рынок, храм и т. п. Разумеется, в Средние века и еще больше в античную эпоху возможности связей на расстоянии были крайне незначительными; поэтому для таких эпох мы можем говорить о территориальном распространении, продвигающемся в целом по всему фронту, а не о скачках, как в современную эпоху, когда нововведения доходят от одного большого города до других больших городов раньше, чем до промежуточных территорий. Нечто подобное мы наблюдаем, например, и в период Римской империи, когда такое языковое явление, как приставка перед s с последующим согласным (протетическое i перед s impura), берущая свое начало в греческом языке жителей Малой Азии, распространяется в латинских портах Средиземного моря (наиболее древнее свидетельство мы находим в Барселоне во II в. н. э.), а отсюда уже позднее проникает в различные внутренние территории, притом скорее в западные (Иберия и Галлия, Сардиния), чем в центральные (Италия) и восточные (Балканский полуостров), где она вводится с трудом и только частично или вовсе там неизвестна; ср. исп., португ. estrella, каталан. estela, фр. etoile, логуд. istedda, но энгад. staila, ит. Stella, вельот. stala, рум. stea из Stella «звезда».

Это обстоятельство дает нам также основу для определения какого-нибудь диалекта или языка с точки зрения пространственной. Подобно тому как для их определения с точки зрения хронологической мы основываемся на характерных памятниках, так с точки зрения пространственной мы избираем говор местности, которая, как правило, является наиболее важной в настоящее время или в прошлом. Последнее оправдывается тем обстоятельством, что именно из такой местности по большей части распространяются нововведения, которые образуют систему изоглосс, придающую общий облик всем диалектам определенной зоны, и которые появляются в этой местности более часто и результативно. Если бы мы представляли себе нововведения единообразно исходящими из всех пунктов языковой территории и распространяющимися с одинаковой интенсивностью, то мы не могли бы встретить те различия в отдельных чертах, которые достаточно отчетливо противопоставляют, например, диалекты тосканские и эмилианские, эмилианские и венетские и т. д. Именно тяготение к определенным центрам, тем более интенсивное, чем меньше были начальные возможности связи и резче границы политические, административные, экономические, привело в конце античного периода и в Средние века к образованию диалектов, сильно отличающихся от той вульгарной латыни, которая, даже различаясь территориально (что вполне естественно), не представляла собой, конечно, столь резкого диалектного разнообразия, какое мы наблюдаем между неолатинским миром XV в. и современностью.

В наши дни с расширением употребления национальных языков диалекты внутри каждой нации сближаются между собой, поскольку они все больше приближаются к типу языков национальных и литературных, а также в связи с возросшим обменом между областями. Этим объясняется тяготение разговорных диалектов в Италии к итальянскому литературному языку, диалектов во Франции — к французскому и т. д., в результате чего различия между пограничными итальянскими и французскими диалектами все более и более увеличиваются.

Подобно этому в составе старого индоевропейского единства языки в некоторых случаях стали различаться в связи с нарушением непосредственного контакта, как, например, языки индийские и иранские, с одной стороны, германские, балтославянские и т. д. — с другой. Наряду с этим имеет место и тяготение некоторых диалектов к различным центрам; это наблюдалось, например, в тех диалектах, которые дали начало балтославянским языкам, тяготевшим, вероятно, к юго-востоку, где средиземноморская культура, проникшая через скифов и сарматов южной России, способствовала образованию экономического и, возможно, также политического центра, оторвавшего балтославянские племена от германского мира, с которым у них в более отдаленные времена существовали, безусловно, тесные связи. Равным образом на юге и западе кельты, притягиваемые другим центром средиземноморской культуры — в Северной Италии и юго-западной Галлии, — отвернулись от будущих германцев, которые, оставшись изолированными в местах своего жительства на севере, образовали характерное этническое и языковое единство" [Лизани В. Этимология: история, вопросы, метод. С. 76—80].

«Использование материала диалектов. Вряд ли есть необходимость доказывать важность диалектного материала для этимологических исследований. Хорошо известно, что в диалектах очень часто сохраняются такие фонетические, словообразовательные и лексические особенности, которые давно исчезли из литературного языка. Степень разработанности диалектного материала в плане его использования в этимологических исследованиях далеко не одинакова в разных и.-е. языках. Например, французская диалектная лексика изучена в этом отношении даже лучше, чем лексика литературного языка. Диалектная лексика славянских языков всегда привлекала к себе внимание этимологов. И все же такая лексика в работах по этимологии использовалась совершенно недостаточно. В последние годы и у нас, и в зарубежных славянских странах диалектный материал все шире привлекается этимологами. Это обстоятельство должно, несомненно, привести (и уже отчасти привело) к появлению новых убедительных этимологий…» [Откупщиков Ю. В. Принципы этимологического анализа. С. 204—208].

4. Изучите отрывок из работы о субстрате Р. А. Будагова и расскажите о проблемах изучения субстрата в языковой картине мира Северного Кавказа.

«Субстрат (лат. substratus — буквально «подкладка») — это своеобразный «подпочвенный» слой языка.

Когда римляне во II и I вв. до нашей эры оказались на территории старинной Иберии (Пиренейский полуостров) и старинной Галлии (современная Франция), то, покорив многочисленные племена, населявшие тогда эти территории, завоеватели стали насаждать свой язык (латинский), из которого впоследствии возникли испанский, французский и другие романские языки. Однако, постепенно вытеснив местные языки (так называемые языки аборигенов, т. е. первоначальных обитателей), на которых говорили племена и народы до прихода на их территорию римлян, язык завоевателей кое-что впитал в себя из этих языков. Таков, по-видимому, звук й во французском языке (например, тиг — «стена»), которого не было в латинском; таков, как предполагают, начальный звук h в испанском языке (например, hacer — «делать»), который вытеснил в этой позиции латинское f (facere — «делать»).

Трудность проблемы заключается в том, что вымершие языки первоначальных обитателей Иберии и Галлии нам очень плохо известны. От них сохранились лишь случайные и отрывочные фрагменты различных надписей. Поэтому, несмотря на все усилия ученых восстановить подлинную картину взаимодействия между древними языками и языком пришельцев на упомянутых территориях, это пока сделать не удалось. Однако предполагают, что те особенности романских языков, которые не объяснимы ни с позиций латинского, ни с позиций отдельных романских языков, определяются воздействием местных языков (языков более древних обитателей). Такой «подслой» в языках обычно и называют субстратом.

Субстрат, следовательно, наблюдается при скрещивании языков, в процессе которого один из языков выходит победителем, но часто перенимает от побежденного языка отдельные звуки, отдельные грамматические форманты, те или иные слова. Эти-то элементы побежденного языка в системе языкапобедителя и называют субстратом.

Бывают и такие случаи, когда «подпочвенные» языки известны науке хорошо.

В индийских языках, например, имеются особые так называемые церебральные согласные, а в языках осетинском и армянском — смычно-гортанные звуки. Между тем ни церебральные, ни смычно-гортанные не могут быть объяснены на почве индоевропейских языков, хотя все перечисленные языки относятся именно к этой группе. Но если обратиться к данным субстрата, картина становится более ясной.

В существующих в настоящее время дравидских языках имеются церебральные согласные, а в современных кавказских — смычно-гортанные звуки. При более пристальном рассмотрении оказывается, что церебральные согласные могли попасть в языки Индии из языков дравидских, а смычно-гортанные звуки в осетинском и армянском — из кавказских. Так как языки дравидские и кавказские известны и учитывая, что дравидские языки были «подпочвенными» языками для языков Индии, а кавказские — для языков осетинского и армянского, то предположение о субстратном воздействии становится здесь вполне вероятным.

Хотя данные субстрата очень существенны для понимания определенных форм взаимодействия между языками, нельзя все же переоценивать их значение. Помимо того, что «подпочвенные» языки иногда почти бесследно вымирают — поэтому об их влиянии судить очень нелегко, — теория субстрата сталкивается и с трудностями другого рода.

Как было отмечено, происхождение звука й во французском языке обычно относят за счет воздействия субстрата кельтских языков.

Действительно, в этих «подпочвенных» (для французского) языках данный звук имелся. Но тогда возникает вопрос: почему этот звук был усвоен носителями нового языка, тогда как другие звуки тех же «подпочвенных» языков влияния не оказали. Вместе с тем граница распространения звука й в «подпочвенных» кельтских языках не совпадает с границами распространения этого же звука на территории новых романских языков. Тогда возникает еще один вопрос: почему в одних случаях звук и получил отражение, был усвоен носителями нового языка, а в других он отражения не получил и усвоен не был. Теория субстрата обычно не в состоянии ответить на подобные вопросы.

Таковы реальные трудности, с которыми сталкивается теория субстрата.

Понятие субстрата является внешним по отношению к понятию системы определенного языка. Как и когда возникает необходимость изучения «подпочвенных» языков (языков аборигенов)?

Лингвист стремится найти объяснение тем историческим изменениям, которые он наблюдает в том или ином языке или в тех или иных языках. Ему кажется, что в самом процессе развития языка нельзя обнаружить такой фактор, опираясь на который можно было бы осмыслить весь процесс развития в целом. Не найдя же такого фактора, лингвист как бы покидает данный язык, не присматривается дальше к его внутренним особенностям и внутренним закономерностям, обращается к внешним факторам, к своеобразным толчкам извне, которые нарушают «равновесие» системы данного языка, обусловливая его изменения.

В этом смысле надо признать, что теория субстрата переносит основное внимание исследователя с внутренней стороны языка на внешнюю, на условия взаимодействия данного языка с другими. Почему долгое латинское и переходит во французском языке в й? Мы не знаем. Поэтому предполагаем, что это воздействие субстрата. Под «установленный» таким образом факт подводится затем «субстратная база». И не случайно, что предположения о субстратном воздействии возникают прежде всего в таких сферах языка, в которых вопрос, почему происходит изменение данного языкового явления, представляется особенно трудным. Таковы, в частности, причины исторического изменения звуков языка.

И все же нельзя отрицать важного значения самой проблемы субстрата для отдельных языков. Внутреннее в языке связано с внешним — язык всегда развивается в определенных исторических условиях, в определенном историческом окружении. Поэтому изучение сложных форм взаимодействия между условиями существования того или иного языка и тенденциями его внутреннего развития составляет важную задачу исторического языкознания…".

5. Изучите отрывок из словарной статьи, написанной В. Миллером в XIX веке. Сравните проблематику классификации и изучения кавказских языков в XIX веке с современными взглядами на языковую картину мира Северного Кавказа.

«Кавказские языки — Географические и исторические условия сделали Кавказский край любопытным этнографическим музеем. Нет другой местности на земном шаре, где, на сравнительно небольшом пространстве, скучивалась бы такая масса разноплеменных и разноязычных народов. В течение многих столетий Кавказский перешеек служил убежищем для племен, оттесняемых другими из сев. прикавказских степей — главного, в древние и средние века, пути из средней Азии в Европу. Попав однажды на север Кавказа, племена, теснимые другими, были, так сказать, припираемы к стене и не имели выхода, будучи заперты со всех сторон: с запада им пресекали путь моря Азовское и Черное, с востока — Каспийское, с юга — сплошной высокий горный кряж. Подобные же условия существовали и на южн. склоне Кавказа. И здесь со стороны Колхиды, Иверии, Армении загонялись в горы побежденные племена, не имея выхода ни на восток, ни на запад. Таким образом, Кавказский хребет становился «горою языков», и если в настоящее время языки и наречия считаются в нем десятками, то в глубокой древности их было еще более, так как многие народцы гибли в борьбе с суровыми природными условиями и с другими племенами, и от языков их не осталось и следа. Кавказское языковедение пришло к заключению, что между главными древними группами языков сев. и южн. склона Кавказа нет родства. Это указывает на то, что Кавказский хребет был действительно стеной, разделявшей народы, и что естественные бреши в ней редко были открыты для передвижения племен. Только сильным, многочисленным и воинственным народам удавалось вторгаться с сев. Кавказа в южный и время от времени производить набеги на плодородные страны, прилегающие с Ю к Кавказскому хребту. Начало исследования Кавказа в лингвистическом отношении было положено еще в XVIII в., экспедициями Имп. акад. наук: академики Гюльденштедт, Гмелин и Паллас составили сборники слов на кавказских горских языках. В начале XIX века изучением и классификацией кавказских языков занимался ориенталист Юлий Клапрот («Reise in den Kaukasus und nach Georgien», с приложением исследования о кавказских языках, 1812—1814; «Tableau historique, geograph., ethnogr. etc. du Caucase», 1827); но материалы, которыми он располагал, были скудны, недостаточно точны, и привели его к некоторым ошибочным заключениям. Эпоху в изучении языков составляют труды академика Шегрена, составившего первую научную грамматику осетинского языка («Ossetische Sprachlehre nebst kurzem osset. deutschen u. deutsch. ossetich. Worterbuche», СПб., 1844), академика А. Шифнера, издавшего несколько монографий по восточно-горским языкам (тушинскому, аварскому, удинскому), и особенно деятельность барона П. Услара, который с 1861 до 1875 г. исследовал ряд горских, дотоле почти неизвестных яз.: абхазский, чеченский, аварский, лакский, хюркилинский, кюримский и табасаранский. С литографированными трудами барона Услара знакомил европейскую науку акад. Шифнер, давая о них обстоятельные отчеты («Ausfiihrliche Berichte») на немецком языке. В недавнее время (1887—92) монографии Услара (кроме его исследования табасаранского языка) изданы в Тифлисе управлением Кавказского учебного округа (см. соотв. статью).

Языки населения Кавказа принадлежат к различным лингвистическим семьям. Срединную часть Кавказского края вообще и зап. часть Закавказья занимают группы народов, языки которых представляют отдельные семьи, не обнаруживающие в своем строении и лексическом составе сродства с какиминибудь другими лингвистическими семьями. Таковы группы: картвельская (иначе иверская, или грузинская), зап.-горская

и вос.-горская. Прочие языки, известные на Кавказе, принадлежат к семьям индоевропейской и урало-алтайской.

I. Группа картвельская. К ней принадлежат четыре языка: грузинский с его поднаречиями, мингрельский, лазский и сванетский. Лингвистические исследования обнаружили родство этих языков между собой, но все попытки отыскать родичей этой семьи языков оказались безуспешными. Грузинским языком (см. Грузия) говорят: а) собственно грузины, живущие в Тифлисской губ. и населяющие Карталинию и Кахетию, а также ингилойцы — грузины-мусульмане, живущие в Закатальском округе; б) грузины-горцы, живущие тоже в Тифлисской губ.: хевсуры, пшавы и большая часть жителей Тушетии; в) имеретины и гурийцы (в Кутаисской губ.); г) аджарцы, кобулетцы и вообще грузины, живущие в бывшей Батумской обл. Пособия для изучения грузинского языка — см. проф. А. Цагарели, «О грамматической литературе грузинского языка» (СПб., 1873). Мингрельским языком говорит, главным образом, картвельское население Кутаисской губ. Грамматическая литература: А. Цагарели, «Мингрельские этюды: I. Мингрельские тексты с переводом и объяснениями. II. Опыт фонетики мингрельского языка» (СПб., 1880); см. также: «Мингрельские тексты» (в «Сборнике материалов для описания местностей и племен Кавказа», вып. II, отд. II, 1890 г., и вып. XVIII, 1894 г., отд. I). Лазский язык — наречие лазов, занимающих часть Черноморского прибережья и левый берег нижнего течения Чороха в Батумском округе Кутаисской губ. Главная масса лазов живет в Турции, в так назыв. Лазистане. Наречия лазов и мингрельцев ближе между собою, чем с другими языками картвельской семьи. Сванетским языком говорит небольшое горное племя, живущее в верхних продольных долинах рр. Ингура и Цхенисцхали. Попытки к грамматическому исследованию сванетского языка были сделаны П. Усларом (см. его статью в I вып. соч. Услара: «Этнография Кавказа», отд. II) и А. Греном (см. «Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа», вып. X, 1890 г.).

II. К восточно-горской группе причисляются языки многочисленных племен, обитающих в Дагестане, на прилегающем к нему южном склоне Главного хребта и по северному скату Андийского водораздела. К этой группе принадлежат языки чеченцев, горцев Дагестана (лезгин) и удинов. Чеченский язык распространен в пределах Терской области. Разными наречиями этого языка говорят плоскостные чеченцы (в Грозненском округе), горные чеченцы (в Аргунском), ауховцы (в Хасавюртовском) и ичкеринцы (в Веденском округе). Близки по языку к чеченцам ингуши, живущие во Владикавказском округе, и так наз. кистины, живущие в незначительном числе на севере Тионетского и Душетского уездов Тифлисской губ. Язык чеченцев был исследован Усларом и ак. Шифнером (см. Услар, «Этнография Кавказа. Языкознание. II», Тифлис, 1883; там же помещены в русс, переводе «Tchetschenzische Studien», академика Шифнера). В ближайшем родстве с чеченским находится язык неправильно названный тушинским, или тушским. Собственно тушинами называются горные грузины, живущие по верховьям Андийского-койсу (Тушинской Алазани) и отчасти на южном склоне Главного хребта, в верхней долине Кахетинской Алазани. Среди тушин в давние времена поселилось небольшое чеченское общество, называющее себя бацби (большая часть этих чеченцев, составлявших прежде цовское общество, перешла в недавнее время на Алазанскую равнину и поселилась близ сел. Ахмет). Язык этих чеченцев, названный академиком Шифнером, по примеру акад. Гюльденштедта, неправильно, тушским, происходит от чеченского, но в течение времени и под влиянием грузинского настолько разошелся с ним грамматически, что может считаться уже не наречием чеченского, но отдельным языком, близко родственным последнему (см. Шифнер, «Ueber die Thusch-Sprache», СПб., 1856). Многочисленные языки Дагестана, так наз. лезгинские, обнаруживают лингвистическое родство между собою. Некоторые из них более распространены, как, напр., аварский, кюринский, другие — менее (казикумухский, табасаранский); есть и такие, на которых говорят два-три селения. Все эти языки представляют множество говоров. Несмотря на капитальные труды по восточно-горским языкам барона П. Услара, о многих наречиях этой группы нет точных сведений, точно так же как не уяснены взаимные отношения некоторых языков, причисляемых к ней. Наиболее распространенным языком Дагестана может считаться аварский, употребляемый при взаимных сношениях почти всеми разноязычными лезгинскими племенами и обществами. Область его простирается в меридианном направлении через весь Дагестан, занимая нижнее течение Андийского-койсу, бассейны Аварского и Кара-койсу и южный склон Главного хребта почти на всем протяжении Закатальского окр. Всего гуще аварское население в Гунибском округе (в среднем Дагестане) и в Аварском (в зап. Дагестане). Материалы для изучения аварского языка: Schiefner, «Versuch liber das Awarische» (СПб., 1862); его же, «Awariscbe Texte» (в «Memoires de l’Acad. I. des sciences de St.-P.», VII S. T. XIX, № 6, 1873 r.); его же, «Ausfiihr. Bericht tiber Bar. R v. Uslars Awarische Studien» (СПб., 1872); П. Услар, «Этнография Кавказа. Языкознание. III. Аварский яз.» (Тифлис, 1889; грамматика, образование языка и сборник слов); «Аварские сказки и песни», собранный Айдемиром Чиркеевским (литограф., Темир-Хан-Шура, 1867); «Аварские сказки», записал и перевел Биакай Абдулаев, в «Сборнике матер.» (XIV, отд. II, стр. 73—134). Лакский, или казикумухский, язык распространен в пределах Кази-Кумухского округа, хотя здесь существуют и аулы, населенные представителями других языков: аварского, тюрко-азербайджанского и других. Жители одного селения Арчи говорят особым языком, приближающимся к аварскому. Лакский или казикумухский язык исследован П. Усларом («Этнография Кавказа. IV. Лакский язык», Тифлис, 1890) и акад. Шифнером («Ausf. Bericht liber Bar. R v. Uslars Kasikumiiikische Studien» СПб., 1866). Кюринский язык распространен по обоим берегам р. Самура в южн. Дагестане, а также в Кубинском у. Бакинской губ. и в некоторых селениях Нухинского у, Елисаветпольской губ. С кюринским языком, по словам туземцев, сродны наречия рутулъцев и цахурцев, живущих в верхней части бассейна Самура. О кюринском языке см. Schiefner («Ausf. Bericht tiber Bar. R v. Uslars Kurinische Studien» СПб., 1873); Л. П. Загурского, «Заметки о кюринском языке» (в VIII вып. «Сборник сведений о Кавказские языки горцах», Тифлис, 1875); кн. Лионидзе и С. Султанов, «Кюринские тексты» («Сборник материалов для описания и пр.» XIV, отд. 2-й). Говоры горцев восточной части Дагестана, живущих главным образом в Даргинском округе и в пограничных частях ТемирХан-Шуринского, Кайтаго-Табасаранского и Кази-Кумухского, представляются наречиями одного языка, не имеющего общего названия. В виду наибольшей плотности населения, говорящего этим языком, в Даргинском округе, его можно назвать даргинским (или, по Вейденбауму, даргинско-кайтагским). Наречия этого анонимного языка соединяются (Загурским) в три группы: акушинскую (распространенную в Даргинском округе), кайтагскую (занимающую часть Кайтаго-Табасаранского округа) и вуркунскую (в среднем Дагестане). Из всех этих наречий Услар исследовал только одно, принадлежащее к кайтагской группе и названное им хюркилинским языком. Шифнер изменил это название в хюрканский язык. См. П. Услар, «Этнография Кавказа. Языкознание. V. Хюркилинский язык» (Тифлис, 1892); Schiefner, «Ausf. Bericht iiber Bar. P. v. Uslars Hiirkamsche Studien» (СПб., 1871). Песни жителей Цудахарского селения близ Гуниба, говорящих на хюркилинском языке, напечатаны Б. Далгатом в «Сборн. материалов для описания и пр.» (вып. XIX, отд. 2). Яз. жителей аула Кубани (в верхнем Кайтаге), принадлежащий, по мнению Л. П. Загурского, к вуркунской группе даргинских языков, еще недостаточно исследован. К таким же малоисследованным языкам вост.-горской группы принадлежит табасаранский, распространенный в южн. Дагестане, в бассейне р. Рубаса. На севере язык этот соприкасается с кайтагскими наречиями, на юге — с кюринскими, с запада к нему примыкает агульский язык (сродный, по показанию одних, с табасаранским, по показанию других — с кюринским), а на востоке область его отделяется от Каспийского моря прибрежной полосой, занятой тюркскими племенами. Вследствие близкого соседства и постоянных сношений с последними, табасаранцы усвоили себе их азербайджанское наречие и забывают понемногу свой родной язык. Исследование табасаранского языка было последним трудом бар. П. Услара, который не успел при жизни окончательно его обработать грамматически. Труд Услара продолжал Л. П. Загурский, но также не успел довести его до конца. К разряду народцев, ближайшее лингвистическое родство которых с другими восточно-горскими народами неизвестно, относятся еще: капучинцы в среднем Дагестане; крызцы, джекцы, будугцы и хиналугцы (названные так по названиям аулов). Джекцы, крызцы и будугцы (в Бакинской губ.), по показаниям туземцев, говорят наречиями кюринского языка; хиналугцы же, по отзывам кюринцев, говорят особым, непонятным для них наречием. Наконец, к восточно-горской группе причисляется удинский язык, сохранившийся в двух селениях Нухинского у. — Варташене и Ниже. Язык удинов, или удов, по исследованию акад. Шифнера, подходит ближе всего к кюринскому, но подвергся сильному влиянию татарского, а также заимствовал много армянских слов, под влиянием армяно-григорианской церкви, к которой принадлежит часть удинов (другие — православные). О языке удинском см. A. Schiefner, «Versuch iiber die Sprache der Uden» (СПб., 1863).

III. К западно-горской группе принадлежат языки абхазцев и черкесов. Абхазский язык, распадающийся на несколько наречий, распространен, по словам Вейденбаума, на низменной полосе между предгорьями Главного хребта и Черным морем, на пространстве приблизительно, от р. Охури до Гагринской теснины. Другая ветвь абхазцев, известная под названием абазинцев (абаза), живет, под разными наименованиями, в юговост. части Кубанской обл., более всего в Баталпашинском у. Из наречий абхазского языка исследовано одно бзыбское, бар. П. Усларом. См. его: «Этнография Кавказа. Языкознание. I. Абхазский язык» (Тифл., 1887); также A. Schiefner, «Ausf. Bericht liber Bar. P. v. Uslars Abcbasische Studien» (СПб., 1863). Черкесский яз., или адыгский яз., — яз. кабардинцев, живущих в Терской обл. (в Большой и Малой Кабарде), на равнинах бассейна Малки и по правому берегу Терека до р. Курпа. Другие общества, принадлежащие к адыгскому племени, живут, под разными наименованиями, разбросанно, в южной части Кубанской обл., к сев. от абазинцев. Многочисленнее прочих абадзехи, бжедухи; крайне мало, вследствие выселений в Турцию, осталось бесленивцев и шапсугов. По словам составителя кабардинской грамматики, Л. Г. Лопатинского, адыгский язык делится на три наречия: 1) нижнеадыгское (кяхское). Представителей этого наречия осталось по черкесским селениям, растянутым длинной полосой по Кубани, весьма немного; 2) среднеадыгское, или беслениевское, составляющее переходную ступень между нижнеадыгским и кабардинским; 3) верхнеадыгское, или кабардинское, на котором говорят кабардинцы, единственное черкесское племя, сохранившееся в целости и после массовых выселений в Турцию, вызванных окончанием кавказских войн. См. Люлье, «Словарь русско-черкесский, с краткой грамматикой» (Одесса, 1846); «Русско-кабардинский словарь с указателем и краткой грамматикой», состав. Л. Лопатинским (Тифлис, 1890); кабардинские тексты с русским переводом, изданы Л. Лопатинским, в «Сборн. мат. и пр.» (вып. XII, 1891); П. Услар, «Черновые заметки о черкесском язык. Этнография Кавказа» (Тифлис 1887, I, отд. II). К западно-горской группе принадлежит и язык убыхов, прежде занимавших часть прибрежья Черного моря, приблизительно между реками Хоста и Шахе, но затем почти поголовно ушедших в Турцию. О языке убыхов см. «Краткие заметки» Услара, в «Этнография Кавказа. Языкознание. I» (1887, отд. II). Вообще, взаимные родственные отношения языков, входящих в состав восточно-горской и зап. групп, еще далеко не уяснены наукой. Изучение этих языков затрудняется их звуками, которых артикуляция трудно достижима для нетуземцев, и своеобразным грамматическим строем, отличным от строя индоевропейских языков. Притом горские языки распадаются на множество наречий и говоров. Известный лингвист Фридрих Мюллер, изучавший строение некоторых кавказских языков по трудам Шифнера, предлагает следующую классификацию: А) Северно-кавказские языки: 1) абхазский и черкесский, 2) аварский, казикумухский арчийский, хюрканский (хюркилинский), кюринский, удинский, чеченский. Б) Южно-кавказские языки: грузинский, мингрельский, лазский, сванетский. Южно-кавказские языки представляют группу, которую можно назвать лингвистической семьей; но северно-кавказские не могут быть названы одной семьей, ввиду значительных различий их между собою и в формальном, и в лексическом отношений, хотя между ними наблюдаются и крупные сходства, напр. в обозначении родов, падежей, в некоторых чертах спряжения и проч. Отношение языков северно-кавказских к южно-кавказским остается до сих пор вопросом открытым (см. Fr. Muller, «Grundriss der Sprachwissenschaft», III т., II отд., В., 1887). Языки Кавказа, не входящие в состав картвельской семьи и обеих групп восточно-горской и западно-горской, принадлежат к семьям индоевропейской и урало-алтайской. К индоевропейской семье, именно к иранской ее ветви, принадлежат: а) язык осетинский, которым говорят осетины, живущие в Терской обл., в центральной части Кавказского хребта, в долинах, орошаемых отчасти средним течением Терека и притоками его с левой стороны. Часть этого народа живет и по ту сторону хребта, в верховьях Лиахвы, Ксанки, Риона, в Тифлисской и Кутаисской губ. Из современных живых иранских языков осетинский сохранил наиболее старины в своей фонетике и морфологии. Осетины по северную сторону хребта говорят на двух наречиях: иронском (тагаурском) и дигорском. Говор закавказских осетин представляет поднаречие иронского (см. Вс. Миллер, «Осетинские этюды», М., 1881—1887, где приведена и вся литература по изучению этого языка), б) Татский язык — наречие, близкое к новоперсидскому; таты живут главным образом в Бакинской губ., особенно в уездах Бакинском и Кубинском, а также в южном Дагестане — в Кайтаго-Табасаранском округе.

См. Е. Berezine, «Kecberches sur les dialectes persans»; Dorn u. Mirza-Schafy, «Beitr. zur Kenntniss der Iranischen Sprachen» (ч. I, СПб., 1860). Поднаречие татского яз. представляет язык кавказск. евреев горцев (см. Горские евреи). Материалы для изучения еврейско-татского языка (тексты и словарь) изданы В. Ф. Миллером (СПб., 1892); в) Персидский язык, которым говорят персияне, живущие в Бакинской губернии, в Тифлисе и в городах Терской области, г) Талышинский язык, представляющий одно из персидских наречий, распространен в Ленкоранском у. (см. Рисе, «О талышинцах, их образе жизни и языке», в «Записках кавказск. Отд. И. Р. Геогр. Общ.», 1855, кн. III). д) Курдский язык, хотя и близкий к новоперсидскому, но имеющий право на название самостоятельного языка. Курды живут на юге Закавказья, главным образом в Эриванской губ., Карсской обл. и некоторых уездах Елисаветпольской. В курдском языке различают два наречия: курманджийское и заза. Первое наречье принадлежит курдам, живущим в пределах России. О языке курдов см. П. Лерх, «Исследования об иранских курдах» (СПб., 1857); A. Chodzko, «Etudes philologiques sur la langue kurde» (Пар., 1857); A. Saba, «Dictionnaire kurde-fran^ais» (СПб., 1879); F. Justi, «Kurdische Grammatik» (1880); С. Егиазаров, «Курманджийские тексты» (в XIII кн. «Зап. Кавказ. Отд. И. Р. Геогр. Общ.», 2 вып., Тифлис, 1884); Л. П. Загурский (совместно с С. Егиазаровым), «Курманджийско-русский и русско-курманджийский словари» (в XII кн. «Зап. Кавк. Отд. Имп. Русск. Геогр. Общ.», вып. 2). К индоевропейской семье, но к отдельной ее ветви, принадлежит язык армянский, на разных говорах которого говорят армяне в губ. Эриванской, Елисаветпольской, Бакинской, обл. Карсской и во многих городах Кавказского края. Далеко не все поднаречия и говоры живого армянского языка на Кавказе достаточно изучены. См. Патканов, «Исследования о диалектах армянского языка» (СПб., 1869); А. Томсон, «Лингвистические исследования. Очерк ахалцихского говора» (I, 1887); его же, «Историческая грамматика современного армянского языка г. Тифлиса» (СПб., 1890). Новогреческим языком говорят греки, живущие отдельными селениями в Тифлисской губ., в Черноморском крае и Карсской обл. На сев. Кавказе есть греческие поселения в Кубанской обл. и Ставропольской губ. Кроме перечисленных языков индоевропейская семья на Кавказе представлена еще языками русским, польским, чешским (в Черноморском окр.), литовским, немецким и молдаванским (в Черноморском окр.). Народы монгольской расы на Кавказе принадлежат к двум отраслям уралоалтайского семейства языков: монгольской и тюрко-татарской. Представителями первой являются калмыки, кочующие в степях Ставропольской губ. к Ю от В. Маныча (Болыпедербетовский улус). Часть калмыков кочует по временам в степях на лев. берегу Терека, в Грозненском окр. Народы, говорящие языками тюрко-татарской семьи на Кавказе, могут быть разделены на 2 группы: а) тюркские народы, живущие на сев. Кавказе, и б) закавказские тюркские народы. К первой группе принадлежать языки: а) ногайский, которым говорят ногайцы, живущие между рр. Кумой и Тереком и при устье Сулака; кроме того небольшие поселения их находятся близ Пятигорска и при слиянии Зеленчука с Кубанью; б) трухменский — язык трухмен (трухмян, туркмен), кочующих в Ставропольской губ. у нижнего течения Калауса и Кумы; в) карачаевский, весьма близкий к ногайскому, — язык тюркских горцев, живущих у верховьев Кубани и речек, впадающих в Кубань; г) язык так наз. горских, или кабардинских, татар, близкий к карачаевскому и ногайскому. Горские общества, говорящие этим языком: балкарцы (или малкарцы), бизинги и хуламцы (в верхнем течении Черека), чегемцы (в ущелье р. Чегема) и урсубиевцы (в ущелье р. Баксана); д) кумыкский — язык кумыков, занимающих северную часть дагестанского прибрежья Каспийского моря приблизительно от устья Терека до Дербента. О языке кумыков, близком к языку ногайскому, можно судить по кумыкским текстам, изд. в «Сборн. мат. и пр.» (вып. XVII, отд. III, 1893; там же, «Русско-кумыкский словарь» М. Г. Афанасьева и «Кумыкскорусский словарь» М. В. Мохира). К закавказским тюркским языкам принадлежат: а) язык так наз. адербейджанских татар, составляющих главную массу населения восточной половины Закавказья. Это тюркское наречие, подвергшееся сильному влиянию персидского языка, называется адербейджанским по имени персидской провинции, пограничной с Закавказьем. Простота и доступность сделали это наречие международным языком для всего восточного Закавказья: б) язык турок (османлы), живущих в юго-западной части Закавказья, именно в Карсской обл., Артвинском и Батумском окр., Ахалцихском и Ахалкадакском уу.; в) язык туркмен (таракаманцев); этот тюркский народ, отличающийся по наречию от турок-османлисов, вышел из Турции и живет в нескольких селениях в Карсской обл. и Ахалцихском у.; г) язык карапапахов, как называют закавказских татар, перешедших в Карсскую обл. из пограничных губерний Закавказья. Научного, исследования большинства тюрко-татарских языков Кавказа еще не существует. Единственным представителем финской ветви служит на Кавказе язык эстов, которые лишь недавно в незначительном числе поселились в Александровском у. Ставропольской губ. и в Черноморском окр. К индийской ветви индоевропейской семьи относятся наречия цыган, оседлых и бродячих, известных в крае под названиями боша и Карачи. О языке их см. П. Патканов, «Цыганы. Несколько слов о наречиях закавказских цыган: боша и Карачи» (СПб., 1887). О классификации кавказских народов по языку, кроме названных выше сочинений, см. еще: Л. П. Загурский, «Этнологическая классификация народов» (приложение к «Кавказскому Календарю» на 1888); Е. Г. Вейденбаум, «Путеводитель по Кавказу». Отд I: «Очерк этнографии» (Тифлис, 1888)" [Миллер Всеволод. Кавказские языки / В. Миллер // Энциклопедический словарь. СПб.: Брокгауз Ф. А. и Ефрон И. А., 1890—1916].

6. Изучите словарную статью, написанную Н. 3. Гаджиевой. Расскажите: а) об основных этапах изучения тюркских языков; б) на какие группы делятся тюркские языки; в) о фонетических, морфологических, синтаксических и других особенностях языков тюркской семьи. Что вы узнали нового о тюркских языках?

«Тюркские языки — семья языков, на которых говорят многочисленные народы и народности СССР, Турции, часть населения Ирана, Афганистана, Монголии, Китая, Румынии, Болгарии, Югославии и Албании. Вопрос о генетическом отношении этих языков к алтайским языкам находится на уровне гипотезы, которая предполагает объединение тюркских, тунгусоманьчжурских и монгольских языков. По мнению ряда ученых (Е. Д. Поливанов, Г. Й. Рамстедт и др.), рамки этой семьи расширяются включением корейского и японского языков. Существует также урало-алтайская гипотеза (М. А. Кастрен, О. Бетлингк, Г. Винклер, О. Доннер, 3. Гомбоц и др.), согласно которой тюркские языки, а также другие алтайские языки составляют вместе с финно-угорскими языками урало-алтайскую макросемью. В алтаистической литературе типологическое сходство тюркских, монгольских и тунгусо-маньчжурских языков иногда принимается за генетическое родство. Противоречия алтайской гипотезы связаны, во-первых, с нечетким применением сравнительно-исторического метода при реконструкции алтайского архетипа и, во-вторых, с отсутствием точных методов и критериев для дифференциации исконных и заимствованных корней.

Формированию отдельных тюркских языков предшествовали многочисленные и сложные миграции их носителей. В 5 в. началось движение из Азии в Прикамье гурских племен; с 5—6 вв. стали продвигаться в Среднюю Азию тюркские племена из Центральной Азии (огузы и др.); в 10—12 вв. расширился диапазон расселения древних уйгурских и огузских племен (из Центральной Азии в Восточный Туркестан, Среднюю и Малую Азию); происходила консолидация предков тувинцев, хакасов, горных алтайцев; в начале 2-го тысячелетия киргизские племена с Енисея переселились на нынешнюю территорию Киргизии; в 15 в. консолидировались казахские племена.

По современной географии распространения выделяются тюркские языки следующих ареалов: Средней и Юго-Восточной Азии, Южной и Западной Сибири, Волго-Камья, Северного Кавказа, Закавказья и Причерноморья. В тюркологии имеется несколько классификационных схем. В. А. Богородицкий разделил тюркские языки на 7 групп: северо-восточную (якутский, карагасский и тувинский языки); хакасскую (абаканскую), в которую включались сагайский, бельтирский, койбальский, качинский и кызыльский говоры хакасского населения региона; алтайскую с южной ветвью (алтайский и телеутский языки) и северной ветвью (диалекты т. н. черневых татар и некоторые другие); западно-сибирскую, куда включены все диалекты сибирских татар; поволжско-приуральскую (татарский и башкирский языки); среднеазиатскую (уйгурский, казахский, киргизский, узбекский, каракалпакский языки); юго-западную (туркменский, азербайджанский, кумыкский, гагаузский и турецкий языки). Лингвистические критерии этой классификации не отличались достаточной полнотой и убедительностью, так же как и чисто фонетические признаки, положенные в основу классификации В. В. Радлова, выделявшего 4 группы: восточную (языки и диалекты алтайских, обских, енисейских тюрок и чулымских татар, карагасский, хакасский, шорский и тувинский языки); западную (наречия татар Западной Сибири, киргизский, казахский, башкирский, татарский и, условно, каракалпакский языки); среднеазиатскую (уйгурский и узбекский языки) и южную (туркменский, азербайджанский, турецкий языки, некоторые южнобережные говоры крымскотатарского языка); якутский язык Радлов выделял особо. Ф. Е. Корш, впервые привлекший в качестве оснований для классификации морфологические признаки, допускал, что тюркские языки первоначально разделились на северную и южную группы; позднее южная группа распалась на восточную и западную. В уточненной схеме, предложенной А. Н. Самойловичем (1922), тюркские языки распределены на 6 групп: р-группа, или булгарская (в нее включался также и чувашский язык); д-группа, или уйгурская, иначе северо-восточная (помимо древнеуйгурского в нее вошли тувинский, тофаларский, якутский, хакасский языки), таугруппа, или кыпчакская, иначе северо-западная (татарский, башкирский, казахский, киргизский языки, алтайский язык и его диалекты, карачаево-балкарский, кумыкский, крымскотатарский языки), таг-лык-группа, или чагатайская, иначе юго-восточная (современный уйгурский язык, узбекский язык без его кыпчакских диалектов); таг-лы-группа, или кыпчакскотуркменская (промежуточные говоры — хивинско-узбекские и хивинско-сартские, утратившие самостоятельное значение); ол-группа, иначе юго-западная, или огузская (турецкий, азербайджанский, туркменский, южнобережные крымскотатарские диалекты).

В дальнейшем предлагались новые схемы, в каждой из них была попытка уточнить распределение языков по группам, а также включить древнетюркские языки. Так, например, Рамстедт выделяет 6 основных групп: чувашский язык, якутский язык, северная группа (по А. М. О. Рясянену — северо-восточная), к которой отнесены все тюркские языки и диалекты Алтая и прилегающих районов; западная группа (по Рясянену — северо-западная) — киргизский, казахский, каракалпакский, ногайский, кумыкский, карачаевский, балкарский, караимский, татарский и башкирский языки, к этой же группе отнесены и мертвые куманский и кыпчакский языки; восточная группа (по Рясянену — юго-восточная) — новоуйгурский и узбекский языки; южная группа (по Рясянену — юго-западная) — туркменский, азербайджанский, турецкий и гагаузский языки. Некоторые вариации подобного типа схем представляет классификация, предложенная И. Бенцингом и К. Г. Менгесом.

В основе классификации С. Е. Малова лежит хронологический принцип: все языки делятся на «старые», «новые» и «новейшие».

Принципиально отличается от предыдущих классификация Н. А. Баскакова; согласно его принципам, классификация тюркских языков есть не что иное как периодизация истории развития тюркских народов и языков во всем многообразии возникавших и распадавшихся мелких родовых объединений первобытного строя, а затем крупных племенных объединений, которые, имея одно происхождение, создавали общности, различные по составу племен, а следовательно, и по составу племенных языков.

Рассмотренные классификации, при всех их недостатках, помогли выявить группы тюркских языков, генетически связанных наиболее близко. Обосновано особое выделение чувашского и якутского языков. Для разработки более точной классификации необходимо расширение набора дифференциальных признаков с учетом чрезвычайно сложного диалектного членения тюркских языков. Наиболее общепринятой схемой классификации при описании отдельных тюркских языков остается схема, предложенная Самойловичем.

Типологически тюркские языки относятся к агглютинативным языкам. Корень (основа) слова, не будучи отягощен классными показателями (классного деления имен существительных в тюркских языках нет), в им. п. может выступать в чистом виде, благодаря чему становится организующим центром всей парадигмы склонения. Аксиальная структура парадигмы, т. е. такая, в основе которой лежит один структурный стержень, оказала влияние на характер фонетических процессов (тенденция к сохранению четких границ между морфемами, препятствие к деформации самой оси парадигмы, к деформации основы слова и т. д.). Спутником агглютинации в тюркских языках является сингармонизм.

Наличие гармонии гласных и связанное с ней противопоставление переднеязычных согласных заднеязычным, отсутствие в исконно тюркских словах сочетаний нескольких согласных в начале слова, на стыках морфем или в абсолютном исходе слова, особая типология слогов обусловливают относительную простоту дистрибутивных отношений фонем в тюркских языках.

Более последовательно проявляется в тюркских языках гармония по признаку палатальности — непалатальности, ср. тур.

ev-ler-in-de «в их домах», карачаево-балк. бар-ай-ым «пойду-ка» и т. п. Губной сингармонизм в разных тюркских языках развит в разной степени.

Существует гипотеза о наличии для раннего общетюркского состояния 8 гласных фонем, которые могли быть краткими и долгими: а, ё (редуцированный), о, у, 6, у, ы, и. Спорным является вопрос, было ли в тюркских языках закрытое /е/. Характерной особенностью дальнейшего изменения древнетюркского вокализма является утрата долгих гласных, охватившая большинство тюркских языков. Они в основном сохранились в якутском, туркменском, халаджских языках; в других тюркских языках сохранились лишь их отдельные реликты.

В татарском, башкирском и древнечувашском языках произошел переход /а/ в первых слогах многих слов в лабиализованное, отодвинутое назад /а/, ср. *кара «черный», др.-тюрк., казах, кара, но тат. кара; *ат «лошадь», др.-тюрк., тур., азерб., казах, ат, но тат., башк. ат и т. д. Произошел также переход /а/ в лабиализованное /о/, типичный для узбекского языка, ср. *баш «голова», узб. бош. Отмечается умлаут /а/ под влиянием /и/ следующего слога в уйгурском языке (ети «его лошадь» вместо аты); сохранилось краткое ё в азербайджанском и новоуйгурском языках (ср. *кёл- «приходи», азерб. гёл'-, уйгур, кёли пр.). Для татарского, башкирского, хакасского и отчасти чувашского языков характерен переход ё > и, ср. *ёт «мясо», тат. ит. В казахском, каракалпакском, ногайском и карачаевобалкарском языках отмечается дифтонгоидное произношение некоторых гласных в начале слова, в тувинском и тофаларском языках — наличие фарингализованных гласных.

Консонантизм тюркских языков может быть представлен в виде таблицы:

Смычные Q кг т д п б Щелевые (спиранты) f j Г' з з'.

Аффрикаты ч дж Сонорные Ng л р н м Т. н. огузские языки допускают звонкие смычные в анлауте; кыпчакские языки допускают смычные в этой позиции, но глухие смычные преобладают.

В процессе изменения согласных в тюркских языках звуки с более или менее сложной артикуляцией подвергались упрощению или превращались в звуки другого качества: исчезли билатеральный /л/ и межзубный /з/; велярный /q/ в ряде языков превратился в обычный среднеязычный /к/ или /х/ (ср. *qapa «черный», орхонское кара, казах., каракалп., карачаевобалк., уйгур qapa, но тур. кара, чуваш, хура). Распространены случаи озвончения согласных в интервокальной позиции (характерные для чувашского языка и в особенности для тюркских языков Сибири), многочисленные ассимиляции согласных, особенно в аффиксах, переход к > ч и т > ч перед гласными переднего ряда (ср. диалекты азерб., тур., уйгур, языков: чим < ким «кто»). Наблюдаемое во многих тюркских языках изменение начального йв аффрикату также объясняется внутренними закономерностями развития тюркских языков. Ср. *йёр «земля», азерб. йёр, кирг. жер (где /ж/ обозначает звонкую аффрикату), хакас, чир, тув. чер. В других случаях изменения звуков могут возникать под воздействием соседних неродственных языков: таковы радикальные изменения тюркского консонантизма в якутском, а также в известной мере в чувашском, появление придыхательных смычных в некоторых тюркских языках Кавказа и Сибири.

Категория имени во всех тюркских языках, кроме якутского, имеет 6 падежей. Им. п. не маркирован, род. п. оформляется показателямиын / -ин, вин. п. -ы / -и, -ны / -ни, в некоторых языках наличествуют аффкисы род. п. и вин. п. с начальнымн, дат.-направит. п. -ка / -гёа / -ё, местный п. -та / -те, -да / -дё, исходный п. -тан / -тён, -дан / -дён; в языках, где развиты процессы ассимиляции, имеются варианты аффикса род. п. — тын / -дын, аффикса вин. п. -ты / -ды и т. п. В чувашском языке в результате ротацизмазв интервокальном положении возникли варианты исходного и местного падежейра иран; дат.- вин. п. в этом языке совмещен в одном показателеа / -е, -на / -не.

Во всех тюркских языках множественное число выражается при помощи аффиксалар / -лер, за исключением чувашского языка, где эту функцию имеет аффикссем. Категория принадлежности передается при помощи системы личных аффиксов, присоединяемых к основе.

В состав числительных входят лексические единицы для обозначения чисел первого десятка, для чисел двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят, сто, тысяча; для чисел шестьдесят, семьдесят, восемьдесят и девяноста употребляются сложные слова, первая часть которых представляет фонетически видоизмененные названия соответствующих единиц первого десятка. В некоторых тюркских языках образовалась иная система обозначения десятков по схеме «название единицы первого десятка + он „десять“», ср. хакас, алт-он «шестьдесят», якут, тбртуон «сорок».

Указательные местоимения в тюркских языках отражают 3 плана расположения предметов в пространстве: ближайший к говорящему (напр., тур. bu, чуваш, ку «этот»), более удаленный (тур. su, кирг. ошол «вот тот»), наиболее удаленный (тр. о, кирг. ал «тот»).

Парадигма личных местоимений включает формы трех лиц ед. и мн. ч., при их склонении в ряде языков происходят изменения гласного основы в дат.-направит, п. ед. ч., ср. тур. ben «я», но: Ьапа «мне», кирг. мен «я», но мага «мне» и т. д.

Существует 2 основы вопросительного местоимения: ср. узб., ногайское ким «кто», кимлар «кто» (по отношению к лицам), нима «что», нималар «что», ногайское не «что» (по отношению к предметам).

В основе возвратных местоимений лежат самостоятельные имена существительные. Напр. оз «нутро», «сердцевина» (в большинстве языков), азерб., кирг. бзум «я сам»; в шор., хакас., тув., алт. и тофалар. языках соответственно используется слово «тело», ср. шор. позым, тув. бодум, алт. 6ojbiM «я сам», в якут, языке — слово бээйээ «тело», ср. якут, бээйэм «я сам», в тур. и гагауз, языках — слово kendi, ср. тур. kendim «я сам» и т. д.

В системе спряжения глагола актуализуются 2 типа личных окончаний. Первый тип — фонетически видоизмененные личные местоимения — выступают при спряжении глагола в настоящем и будущем времени, а также в перфекте и плюсквамперфекте. Второй тип окончаний, связанный с притяжательными аффиксами, используется в прошедшем времени нады и условном наклонении.

Наиболее распространена форма настоящего времени наа, имеющая иногда и значение будущего времени (в тат., башк., кумык., крымскотат. языках, в тюркских языках Средней Азии, диалектах татар Сибири). Во всех тюркских языках имеется форма настояще-будущего времени наар / -ыр. Для турецкого языка характерна форма настоящего времени науог, для туркменского языка найар. Форма настоящего времени данного момента намакта / -махта / -мокда встречается в тур., азерб., узб., крымскотат., туркм., уйгур., каракалп. языках. В тюркских языках проявляется тенденция к созданию особых форм настоящего времени данного момента, образуемых по модели «деепричастие наа илиып + форма настоящего времени определенной группы вспомогательных глаголов».

Общетюркская форма прошедшего времени нады отличается семантической емкостью и видовой нейтральностью. В развитии тюркских языков постоянно проявлялась тенденция к созданию прошедшего времени с видовыми значениями, в особенности обозначающих длительное действие в прошлом (ср. неопределенный имперфект типа караим, алыр едим «я брал»). Во многих тюркских языках (в основном кыпчакских) существует перфект, образуемый путем присоединения личных окончаний первого типа (фонетически видоизмененных личных местоимений) к причастиям накан / -ган. Этимологически родственная форма наан существует в туркменском языке и наны в чувашском языке. В языках огузской группы распространен перфект намыш, в якутском языке этимологически родственная форма набыт. Плюсквамперфект имеет ту же основу, что и перфект, сочетаемую с формами основ прошедшего времени вспомогательного глагола «быть».

Во всех тюркских языках, кроме чувашского языка, для будущего времени (настояще-будущего) существует показательыр / -ар. Для огузских языков характерна форма будущего категорического времени нааджак / -ачак, она распространена также в некоторых языках южного ареала (узбекском, уйгурском).

Помимо изъявительного в тюркских языках имеется желательное наклонение с наиболее распространенными показателямигай (для кыпчакских языков), -а (для огузских языков), повелительное со своей парадигмой, где чистая основа глагола выражает повеление, обращенное ко 2 л. ед. ч., условное, имеющее 3 модели образования с особыми показателями: -са (для большинства языков), -cap (в орхонских, др.-уйгур, памятниках, а также в тюркских текстах 10—13 вв. из Восточного Туркестана, из современных языков в фонетически трансформированном виде сохранилась только в якутском), -сан (в чувашском языке); долженствовательное наклонение встречается главным образом в языках огузской группы.

Тюркские языки имеют действительный (совпадающий с основой), страдательный (показательл, приелединяеый к основе), взаимный (показательш) и понудительный (показатели разнообразны, наиболее частыдыр / -тыр, -т, -ыз, -гыз) залоги.

Глагольная основа в тюркских языках индифферентна к выражению вида. Видовые оттенки могут иметь отдельные временные формы, а также особые сложные глаголы, видовую характеристику которым придают вспомогательные глаголы.

Отрицание в тюркских языках имеет различные показатели для глагола (аффиксма < -ба) и имени (слово дейил «нет», «не имеется» для огузских языков, эмес — в том же значении для кыпчакских языков).

Модели образования основных типов словосочетаний — как атрибутивных, так и предикативных — в тюркских языках едины; зависимый член предшествует главному. Характерной синтаксической категорией в тюркских языках является изафет: этот тип отношений между двумя именами пронизывает всю структуру тюркских языков.

Именной или глагольный тип предложения в тюркских языках определяется характером грамматического выражения сказуемого. Модель простого именного предложения, в котором предикативность выражается аналогами связки (аффиксами сказуемости, личными местоимениями, различными предикативными словами), является общетюркской. Количество объединяющих тюркские языки типов глагольного предложения с морфологическим опорным членом относительно невелико (форма прошедшего времени нады, настояще-будущее время наа); большинство типов глагольного предложения складывалось в зональных общностях (ср. закрепившийся за кыпчакским ареалом тип глагольного предложения с формирующим членом наган или тип с формирующим членом намыш, свойственный огузскому ареалу, и т. п.). Простое предложение в тюркских языках является преобладающей синтаксической структурой; оно стремится включить в себя такие заменители придаточных предложений, структура которых не противоречила бы правилам его построения. Различные подчинительные отношения передаются причастными, деепричастными, глагольно-именными конструкциями.

В строе тюркских языков были заложены условия и для развития союзных предложений. В развитии сложных предложений союзного типа сыграло известную роль влияние арабского и персидского языков. Постоянный контакт носителей тюркских языков с русскими также способствовал развитию союзных средств (напр., в татарском языке).

В словообразовании тюркских языков преобладает аффиксация. Существуют также способы аналитического словообразования: парные имена, редупликация, составные глаголы и т. д.

Древнейшие памятники тюркских языков датируются 7 в. Письменность всех тюркских языков СССР с конца 30-х — начала 40-х гг. основана на русской графике. Турецкий язык пользуется алфавитом на латинской основе" [Гаджиева Н. 3. Тюркские языки / Н. 3. Гаджиева. // Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990. С. 527—529].

7. Изучите статью Л. П. Ефановой «Культурологический и регионоведческий аспекты в работе по ономастике» и охарактеризуйте особенности изучения северокавказской ономастики.

«Исходя из того, что словесность — не область предметных знаний, а составная часть культуры, мы подчеркиваем, что основная цель обучения русскому языку — приобщение к национальной культуре. И в этом плане ономастикой (шесть основных онимических полей, концентрирующихся вокруг именника этноса или его части, длительное время живущей на одной территории) — прекрасный материал, сосредоточивающий в себе не только возможности шлифования лингвистической компетенции (доисторические фонетические процессы, словои формообразовательные закономерности), но и мировидение части этноса, его историю, философию, в конечном счете — духовную культуру, ибо это историческая память народа, его традиции, оценки, обычаи, предпочтения и миропорядок.

Военные действия и «ползучая колонизация» Предкавказья в ходе и после Кавказских войн привели в движение пласты российского этноса, до того не находившиеся в непосредственном контакте. Переселенцы с юга, севера, центра России, с Украины, Запорожские и линейные казаки столкнулись, кроме того, с духовной и бытовой культурой тюркоязычных народов, кочевавших в Предкавказье до этого. Сплав культур при явном превалировании одной составляющей обусловил даже неповторимость усадеб, например, в селах Константиновском, Тахте, Птичьем, х. Польском, Веселом, ст. Кармалиновской и Темнолесской. И здесь мы сталкиваемся с первой проблемой, от которой многие годы безграмотно отмахивались: диалекты Ставропольского края, их красота, лексическое богатство, обилие мотивированной лексики, внутренняя форма которой делает слово явным и самодостаточным: липэнь — крупный снег с дождем; огуда — огурец. Глубоко запрятанное в памяти старшего поколения, диалектное слово ждет своего часа. Учащиеся под руководством учителя могут выявлять фонетические, грамматические, лексические черты местного говора, сопоставлять их с литературным языком, и это даст истинную региональную и культурологическую составляющую в работе словесника любого уровня.

Аксиологическая связь «имя — культура» относится к числу признанных универсалий, ибо в ономастической картине мира воплощается не только характер культуры этноса в целом, но и отдельного человека-имядателя как языковой личности: в наивной картине мира потомственного земледельца (а именно эта часть населения России составила основной пласт переселенцев в Предкавказье) главным по аксиологической шкале является то, что может произвести ощущение. Этим как раз и объясняется открытая оценочность уличного, семейного, группового, поселкового, регионального прозвища и «теплая» тональность наивного географизма микротопонимов и топонимов (Кругленький лесок, Вшивый пруд, Норовистая корова — Казачка, поляна Ясная, хутор Доброжеланный, Веселая Роща, улица Сиреневая). С полным основанием можно говорить и об особенностях ментальности этноса, выявляющейся через названия населенных пунктов: Урожайное, Обильное, Покойное, Прохладное, Изобильное, Дивное, Привольное, Благодатное, Отрадное. Иными словами, просматривается тип «общей памяти» для топонимикона, а также его получателя и пользователя — скрытый «образ аудитории», т. е. вся свернутая система звеньев коммуникативной цепи.

Лежащие в основе пространственной семиотики законы симметрии (в принципе не свойственные естественным языкам) при построении топонимического текста вносятся имядателем в его структуру, и вновь возникающая органическая единство выявляет, содержит в себе исходно чуждые языку принципы: смысловое поле расподается на отдельные, замкнутые в себе пространства, между которыми существуют отношения подобия: Надзорное — Недреманная — Извещательный — Ставрополь — Московское — Донское // Безопасное — Ключевка — Подлесная — Подлужная // Лесные Ключи — Казинка. Возникает неповторимая стилистика и свобода стилистического выбора регистра, который в нашем случае задается не коммуникативной ситуацией, а условиями Кавказских войн и поликультурной ситуацией, которая приобретает дополнительную значимость при декодировании или фольклорной ремотивации топонимов: Ведьмины выпасы, Чертов палец, Шайтаново озеро, Волчьи ворота, Чертово копыто, Черный и Темный лес. Магичность имянаречения, судьбоносность главного посыла «вручение себя во власть» определяли избирательность имядателей, их главенствующее невыраженное «ожидание» иконичности вновь возникающего текста — названий топообъектов. Национальные традиции и фольклор, религия и социальная идеология, модели воспитания и жизненного опыта, заданные личностью вождей, кумиров, героев, непосредственные ощущения и система ценностей, свойств характера и социальной среды, образа жизни и образов искусства — все это хранит в себе ономастикой, и корректно считать эту информацию — наша задача".

8. Изучите статью О. Н. Куликовской «Топонимия и микротопонимия Ставропольского края» и расскажите о проблеме освоения тюркизмов при изучении топонимических наименований.

«Сложный и длительный процесс истории заселения, взаимодействия групп разных народов и их языков отразились на топонимии Ставропольского края.

Установлено, что большинство топонимов Ставропольского края тюркские по своему происхождению. Русские географические названия являются наслоением на прежнюю тюркскую топонимику. Они распространены повсеместно и принадлежат мелким географическим объектам. Русские поселенцы селились на территории с уже сложившейся топонимикой и заимствовали существующие географические названия. Но в то же время русский язык не мог не повлиять на облик местных тюркских топонимов.

Объяснение многих топонимов тюркского происхождения затруднено потому, что они дошли до нас не в первоначальном, а в измененном, искаженном виде. Русские переселенцы восприняли в целостности местные названия, но вместе с тем несовершенство восприятия, записи и передачи незнакомых, труднопроизносимых и чуждых русской лексике тюркских названий не всегда способствовало сохранению их такими, какими они были первоначально: нарушался их грамматический статус, звуковой состав, названия наделялись русскими суффиксами и окончаниями, например, р. Кум-а (от тюрке, «кум» — песок. Кума вода среди песков), р. Кур-а (от тюрке, «куру» — сухой), Большой и Малый Гок (от «хок» — топкая грязь, солонец); р. Бешпагир-к-а (тюрке, «беш» — пять, «гирло» — поток, ручей).

Тюркские словообразовательные именные аффиксылы (-ле), -ти (-те), которые обозначают «наличие чего-либо», указывают на обилие, многочисленность, скопление, в названиях получили другую передачу, например, Ташлы («таш» — камень и «ташлы» — имеющей камень) — Ташла (река, текущая по камням), Джилы-су («джилы» — теплый, «су» — вода — «теплая вода») — Джуца, Юца (названия происходят от теплых источников).

В результате преобразований многие топонимы и микротопонимы стали существенно отличаться от первоначальных названий, например, Айгир превратился в Айгурку, Джилак — в Джинал, Егерлик — в Егорлык, Кокюрт — в Кукуртлы, Тшла — в Члу, Чокыр — в Чограй.

Некоторые из них в речевой практике русских были видоизменены и переосмыслены в результате сближения их со сходными по чисто внешнему звучанию русскими словами. Например, оз. Бейбала (название сохранилось на старых картах) было сближено с русским словом «буйвол» и стало называться Буйвола. По той же причине, на основе кажущегося сходства, название речки Барсуклы превратилось в Барсучки.

Все производные слова, которые возникли на основе заимствованных тюркских лексических единиц, прочно закрепились в топонимической системе Ставропольского края.

Анализ топонимического материала Ставропольского края показывает, что освоение тюркизмов — это сложный процесс заимствования иноязычных слов, их фонетической, грамматической и семантической адаптации в русском языке".