Знаковая природа языка

Язык представляет собой знаковую систему. При этом языковый знак не связан непосредственно с вещью, так чтобы на одной стороне отношения находилось психическое явление — понятие, а на другой — физический объект — вещь. Здесь существует гораздо более сложное отношение. Языковый знак связывает не вещь и ее название, а понятие и акустический образ. Понятие — это мысль, идея вещи. Акустический образ — это не звук, который есть явление физическое, а психический «отпечаток» звука. Он представляет собой моторную память о работе речевых органов при произнесении этого звука. Таким образом, языковой знак — двухсторонняя психическая сущность, складывающаяся из понятия и акустического образа, причем обе стороны этого знака психичны.

Здесь важно подчеркнуть, что знак — это именно соединение понятия и акустического образа, поскольку в обыденном словоупотреблении под знаком понимается только звучащее слово, например слово «дерево» как знак дерева, в то время как знаком является именно соединение звука и мысли. Де Соссюр предлагает сохранить слово «знак» для обозначения этой целостности, а для понятия и акустического образа ввести соответственно термины " означаемое" и " означающее" . Тогда под знаком будет пониматься единство означаемого (понятия) и означающего (акустического образа), которые только в своей совокупности составляют знак, относящийся к предмету.

Означаемое и означающее, взятые в отдельности, являются образованиями весьма неустойчивыми и неопределенными. Только их сочетание придаст знаку устойчивость и определенность. Связь, соединяющая означаемое с означаемым, произвольна, поскольку под знаком мы понимаем целое, которое возникает в результате произвольного соединения (любого) означающего с (любым) означаемым. Иными словами, мы вправе любую мысль соединить с любым звуком, необходимо только, чтобы все остальные собеседники согласились с тем, что мысль о столе связывается со звуком " стол" , хотя другие вполне могут связывать ту же мысль со звуком " table" . Совершенно неважно, какой звук свяжем мы с этой мыслью, главное, чтобы с этим согласились все члены нашего языкового сообщества.

Следовательно, всякий принятый в данном обществе способ выражения покоится исключительно на коллективной привычке или соглашении. Впоследствии эта произвольная связь закрепляется традицией, и после этого уже не может быть изменена совершенно произвольно, потому что язык всегда выступает как наследие предшествующей эпохи. Мы говорим человек и собака, или man и dog только потому, что люди до нас говорили так. Именно потому, что знак произволен, он не знает другого закона, кроме закона традиции.

Благодаря традиции язык сопротивляется попыткам произвольного изменения, но его способность к сопротивлению не является абсолютной. Поскольку знаки в основе своей все-таки произвольны, они могут изменяться под воздействием исторических факторов. Такие изменения могут касаться и звуковой и смысловой сторон знака. Можно найти немало примеров того, как при неизменности звучания слова меняется его смысл или при неизменности смысла меняется звучание. Но всякое такое изменение должно получить признание и стать традиционным для данного общества.

Другой важнейшей проблемой лингвистики является исследование регулярной жизни уже сложившегося языка. Одним из первых вопросов, возникающих здесь, является вопрос о структурных единицах языка. Во многих науках, исследующих ту или иную предметную область, такие единицы являются самоочевидными, как, скажем пространственные границы физических тел. Специфическое свойство языка состоит в том, что мы не видим в нем непосредственно данных и с самого начала различимых единиц. В психологическом отношении наше мышление, если отвлечься от его словесного выражения, представляет собой аморфную, нерасчлененную массу. Взятое само по себе, мышление похоже на туманность, где нет четко разграниченных единиц и этапов, нет предустановленных понятий, как нет и никаких расчленений до появления языка. Звучащая речь также не является ни более определенной, ни более упорядоченной. Поток речи, взятый сам по себе, есть линия, непрерывная лента звуков, в которой ухо не различает ясных подразделений на отдельные слова. Вспомните, например, любую песню на незнакомом языке. Легко ли разбить ее на ряд отдельных слов? С песней на родном языке такая проблема не возникает. Мы легко узнаем отдельные слова, связывая звучание со смыслом услышанного. Таким образом, чтобы выделить означающее, требуется заранее знать означаемое. И всякий, владеющий языком, разграничивает его единицы, сопоставляя две параллельные цепочки: звуков и смыслов, определяя соответствие одного другому.

Но то же самое происходит и в процессе речи. Язык — не готовая форма, в которую послушно «отливается» мысль, но пластичная масса, которая сама делится на отдельные части, способные служить необходимыми для членения мысли означающими. Поэтому мы можем изобразить язык во всей его совокупности в виде ряда следующих друг за другом разделений, произведенных одновременно как в неопределенном плане смутных понятий, так и в столь же неопределенном плане звучаний. Структурные единицы языка вырабатываются, формируясь во взаимодействии двух аморфных масс: понятие закрепляется определенным звуком, а звук соединяется с понятием. При этом нельзя отделить ни мысль от звука, ни звук от мысли.

Роль языка в отношении мысли заключается не в создании материальных звуковых средств для выражения понятий, уже заранее сформировавшихся в мысли, а в том, чтобы служить опосредующим звеном между мыслью и звуком, и притом таким образом, что их взаимодействие приводит к обоюдному разграничению единиц. Мысль, хаотичная по своей природе, уточняется, расчленяясь на части во взаимодействии со столь же хаотичным, нерасчлененным звуковым потоком. Они взаимно структурируют друг друга.