Современная трактовка культурной детерминации: дискуссия о книге М. Коула

Структуры психологических теорий отличаются базовыми понятиями. Однако чтобы проследить это отличие, необходимо провести специальную методологическую работу по выяснению их психологического содержания, которое, в свою очередь, задается связями с другими взаимодополняющими понятиями. Общность двух теорий может оказаться меньшей, чем это подчас представляется автору повой теории, предположительно развивающей базис прежней. Это демонстрирует одна из дискуссий, состоявшихся в отечественной психологии, о соотношении двух теорийкультурно-исторической психологии Л. С. Выготского и «культуральной» психологии М. Коула, представившего таковую в качестве психологии будущего. Поводом послужил выход книги М. Коула на русском языке [1997], что позволило не только соотнести основания концепции американского автора, стажировавшегося в свое время у А. Р. Лурии, с одной из методологически наиболее проработанных общепсихологических теорий, но и уточнить взаимосвязи используемого в них категориального аппарата. В рамках данного учебника эта дискуссия дает хороший пример для представления более широких рамок соотнесения теорий, гипотетических конструктов и методического арсенала (он представлен в параграфе как экспериментальная модель «Пятого измерения»), чем обычная проблематика развития конкурирующих гипотез.

Разные идеи спаяны в заявляемой теории утверждением нового взгляда на будущую психологию — как психологию, исследующую становление психики с позиций ведущий роли культурного контекста. Роль культуры в психической жизни представлена в гипотезе об артефактах как культурно заданных средствах деятельности человека в социокультурной ситуации, управляемой обществом.

Неудовлетворенность лабораторной психологией и необходимость возвращения к человеку в культуре как представленному в конкретных видах практической деятельности заставила американского автора обратиться к тем идеям, которые развивались ранее в психологии народов В. Вундта и в культурно-исторической концепции, в кросскультурных исследованиях (ККИ, гл. 20) и в теории деятельности.

Теория Л. С. Выготского и кросскультурные сравнения задают, по Коулу, единую точку опоры для развития культуральной психологии. Но когда речь идет о категориальном анализе, то ряд понятий явно передается в ином их содержательном наполнении, что требует специального обсуждения. Изменение психологического содержания ряда понятий, в частности опосредствовования и деятельности, вызвало дискуссию: действительно ли американским автором используются устоявшиеся с классических работ Выготского, Лурии и Леонтьева категории? В переводе на язык содержательного планирования исследования можно ставить вопрос иначе: имели ли место концептуальные репликации или подмена одних понятий другими (при разной их операционализации)?

Обсудим понятийный аппарат теорий Выготского и Коула с точки зрения сходств и различий, что выступает важной составляющей содержательного планирования исследований, когда одна из теорий претендует, что она является развитием другой (предыдущей). Начнем с понятия культуры. Оно не выступает в качестве психологического конструкта до тех пор, пока не включено в психологические гипотезы, где заданы связи его с другими — психологическими — понятиями.

М. Коул четко определяет место этого понятия, апеллируя к пониманию культуры в «Психологии народов» у Вундта и рассматривая его как реально работающее в кросскультурных сравнениях, где оно выступает в качестве аналога независимой переменной (гл. 20). Позиции отечественных психологов вполне сопоставимы с задаваемым в ККИ пониманием культуры как общности жизни людей на определенной территории в определенный исторический промежуток времени [Лурия, 1974]. Но при этом следует уточнить, что культура как уровень достижений человеческого общества в производственной, общественной и духовной жизни в определенную эпоху у какого-либо сообщества или народа явно выпадает из заданного кросскультурными сравнениями контекста.

В ответной статье российским коллегам, принявшим участие в дискуссии 1999—2000 гг., М. Коул специально оговаривал, что проблема — трудность соотнесения значений понятия культура по англо-русскому и русско-английскому словарям — заключается не столько в переводе, сколько в иных семантических полях при использовании внешне схожих терминов, за которыми может стоять описание разных по сути психологических реалий.

Конкретизация теории Коула может быть представлена тремя используемыми конструктами: артефакт, контекст и опосредствованное действие. Такое действие формируется и приобретает смысл высшей психической функции только в культурно-историческом контексте, как бы сосуществующим наряду с активностью как действием субъекта.

М. Коул справедливо отмечает, что Л. С. Выготский и его коллеги были чрезвычайно начитаны, что проявилось в их предисловиях к трудам Д. Дьюи, В. Джеймса, П. Жане, Ж. Пиаже, 3. Фрейда, Л. Леви-Брюля, Э. Дюркгейма, гештальтпсихологов и многих других. Но далее он отдает русским психологам дань в том, чего они не собирались делать: последователи культурно-исторической концепции якобы «узаконили культурную психологию, которая могла вобрать в себя обе стороны психологии В. Вундта» [Коул, 1997, с. 50]. В этой связи следует рассмотреть по меньшей мере два возражения.

Первое возражение. Глубина проработки отечественными исследователями многих тем в становлении психологии познания, в частности психологии мышления, делает для зарубежных авторов чрезвычайно привлекательной идею о том, что якобы отечественная психология подхватила ряд идей немецких, австрийских, американских и прочих психологических школ. Применительно к идее активности субъекта познания неправомерность такого подхода, выраженного немецким психологом В. Маттеусом, который сравнил положения вюрцбургской школы и исследования целеобразования в школе О. К. Тихомирова [Маттеус, 1995], специально обсуждалась нами [Корнилова, 1995]. М. Коул также предложил аналогию с исходно иной методологической позицией для понимания отечественной культурно-исторической концепции, чем та, на которую она изначально ориентировалась. Вот как он сам резюмирует понимание В. Вундтом конструкта высших психических функций: они возникают «в результате слияния и наложения элементарных функций» [Коул, 1997, с. 42]. Любому, кто знаком с конструктом высших психических функций в методологии культурно-исторической концепции Л. С. Выготского, попятно, что речь здесь может идти только об аллюзии. Орудийное опосредствование, активность как саморегуляция (понятая более широко, чем произвольность) — вот основные идеи, связываемые с понятием психологического орудия в знаменитом «треугольнике Выготского» (см. рис. 13.3 в следующем разделе).

Второе — и главное — возражение. Психологическая модель высших психических функций по Выготскому обосновывается механизмом, поданным в метафорической схеме треугольника, несопоставимым в понимании становления опосредствованность с идеями основателя «психологии народов» и лишь внешне перекликающимся с идеей «артефактов» переинтерпретирующего его теорию американца.

Отметим далее принципиальные содержательные основания разграничения понятий психологических орудий и артефактов.