Культурные изменения, человеческое развитие и демократия

Человеческое развитие, направленное, как показывает история, на расширение пространства самостоятельного ответственного выбора, обеспечивается действием трех основных факторов:

• • социально-экономическим развитием;
• • динамикой ценностных установок от доминирования, связанных с безопасностью ценностей выживания, к ценностям свободного выбора и самовыражения;
• • динамикой политических институтов в сторону демократизации.

Каков порядок, механизм действия этих факторов? Процесс начинается с экономического развития, ослабляющего ограничения самостоятельного выбора за счет роста ресурсов и возможностей человека: благосостояния, дохода, дающих большую материальную независимость; доступ к медицинским услугам, информации и образованию (т.е. рост человеческого капитала); облегчения передвижения, установления контактов, связей (рост социального капитала).

Рост уровня социально-экономических ресурсов расширяет круг возможностей и реальных действий, которые человек может предпринять, поступая по собственному выбору. Подобная относительная материальная, интеллектуальная и социальная независимость порождает чувство жизненной защищенности и автономии. Дальнейшее развитие этой тенденции вызывает выход па первый план ценностей самовыражения, приоритет свободы и разнообразия, независимости от власти. Другими словами, объективная способность к выбору порождает стремление к выбору, что полностью соответствует рассмотренному ранее механизму развития мотивации.

Распространение ценностей самовыражения побуждает людей требовать установления институтов, позволяющих им действовать в соответствии с собственным выбором, что, в свою очередь, узаконивает их политические и гражданские права. Субъективное стремление к свободе ведет к требованиям предоставления соответствующих прав, борьбе за них, но не предоставление свобод формирует такое стремление. Чтобы стать эффективным институтом, права человека и личности должны быть желанными, завоеванными, а не дарованными.

Таким образом, динамика человеческого развития оказывается постоянным, перманентным переходом из объективного в субъективный план формирования и развития мотивации (рис. 4.1).

Рис. 4.1. Динамика человеческого развития и институты.

Обратное влияние институциональной среды на социально-экономическое развитие может проявляться двояко:

• • либо достижение эффективной демократии создает условия нового постиндустриального развития, выводя уже проектно-сетевой социум на новые рубежи благосостояния и качества жизни и человеческого развития;
• • либо в случае догоняющей модели политическая элита пытается совершить рывок в развитии страны и выводе ее на цивилизационный фронтит: успех таких попыток зависит от нескольких факторов, рассмотренных в разделах, посвященных модернизации.

Не стоит преувеличивать линейный, на первый взгляд, характер человеческого развития. Само по себе накопление критической массы ценностных ориентации свободного самовыражения — процесс длительный с промежуточными закреплениями соответствующих норм и институтов. Демократизация часто связана с некоей резкой подвижкой, «большим событием», воспринимаемым иногда как революция. Но успех такой подвижки во многом обеспечен наличием традиций, накоплением норм, подготавливающих промежуточные «плацдармы» демократизации. Например, это отражается на возможности авторитарного режима применить насилие. Показательно в этом плане сравнение «бархатных» и «цветных» революций в странах Европы с событиями на площади Тяньанмынь в Пекине, или последствиями арабской весны, развитием событий в Сирии. Затрудненность или невозможность применения силы — свидетельство и следствие сложившейся не только ценностной, но и нормативной базы демократизации, отсутствие которой делает возможным не только применение силы, но и принятие, допущение обществом таких мер.

Поэтому ценностную динамику нельзя отрывать от институциональной. Разумеется, динамика ценностей играет ведущую роль, поскольку задает ориентиры развития, но темп этой динамики, укоренение этих ценностей в сознание подпитывают определенную динамику норм и институтов («блока справедливости»), что облегчает или затрудняет дальнейший процесс развития политической культуры и человеческого развития конкретного общества.

Политическая культура не сводится к ценностям, а представляет собой ценностно-нормативный комплекс (нормативно-ценностную систему).

Сегодня мы становимся свидетелями нового этапа истории, отражающего общую закономерность последовательности человеческого развития: (1) растущее ощущение жизненной защищенности (2) порождает эмансипационную этику, основанную на ценностях самовыражения, которая (3) ведет к установлению и укреплению эффективной демократии.

Таким образом, в развитии общества тесно взаимосвязаны три его компонента: 1) социально-экономическое развитие; 2) ценности самовыражения; 3) демократические институты. И все три элемента относятся к одному и тому же основополагающему измерению — процессу человеческого развития.

В преобладающих ценностных ориентациях людей проявляется их жизненный опыт. Если они вырастают в обстановке, когда имеющиеся в их распоряжении ресурсы резко ограничены, это способствует формированию ценностей выживания, во многом препятствующих самовыражению. Напротив, взросление в условиях изобилия ресурсов побуждает их придавать большее значение ценностям самовыражения. Полученный нами результат, согласно которому акцепт па ценностях самовыражения преобладает в богатых странах, а акцент на ценностях выживанияв бедных, подтверждает тезис о том, что уровень жизненной защищенности индивида является причиной его субъективной приверженности свободе выбора.

Одним словом, социально-экономическое развитие ведет к распространению ценностей самовыражения, а не наоборот.

Когда люди отдают приоритет свободе выбора, они начинают требовать предоставления им права на такой выбор в политической и всех прочих сферах. Если существующие институты не могут удовлетворить это требование, в обществе нарастает движение в сторону смены режима и установления демократического строя, который в большей степени обеспечивает людям юридические права на выбор. И напротив, если в обществе существуют демократические институты, но ценности самовыражения распространены слабо, демократия становится неэффективной.

Возникновение демократии, даже в ее самых ограниченных формах, — нечастое явление в известной нам истории человечества. Так, в VI в. до н.э. свободные крестьяне Афин добились так называемого «избирательного права гоплитов». На первом этапе существования республики в Риме свободные землевладельцы также достигли успеха в борьбе за «избирательные права плебса». Аналогичным образом, в период позднего Средневековья лавочники, ремесленники и свободные купцы создавали города-республики, реализуя принцип «Нет налогам без представительства!». Позднее, в ходе либеральных революций XVII—XVIII вв., этот принцип был установлен в масштабе целых государств фригольдерами и свободными горожанами. Некоторые ученые полагают, что протодемократия существовала еще в шумерских городах-государствах, и такой же строй создали крестьяне-землевладельцы в республиках на севере Древней Индии. Во всех перечисленных случаях утверждение этих ограниченных доиндустриальных вариантов демократии обусловливалось стремлением к свободе, присущим людям, которые обладали значительной степенью независимости от условий своего существования. Между этой независимостью, эмансипационными ценностями, а также гражданскими и политическими свободами существует прочная связь.

Однако в условиях доиндустриального общества отсутствие такого рода самостоятельности в большинстве случаев препятствовало распространению эмансипационных ценностей, в результате чего люди не вели борьбу за демократические свободы. В аграрных империях — от ближневосточных до китайской — не существовало прав собственности, а труд носил принудительный характер, что сводило к минимуму ресурсы и самостоятельность большинства населения. В подобных обществах ценности свободы не могли приобрести приоритетного значения, и требований гражданских и политических прав не существовало. Конечно, история поднебесной империи богата крестьянскими восстаниями, но они представляли собой спонтанные вспышки недовольства эксплуатируемых и ни разу не сопровождались требованиями об установлении демократического строя, пусть и в самом ограниченном виде.

Индустриализация решающим образом изменила ход истории человечества: она мобилизовала массы для участия в политической жизни па основе всеобщего избирательного права (для мужчин). Однако наличие всеобщего избирательного права не всегда равносильно утверждению либеральной демократии. С таким же успехом его результатом может стать приход к власти авторитарных, фашистских или коммунистических режимов, при которых гражданские свободы развиты слабо или вообще отсутствуют: индустриализация не обязательно связана с возникновением эмансипационной этики или установлением подлинно эффективной демократии. Даже в традиционно демократических странах Запада индустриализация склоняла чашу весов в сторону элитоцентричной модели, в рамках которой избранная власть могла рассчитывать на лояльность единообразных «лагерей» избирателей.

Важные изменения в этой сфере произошли лишь сравнительно недавно: формирование постиндустриального общества подтолкнуло страны с элитоцентричной демократией в сторону народоцентричной модели, в рамках которой власть уже не может априорно полагаться на лояльность масс и вынуждена более «отзывчиво» реагировать па их требования. Демократический строй, руководимый элитами, приобретает все более гуманистический характер. Более того, в период постиндустриализации демократия распространилась далеко за пределы Запада. Гуманистическую трансформацию уже существующего демократического строя и распространение демократии обусловливает одна и та же социальная движущая сила — утверждение эмансипационной этики, основанной на ценностях самовыражения. Процесс постиндустриализации ломает регламентированные рычаги контроля над жизнью населения, характерные для индустриального общества, в результате чего у людей возникает ощущение личной независимости к определении своего жизненного пути.

Набор гражданственных ценностей, акцептирующих свободу и самовыражение, имеет большее значение для развития демократии, чем открытая поддержка демократических институтов. Демократия представляет собой не только институциональный феномен: большую роль играет и позиция граждан. Работоспособность демократии требует наличия у населения гражданственных ценностей, из которых для развития демократии ключевое значение имеет доверие. Однако его роль проявляется через связь с другими ценностями самовыражения.

Демократия — это не просто набор институциональных правил. Она отражает укорененную в сознании людей приверженность определенным нормам, нормативную концепцию, основанную на внутренней убежденности и акцентирующую свободу выбора, независимость и эмансипацию. Эта приверженность приобретает особое значение в нынешнюю эпоху перехода от ценностей выживания к ценностям самовыражения, в результате которого происходит перенастройка общественных движущих сил с социального конформизма на гражданскую эмансипацию — в полном соответствии с логикой человеческого развития. Для претворения этих норм в практику мало демократической риторики. Необходима приверженность свободе выбора и личной независимости, а это связано с ценностями самовыражения. Эти ценности предусматривают примат свободы личности над дисциплиной коллектива, разнообразия над соответствием групповой норме, гражданственной независимости над государственной властью. Если поддержка демократии не сочетается с этими эмансипационными ценностями, она фактически не имеет отношения к эффективной демократии.

Массовое участие в бюрократически организованных ассоциациях классического типа и доверие людей к иерархически структурированным институтам зачастую служит проявлением социального конформизма, а не личной независимости, лежащей в основе главного элемента демократии — свободы выбора. Бюрократические организации, контролировавшие массы в прошлом, такие как: партийно-политические «машины», профсоюзы и церковные структуры, действительно утрачивают влияние. Все большие масштабы приобретают спонтанные, экспрессивные и конкретные формы участия людей в общественной жизни, вроде подписания петиций и выхода на демонстрации, вынуждающих элиты более «отзывчиво» реагировать па требования народа.

В условиях постиндустриального общества подверженность людей социальному контролю ослабевает, и они уже меньше зависят от сплоченных групп, например, родственников или соседей, принадлежность к которым определяется не их собственным выбором. Сегодня общение с родными, соседями или коллегами все больше определяется самостоятельным выбором человека. Этот отход от скрепляющих связей дает людям больше возможностей по установлению связей, наводящих мосты, расширяющих круг общения за пределы заранее предопределенных групп. Связи, наводящие мосты, лишены элемента неизбежности, лежащего в основе скрепляющих связей. Люди способны по собственной воле ослаблять или укреплять их. Кроме того, подобные связи создают социальный капитал большего охвата, чем скрепляющие связи.

Эти изменения предвидели классики социологии. Так, еще в конце XIX в. Ф. Теннис проводил различие между традиционной общностью (Gemeinschaft), сплачиваемой скрепляющими связями, и современным обществом (Gesellschaft), поддерживаемым связями, наводящими мосты. Речь идет о переходе от «общности по необходимости» к «привязанности по выбору». Все большая открытость людей для связей, наводящих мосты, необычайно расширяет возможности для проведения общественных кампаний, мобилизации большого числа людей ради коллективных действий и формирования социальных движений, преодолевающих пределы тесно спаянных групп и даже национальные границы. В эпоху, когда Интернет играет роль виртуальной мобилизующей структуры, людям незачем поддерживать друг с другом прочные личные узы, чтобы принимать участие в коллективных акциях. Если мы определим социальный капитал как любой общественный ресурс, позволяющий людям координировать свои действия, то становится очевидным, что символическая идентичность таких организаций, как Greenpeace, создаст больше социального капитала, чем личные узы, связывающие участников карточных клубов или боулинговых ассоциаций. Greenpeace способен координировать действия многих тысяч людей в рамках потребительских бойкотов и публичных демонстраций, несмотря на то что лично они друг с другом не связаны. Связи, наводящие мосты, представляют собой более мощный ингредиент социального капитала, чем скрепляющие связи, которые возникают в рамках тесно спаянных, интровертных сетей, основанных на регулярных личных контактах, хотя и те, несомненно, сохраняют свое значение и роль.

Регионы и поселения, в которых социальные отношения строятся преимущественно на этнической, расовой, корпоративной и прочей консолидации, основанной на сплачивающем доверии, оказываются менее способными к динамичному развитию, чем города, агломерации, в которых доминирует доверие, наводящее мосты, где быстрее растет социальный и человеческий капитал, возникает и развивается так называемый «креативный класс» .

Как отмечают П. Бурдье и Дж. Коулмен, любые формы социального взаимодействия и взаимоотношений представляют собой проявления социального капитала. К формам социального капитала можно отнести даже коррупцию, кумовство, блат. Однако эти формы социального капитала не носят «гражданственного» характера, они направлены на утверждение групповых и дискриминационных вариантов благополучия. В связи с этим М. Лови и Р. Роуз различают «социальный» и «асоциальный» капиталы. Поэтому не всякий социальный капитал способствует человеческому развитию. Коррупция, кумовство, клановость носят негражданственный характер в силу своей ценностной ориентации. С учетом этого можно сказать, что гражданственный социальный капитал определяется ценностями, направляющими его в антидискриминационное, гуманистическое русло свободы самоопределения.

Между социально-экономическим развитием, ценностями самовыражения и демократическими институтами существует настолько высокая корреляция, что они представляют собой элементы одного и того же общего измерения. Каждый из этих трех компонентов способствует развитию потенциала человека, т. е. способности людей определять свой жизненный путь, самостоятельно принимая решения и отражая процесс человеческого развития. Связь между социально-экономическим развитием, ценностями культурного характера и политическими институтами, благодаря которой происходит человеческое развитие, отмечалась уже давно. Так, К. Маркс писал о высвобождении «сущностных сил» человека, преодолении «отчуждения». Многие обществоведы XX в. писали о гуманизации общественной жизни и экономики. Более того, они считали главным культурным проявлением процесса модернизации возникновение секулярно-рациональных ценностей. Эти представления достаточно точно отражали действительность на индустриальном этапе модернизации, но применительно к сегодняшнему постиндустриальному обществу ситуация изменилась, и характер этих изменений имеет важные политические последствия.

Пока преобладающими тенденциями в культурной сфере оставались секуляризация, рационализация и бюрократизация, процесс модернизации не обязательно вел к утверждению демократического строя. Они вполне сочетались с существованием авторитарных и тоталитарных режимов: от бюрократического авторитаризма (Г. О’Доннелл) и «мобилизационных режимов» (С. Джонсон) до хорошо известных по опыту XX в. тоталитарных режимов. Секулярно-рациональные ценности, характерные для индустриального общества, не имеют устойчивой связи с демократией. Дело в том, что секулярно-рациональные ценности не ставят под сомнение неограниченную власть. Они меняют лишь ее основания: с религии на науку и с церковного авторитета на бюрократическое государство. Впрочем, утверждение секулярно-рациональных ценностей действительно несет с собой важные изменения: благодаря им легитимность любой власти все больше начинает зависеть от отношения к ней масс и способности элит убедить парод, что цель их правления — общее благо. В результате все политические системы дополнились таким элементом, как всеобщее избирательное право: тем самым правящая верхушка демонстрировала, что находится у власти с согласия народа. Фашистские и коммунистические режимы проявили недюжинную изобретательность в создании избирательных систем, контролируемых элитами, например, ни в одной из либерально-демократических стран не обеспечивалась такая явка на выборы, как обеспечивавшаяся этими режимами. И это не вызывает недовольства и протеста, если для большинства людей конформистские ценности выживания имеют приоритетное значение по сравнению с гражданскими и политическими правами.

Кроме того, коррумпированность элит может свести на нет даже самую совершенную демократическую конституцию, превращая гражданские и политические права граждан в пустой звук. Сам же уровень «порядочности» элит во многом обусловливается распространением в обществе ценностей самовыражения. Граждане, приверженные этим ценностям, оказывают на элиты давление с тем, чтобы тс управляли государством на основе верховенства закона. Кроме того, в обществе, где ценности самовыражения широко распространены, новые поколения представителей элит также становятся убежденными сторонниками эмансипационных идеалов.

Авторы теорий модернизации недооценивали значение ценностей свободы, бросающих вызов власти и побуждающих людей требовать гражданских и политических прав, составляющих суть либеральной демократии. Соответственно, измерение, представленное ценностями самовыражения, почти полностью игнорировалось теоретиками — специалистами по проблемам модернизации и политической культуры. Однако после возникновения постиндустриального общества становится все более очевидным, что распространение этих ценностей среди граждан имеет важнейшее значение для демократии. Ценностям самовыражения по определению присуща антиавторитарная направленность, подрывающая как саму автократию, так и «ориентацию подданного», которую даже Алмонд и Верба рассматривали как неотъемлемый элемент демократической гражданской культуры.

Ценности самовыражения (некоторые социологи называют их «индивидуалистическими» ценностями, или «ценностями самостоятельности») порождают важнейшую из движущих сил, обусловливающих возникновение эффективной демократии. Распространение этих ценностей представляет собой центральное звено в цепи человеческого развития, связывающее социально-экономическое развитие с утверждением демократических институтов.

Люди могут обладать большим объемом социально-экономических ресурсов и юридических прав, но, если культура, в рамках которой они существую!, придает приоритетное значение выживанию, свобода выбора не будет иметь для них высокую степень приоритетности. В условиях конформистской культуры у людей формируется закрытое мышление, в результате чего ряд важных вариантов выбора для них просто исключается. Их пространство самостоятельного выбора остается узким. Чтобы общество обеспечивало людям свободу выбора, необходима культура, акцентирующая личную независимость и ценности самовыражения.

Эта культура сама, в свою очередь, опирается на социально-экономическое развитие, создающее все более благоприятные условия существования людей и ослабляющее внешние ограничения стремления к свободе выбора. Это способствует формированию ценностей самовыражения, предусматривающих примат свободы личности над дисциплиной коллектива, многообразия над соответствием норме, самостоятельности гражданина над властью государства. Распространение этих ценностей превращает модернизацию в процесс человеческого развития, главным направлением которого является расширение пространства самостоятельного выбора. Возникновение подлинной, эффективной демократии прежде всего представляет собой результат последовательного процесса человеческого развития — социально-экономического развития, распространения ценностей самовыражения и формирования демократических институтов. Демократический стройэто институциональное отражение эмансипационных сил, порождаемых человеческим развитием.

Результаты многолетних исследований профессора С. Харрисона «Культура имеет значение» (Culture Matters), проведенного в рамках проекта WVS, позволили выявить единый процесс человеческого цивилизационного развития, интегрирующий социально-экономическое развитие, изменения в сфере культуры и демократизацию политической жизни.

Согласно модели модернизации, выдвинутой Р. Инглхартом и его коллегами на основе результатов программы WVS, уровень экономического развития, обеспечивающий определенный уровень благосостояния, одновременно расширяет свободу выбора и личной независимости1. С возрастанием значения этого фактора возникают культурные изменения, следствием которых становится утверждение демократии (рис. 4.2, табл. 4.1).

Рис. 4.2. Процесс человеческого развития.

Важность этой модели состоит в том, что, вопреки элитаристским или институциональным концепциям в ней показано, что развитие институтов является частью более общего — человеческого развития. Экономическая реализация ценностей выживания, безопасности стимулирует формирование ценностей свободы, равенства и самореализации, что создаст фундамент политических институтов демократии.

Таблица 4.1. Процесс человеческого развития по Р. Инглхарту, К. Вельцелю

В этом смысле человеческое развитие является синонимом прогресса. Экономическое развитие ведет к изменениям в культурной сфере, повышающим шансы на установление демократического строя. Кроме того, существует множество доказательств того, что демократические страны почти никогда не воюют друг с другом. Прогресс и человеческое развитие нельзя считать полностью предопределенными процессами — увы, слишком много существует доказательств обратного. Однако и то и другое вполне достижимо, и к этому следует стремиться.

Эффективная демократия с большой вероятностью возникает в обществе, где носителями ценностей самовыражения являются более 45% населения. Эта взаимосвязь носит вероятностный, а не детерминированный характер, но статистическая корреляция здесь очень высока. Результаты исследований и выработанная на их основе модель объясняет массовую поддержку, оказанную населением, прежде всего — горожанами с высшим образованием, «горбачевской перестройке», политике гласности и демократизации, обусловленную относительным ростом качества жизни советских граждан в период «развитого социализма»: отдельные квартиры, бытовая техника, автомобили из предметов роскоши, перешедшие в категорию достаточной доступности. Недаром в 1960—1970;х гг. в советских СМИ прошли острые дискуссии о «вещизме» и «мещанстве» .

Однако поспешно, недостаточно компетентно проведенная приватизация, экономический спад, распад СССР и экономических связей привели к разочарованию в демократии, массовому запросу на «сильную руку», что и повергло к откату в авторитаризм. В то же время примеры Чили, Кореи, Тайваня, отчасти Сингапура показывают, что в случае успешного экономического роста в обществе относительно быстро (в течение 15—20 лет) в результате ценностного сдвига формируется запрос на демократические институты. В России же поспешная демократизация не опиралась на экономический уровень развития, сформировавший устойчивый массовый запрос на свободную самореализацию. Оказавшись в ситуации выживания, дополненного развалом институциональной среды, российское общество фактически поддержало выстраивание авторитарной вертикали власти.

Итак, политическая культура демократии проявляет зависимость от уровня:

• • экономического развития (ВВП па душу населения);
• • развития социального и человеческого капитала (особенно средней продолжительности жизни);
• • имущественного расслоения (индекс Джини).

Это видно па примере политической траектории стран бывшего социалистического лагеря и СССР, которые по уровню развития демократии в настоящее время довольно четко делятся на пять групп.

• 1. Страны с развитой демократией (Чехия, Словения), в которых ВВП составляет 15—16 тыс. долл. на душу населения, при относительно развитом человеческом капитале.
• 2. Страны с относительно стабильной демократией (Венгрия, Польша, Словакия, Македония), в которых ВВП — 6—8 тыс. долл. на душу населения, со средним человеческим капиталом.
• 3. Страны с нестабильной демократией (Албания, Болгария, Хорватия, Сербия, Румыния, Молдова).
• 4. Страны, в которых установились относительно стабильные формально демократические, авторитарные режимы (Россия, Казахстан, Беларусь, Украина), в которых ВВП составляет 4—6 тыс. долл. на душу населения при среднем человеческом капитале.
• 5. Недемократические, авторитарные государства (Туркмения, Таджикистан, Узбекистан, Монголия).

Несколько особняком стоят Монголия и Молдова, занимающие промежуточную позицию между группами 3 и 4 с трендом в сторону от 4 к 3.

Если же учесть фактор политического класса, ротации власти, роль исполнительной власти, развитость процедур принятия и реализации решений, роль исторических традиций, то те же страны можно разделить на пять уже несколько иных кластеров развитости политической культуры.

• 1. Развитые политические культуры: страны групп 1 и 2.
• 2. Проблемные политические культуры: Болгария, Хорватия, Сербия.
• 3. Гибридные политические культуры: Грузия, Армения, Албания, Молдова, Украина.
• 4. Скорее авторитарные, чем демократические: Россия, Беларусь, Казахстан.
• 5. Авторитарные: республики Средней Азии, Азербайджан.

Разумеется, авторитарные элиты не согласятся с признанием свободы самовыражения в качестве одного из компонентов человеческого развития, видя в этом «проталкивание» исключительно западного стандарта, не подходящего для незападных культур. Так, в ходе дискуссии об «азиатских ценностях» бывший премьер-министр Сингапура Ли Куан Ю утверждал, что западная концепция свободы личности чужда азиатским культурам, которые акцентируют соответствие социальным нормам. Китайские чиновники тут же поддержали эту точку зрения, оправдывая ограничения прав человека в своей собственной стране культурным многообразием. Даже в западном мире эта аргументация нашла сторонников, утверждающих, что нельзя не учитывать разнообразие культур и настаивать на универсальном характере нрав человека.

Культурное многообразие — факт неопровержимый, но было бы интеллектуально нечестным делать вид, будто культурная специфика не имеет никакого отношения к той степени, в которой то или иное общество способствует свободе выбора. В мире действительно существует повсеместная поляризация между ценностями самовыражения, способствующими эмансипации человека, и ценностями выживания, способствующими росту социального конформизма. Однако в рамках любой культуры можно обнаружить самый широкий разброс мнений, но всему спектру между этими полюсами. Официальным кругам азиатских стран, насаждающих социальный конформизм, противостоят весьма известные диссиденты, например Аун Сан Су Чжи и Далай-лама, выступающие за свободу самовыражения. В то же время и в западных странах есть приверженцы конформистских ценностей, в том числе христиане-фундаменталисты, правые экстремисты и другие критики «чрезмерного» уровня индивидуальной свободы на Западе, считающие его признаком упадка.

Ни эмансипационные, ни конформистские ценности не являются уникальным атрибутом каких-либо культур. И иудаизм, и христианство, и индуизм, и буддизм, и ислам первоначально приобрели популярность среди масс потому, что пропагандировали идею спасения для всех, независимо от социального положения. В этом смысле идея спасения является, по сути, эгалитарной, демократической и индивидуалистической. Подобно эмансипационным идеям, идея спасения означает избавление; обе они утверждают уникальность и достоинство каждой личности, а также равенство всех людей. В раю нет социальных классов, и на том свете господин понесет за свои грехи такое же наказание, как слуга или раб. Основополагающие идеи равенства и индивидуального избавления (в конечном итоге составляющие сущность демократии) ни в коей мере не являются уникальной спецификой Запада. Они проходят красной нитью через все варианты религиозной идеи спасения и светской идеи эмансипации. Главное различие заключается в том, что идея спасения сулит избавление в другой жизни, а идея эмансипации — в реальном мире, поэтапно, за счет утверждения демократии. Но ключевую роль в обоих случаях играют идеи всеобщего равенства и свободы личности.

Идея эмансипации приходит на смену идее спасения по мере того, как ослабевают экзистенциальные ограничения свободы выбора, связанные с условиями существования людей: если свобода достижима уже в нашем мире, нет смысла откладывать ее до загробной жизни. Соответственно, в бедных странах эмансипационные ценности, как правило, связаны с ценностями религиозными.

Однако по мере экономического развития общества происходит разделение религиозных и эмансипационных ценностей: последние приобретают связь с секулярными ценностями. В богатых странах эмансипационные ценности связаны с секулярными. В то же время в странах с низким душевым ВВП — в Бангладеш, Пакистане, Египте, Нигерии, Уганде, Танзании, Зимбабве и других бедных государствах — эмансипационные ценности сближены с религиозными. События 2011—2013 гг. в арабских странах ярко это продемонстрировали.

В любой конкретный момент времени те или иные культуры могут делать сравнительно сильный акцент как на эмансипации, так и на конформизме. Тысячу лет назад в исламских странах существовало больше религиозной, творческой и экономической свободы, чем в тогдашних христианских странах, где действовала инквизиция и личность подвергалась чрезвычайному давлению в сторону соответствия социальной норме. Этот диспаритет существовал до возникновения городского рыночного общества в эпоху Возрождения, когда рост экономического благосостояния в городских центрах Нидерландов и Северной Италии принес с собой интеллектуальную свободу, гуманистическую этику и систему политического представительства. Если сегодня в исламских обществах самовыражению придается второстепенное значение, то это в основном связано с относительно жесткими ограничениями самостоятельности людей, продиктованными условиями их существования, и преобладанием ценностей выживания. Стремление к освобождению личности присуще представителям всех культур. Различие состоит лишь в силе акцента на его религиозном или светском варианте, в чем проявляется уровень ограничений свободы выбора, связанных с условиями существования людей.

Модель человеческого развития, выработанная на основе данных более 30-летнего исследования в рамках программы WVS, достаточно убедительны. Настораживающее выглядит только ряд обстоятельств. Лаг почти в полстолетия очень серьезен и основателен. Но в истории действуют и более долгосрочные тенденции. Прежде всего сокращение рождаемости в странах цивилизационного фронтира. Исторический опыт показывает, что это ведет к упадку. В истории побеждают общества с высокой рождаемостью.

Кроме того, нельзя не отметить нарастающие аларм и хорроризацию, страхи и тревожность — чем более развита цивилизация, тем более она уязвима для возможных катастроф и кризисов: от инфекционных эпидемий до международного терроризма и воображаемого нашествия то ли пришельцев, то ли зомби. Этот процесс порождает поиски новой трансценденции, альтернативного духовного опыта, что выражается как в постсекуляризации общественного сознания, так и в росте ксенофобии, этнических конфликтах, во все более правом голосовании в относительно благополучных странах. И связано это с новым уровнем актуализации ценности безопасности — не как выживания, а как сохранения достигнутого благосостояния.

Современная цивилизационная ситуация по многим параметрам сравнима с Римской империей накануне ее краха. Хорошие институты, по тем временам — высокое качество жизни, развлечения, удовольствия, толерантность, в том числе к порокам, сокращение рождаемости, тяга к трансценденции (активные религиозные поиски), аларм и хорроризация, пророчества конца света и пришествия мессии… И хорошо известно — чем это кончилось: нашествием варваров и распространением христианства.

Модернизация не ведет к отмиранию и исчезновению религии, других форм традиционного культурного наследия, которые продолжают активно участвовать в формировании ценностей и поведения людей индустриального и постиндустриального, проектно-сетевого общества. Вместе с ростом образования, глобализацией рынков и информационно-коммуникативных систем мир не движется к глобальной унификации культуры. Появляются элементы общечеловеческой культуры, которые отнюдь не отменяют, а даже предполагают возможности национально-этнической и прочей идентичности.

Эта последовательность может иметь и обратный характер. Так, при возникновении угрозы физическому выживанию преобладающее значение приобретают ценности обеспечения безопасности, что, в свою очередь, ведет к архаизации общества, упрочению институтов политического авторитаризма. Согласно такому подходу обосновывается позиция, что демократизация не сводится к разработке и принятию «правильной конституции». Это подтверждается многими примерами из исторического опыта: от судьбы Веймарской республики до ситуации в странах бывшего СССР и Ближнего Востока. Попытки «опережающей», «забегающей вперед» демократизации показывают шаткость утверждаемых политических институтов, низкий уровень их поддержки, что создает предпосылки для извращения сути демократических институтов.