Реальность: структура и динамика

В результате изучения данной главы студент должен:

• • знать основные философские концепции природного мира и принципы его пространственной и временной структуризации, иметь представление об основных концепциях законов природы;
• • уметь различать вещи, свойства и отношения, определять типы законов, используемых в тех или иных философских и научных рассуждениях, оценивать перспективность их применения для решения познавательных и практических задач;
• • владеть навыками применения различных концепций закона в организации и реализации образовательных и исследовательских проектов.

Понятие и образ природы в истории философии и культуры

На первый взгляд природа есть непосредственно то, что мы наблюдаем. Мы осознаем природу как взаимодействие тел, цветов, звуков, запахов, прикосновений и других телесных чувств, которые располагаются во внешнем пространстве в виде множества самых разнообразных индивидуализированных объектов. Все вместе они составляют единый поток, изменяющийся во времени и представляющий собой некую систематизированную тотальность. Внешне природа представляется нам одномерной в том смысле, что в ней не нужно искать какой-либо скрытой внутренней истины, которая была бы принципиально отлична от ее непосредственной данности. Кажется, что для природы ее внешняя «видимость» и есть ее «действительность»; проблема познания природы состоит только в том, чтобы занять надлежащую позицию для наблюдения, и тогда можно будет увидеть все существующее в природе просто и непосредственно «как оно есть на самом деле» .

Современный человек твердо убежден в незыблемости по крайней мере наиболее фундаментальных законов природы, таких, например, как законы сохранения энергии, движения, массы и др. Вера в неизменность этих законов поддерживает потребность человека в постоянстве, устойчивости мира, а следовательно, и его собственной жизни. Однако такое представление имеет длительную историю, которую мы попробуем вкратце рассмотреть.

Идея природы возникает в глубокой древности. С самого начала она была связана с представлением о неком устойчивом порядке вещей. Первые натурфилософы стремились обнаружить этот порядок как незыблемый и вечный закон, регулирующий отношения между вещами. Греческий Логос, Рита индусов или Дао китайцев рассматривались ими как всеобъемлющие начала, которые, охватывая собой весь мир в целом, выступали по отношению ко всем единичным вещам как универсальные нормы. Понимание природы как нормы является, пожалуй, наиболее характерным для античной философии, как, впрочем, и для архаического сознания вообще.

Античный образ природы был, в сущности, драматическим. Древний грек воспринимал природный процесс как разворачивающийся по законам, подобным тем, по которым разворачивается действие античной трагедии. Все события рассматривались как единичные проявления универсальных принципов, а потому непременно должны были «сойтись» в некой заранее предопределенной точке. Все происходящее рассматривалось как имеющее предназначение и цель. Так, например, в аристотелевской механике каждая вещь устремлена к своему " естественному месту": тяжелые тела — вниз, легкие — вверх и т. д. Каждой вещи в этой «мировой трагедии бытия» была предписана определенная роль, которую она и разыгрывала. Идея безразличной к страданиям жестко предопределенной судьбы, влекущей трагическую коллизию к назначенному концу, одинаково проявлялась и в драматургии, и в философии. Ведь сущность трагедии не в несчастном финале, скорее, ее следует понимать как демонстрацию безразличного к человеческим бедам и радостям безжалостного хода вещей. Представление о неизбежной законосообразности каждого его шага является характерным и для античной трагедии, и для античной науки, трактующей законы природы примерно так же, как веления судьбы. Однако если мы в качестве основания для незыблемости закона полагаем веление судьбы, не просматривается ли тут присутствие некой властной воли, предписывающей миру определенный порядок? Но что это за воля? И где находится ее начало?

Мы привычно понимаем природу как данность, как нечто в высшей степени стабильное и постоянное; с другой стороны, в природе нет ничего совершенно устойчивого, она предстает перед нами как постоянное изменение. Мы мыслим мир природы как абсолютное постоянство, и в то же время видим, что ничего абсолютно постоянного в нем нет! Быть может, законы природы — это лишь наша идея, в которой находит свое выражение наше стремление считать мир упорядоченным, устойчивым? Но тогда закон природы (как, впрочем, и сама природа) есть не что иное, как специфический " миф о порядке мира" , и если это так, то возможны и иные представления о господствующем в мире порядке. Так ли это?

Мифологическое сознание склонно интерпретировать то, что мы называем явлениями природы, не как безразличные, но отношению к человеку стихийные события, а в строгом соответствии с принципом воздаяния, рассматривая благоприятные события как награду, а неблагоприятные как наказание. Миропонимание, основанное на нормативных отношениях, существенно отличается от каузального, хотя мифорелигиозное сознание долгое время было совершенно нечувствительно к этому различию. Оно склонно воспринимать и общественные законы, и законы природы как нормы, нарушение которых влечет неотвратимую кару, независимо от того, нарушено это правило человеком или природным объектом.

В древней Греции причина и вина обозначались одним и тем же словом — aitia. Формирование убежденности в существовании совершенно безличного природного порядка, которое составляет ядро классической рациональности, имеет долгую историю — от первых натурфилософов Древней Греции до метанаучных изысканий Галилея, Декарта и Ньютона, положенных в основу новоевропейского идеала точной науки. Решительный шаг к полному отделению каузальных законов от нормативных делает, возможно сам того не желая, Ньютон, когда придает закону природы универсальный характер. Он устанавливает связь между галилеевской механикой земных тел и небесной механикой Кеплера, доказывая, что движение планет и движение земных тел подчиняются единым законам, описываемым одними и теми же математическими формулами.

Новоевропейская «научная картина мира» как " мира природы" возникает в результате радикального изменения представлений о способе упорядоченности мира.

Можно сказать, что природа как каузальный порядок буквально создается в процессе становления науки, но и внутри самой науки существуют различия в понимании того, чем определяется этот фундаментальный миропорядок.

У философов, чьи труды лежали у истоков новоевропейской науки, можно обнаружить диаметрально противоположные взгляды на гносеологическое значение каузальных отношений.

Если вслед за Лейбницем признать, что причина «полностью репрезентирована» в следствии, это означает, что логика нашего познания должна быть так же последовательна и непрерывна, как и цепь причинно-следственных связей в природе. Если же придерживаться точки зрения Юма, согласно которой следствие отлично от своей причины, то это означает, что в познании возможны «разрывы», нелогичные переходы от одной теоретической системы к другой. Речь здесь идет не только о гносеологическом, но и о более фундаментальном — онтологическом различии между природой, логически мыслимой и эмпирически наблюдаемой: которая из них является истинной?

Так, астрономия XVIII века обнаруживает расхождение между математически вычисленными (строго эллиптическими) и реально наблюдаемыми (отклоняющимися от правильного эллипса) орбитами планет. Которую из этих орбит следует признать истинной? Ту, по которой планета действительно идет, испытывая возмущающие воздействия множества других небесных тел, или ту, по которой она должна идти согласно предписаниям математических вычислений?

Классическая наука склоняется к лейбницевской идее о гармонии математики и природы: «Сит Deus calculat, fit mundus» («Как Бог расчислил, так мир и устроен»). Но это положение есть не что иное, как определенный онтологический постулат, который неявно присутствует в фундаменте классической науки. Согласно этому постулату вся природа безоговорочно подчинена математически выраженным законам, действие которых проявляется в непреложности причинно-следственных отношений. В результате формируется и получает широчайшее распространение отношение к природе как к некому внеисторическому образованию. Ведь если «полная причина» всякого явления представлена в нем как «полное следствие», то это означает их эквивалентность. В свою очередь, эквивалентность причины и следствия означает обратимость времени, по крайней мере в логическом отношении. Другими словами, хотя физически вернуть прошлое невозможно, его логическая реконструкция не только возможна, но и составляет прямую обязанность человека науки.

При таком подходе логические и методологические принципы науки выступают как вневременные средства изучения столь же вневременных объектов, и сами начинают рассматриваться как неизменные по своей сути, хотя и постоянно совершенствующиеся. Их совершенствование ведет к прояснению, уточнению и детализации нашего знания природы и ее законов, но не меняет радикально характера этого знания. Рассматривая свой объект как вечный и неизменный, классическая наука стремится и своим формулировкам придать столь же «вечный и неизменный» характер. Ее целью становится создание некого вневременного фундаментального «свода законов», описывающих мир sub specie aeternitatis («с точки зрения вечности»). Этот лейбницевский идеал научной рациональности господствовал среди философов и методологов науки вплоть до середины XX века.

Так, еще в 1948 г. Бертран Рассел называл «наиболее вероятной» и «пока еще не опровергнутой» гипотезу, согласно которой хороший математик, обладающий достаточным знанием структуры мозга, мог бы точно предсказать словесную реакцию человека, читающего телеграмму (без знания смысла сообщения и языка говорящего).

За последние триста лет даже в обыденном сознании сложилось убеждение в том, что научный прогресс постоянно приближает нас к полной и завершенной истине, в которой мы, наконец, обретем исчерпывающее знание всех без исключения явлений природы. Только есть ли природа та " сама по себе существующая последняя данность", непреложные законы которой последовательно и неуклонно раскрывает наука? Или онтологические характеристики бытия природы задаются благодаря конструирующей деятельности нашего собственного мышления?

Различие между каузальным и нормативным миропорядком прежде всего состоит в следующем.

После нескольких столетий упорных попыток не только создать науку о природе, опирающуюся на идею чисто каузального порядка, но и построить на ее основе некую полностью свободную от ценностей «социальную физику», мы приходим к выводу о невозможности полной редукции нормативного порядка к каузальному. Однако и идея полного растворения каузального порядка в нормативном, по-видимому, также несостоятельна. Главное здесь — осознание сложности, разнопорядковости мира и, следовательно, невозможности найти некий «единственно верный» универсальный метод-отмычку, одинаково эффективно применимый к решению всех возникающих проблем.

* * *.

Итак, никакой заранее определенный мир человеку не дан. Перспектива, в которой мир раскрывается перед нами, зависит от выбранной точки зрения, но то, что мы увидим, зависит также и от избранного нами способа упорядочения «впечатлений» . С Нового времени начинается эпоха господства каузального миропорядка, породившая веру во всемогущество математизированного разума классической науки. Однако ряд фундаментальных преобразований концептуального строя научного знания, осуществленных к середине XX века, поставил под сомнение идеи абсолютной универсальности такого математизированного интеллекта. Современная научная революция связана в первую очередь с разочарованием в чересчур оптимистических ожиданиях, порожденных «радикальным интеллектуализмом» трех последних столетий.

Теперь мы начинаем понимать, что мир — это сложная динамическая система, в которой невозможно получить " полное знание о составе и положении всех ее составных частей" и для которой характерны неточная информация и изменяющиеся ценности. Мы начинаем понимать, что живем в плюралистическом мире, в котором действуют как каузальные, так и нормативные отношения (и может быть, не только они); что мировой процесс не только необратим, но и непредсказуем, поскольку в нем имеется множество вариантов «возможного будущего». Неполнота нашего знания — не случайное явление, не результат невежества, которое может быть преодолено когда-нибудь в будущем. Мы обречены на то, чтобы принимать ответственные решения в условиях, когда ни абсолютно полное знание ближайших обстоятельств, ни точное предвидение отдаленных (в том числе и социальных) последствий невозможно. Жизнь вообще рискованное предприятие, но это не основание для того, чтобы отказываться от решений и действий из-за боязни ошибиться.